Казалось, после такого долгого расставания Наташе было несколько неловко разговаривать со мной. Тем не менее девушка тянулась ко мне. Я постоянно чувствовал, как она буквально трепещет от каждого моего движения: случайного прикосновения, лёгких объятий, даже взгляда.
И всё же со временем, под нашу весёлую болтовню, я увидел, что Наташа раскрепощается.
Я рассказывал ей о смешных случаях из нашей пограничной службы. О товарищах. О Булате и том, как мне вместе с ним служится. Девушка слушала с упоением и интересом. С любопытством задавала вопросы.
— А я вот всё так же папе помогаю, — вздохнула Наташа, когда речь зашла о том, как у неё дела.
— Решила, всё же, стать геологом? — хмыкнул я, теребя в руках ремешок от ножен моего нового кортика.
— Ага. Пойду, наверное, по отцовским стопам. Стану ему и дальше помогать.
— Говоришь так, будто тебе такая перспектива не очень нравится.
Наташа вздохнула.
— Я тебе никогда об этом не рассказывала, но я немного боюсь.
— Чего боишься?
Наташа опустила взгляд к своим бледным, тонкопалым рукам, теребившим платочек.
— Как и каждая девушка, я мечтаю о том, чтобы…
Наташа замялась, и я заметил, как её бледненькие щёчки покраснели от смущения.
— Чтобы выйти замуж. Чтобы была у меня настоящая, крепкая семья. Да только боюсь.
Наташа снова замолчала, как бы стесняясь продолжать. Я её не торопил.
— Боюсь, что у меня будет как у мамы с папой.
Я сжал губы, но смолчал. Я знал историю Наташиной семьи. Знал, но понимал — если сейчас она решит выговориться — пускай.
Для Наташи отношения её родителей всегда были больной темой. Она любила их обоих, и всё равно всю жизнь чувствовала боль от того, что они расстались.
— У нас же как в семье было? — продолжала она. — Вся наша с мамой жизнь — это вечное ожидание папы из очередной командировки. Он всегда был в разъездах. Даже на мой выпускной приехать не смог.
Наташа горько усмехнулась и добавила:
— Представляешь?
Я ничего не сказал, но покивал.
— А потом… — Наташа снова сглотнула тяжёлый ком, застрявший в горле. Потом, собравшись с силами, продолжила: — Как-то раз отец ездил в Узбекистан. Он должен был вот-вот вернуться, но потом позвонил и сказал, что задерживается. Что нашёл там месторождение вольфрама. Крупное. Начальство распорядилось, чтобы он остался.
Когда где-то в парке вдруг раздался приглушённый звук игры на гармошке, мы с Наташей обернулись.
Сквозь темноту нельзя было рассмотреть, кто играет. Тем не менее «музыканты» выдали себя почти сразу. Вслед за гармонью из недр парка стали звучать жутко фальшивящие мужские голоса. Это дембеля изо всех сил горланили песни:
'С Ленинакана уезжают дембеля,
По ресторанам все пропили до рубля…
И пограничная застава «Махара»…'
— Кто там так шумит? — немного испуганно спросила Наташа.
Видя, что ей не по себе, я сказал:
— Пойдём обратно к ДК. Времени уже много.
— Пойдём, — согласилась она.
Мы встали, неспеша отправились обратно.
— В общем, — продолжала Наташа, когда мы оставили крики дембелей позади, — отец задержался в командировке.
— И что было потом?
— Так произошло, — она вздохнула, — что у мамы приключился аппендицит. Острый. В больницу она попала. Ну и что? Я одна. Мне тринадцать лет. Отец — на другом конце страны. И что было делать? Так я и бегала тогда между школой и больницей, пока мама не поправилась. А папы… Папы рядом не было.
Песни дембелей сменились какими-то криками. Кажется, где-то началась и быстро угасла потасовка.
Я обернулся и прислушался. Наташа сделала вид, что ничего не услышала. А потом продолжила:
— Это и стало для матери последней каплей. Они с отцом и раньше ругались, что его месяцами дома не бывает. Что мать всегда вынуждена одна справляться. А папа…
Она снова замолчала, крепче сжала мою руку, а потом уставилась в звёздное небо.
— А папа же это всё не со зла. Папа нас очень любил. И всегда работал, чтобы нам хорошо жилось. Да только мама устала.
— Ты не злишься на отца? — спросил я, больше чтобы она выговорилась, ведь ответ мне был известен. Мы с Наташей много говорили на эту тему в нашей прошлой жизни.
— Нет. Не злюсь. Я… — Она задумалась. — Я скучала по нему, это да. Наверное… Наверное, потому и приехала сюда, к нему. Потому что соскучилась. Хотя маме эта идея не очень-то понравилась.
— И всё же она тебя отпустила.
— Отпустила, — грустно согласилась Наташа. — А знаешь, что она мне сказала перед отъездом?
— Что?
— «Поживи с ним, Наташа. Увидишь, что такое его „дело жизни“. Может, тогда поймёшь, почему я не смогла». Вот что она мне тогда сказала. А знаешь, что я подумала в этот момент?
— Не знаю, Наташа.
— А я думала, что если отец увидит, как я люблю его работу, как я интересуюсь ей, то перестанет бежать от нас с мамой?
Наташа внезапно замедлила шаг. Повернувшись ко мне, взяла меня за вторую руку. Я увидел, как её глаза заблестели. Как затряслись губы.
— Ну что ты? — тихо и ласково спросил я, а потом аккуратно поймал слезинку, побежавшую по раскрасневшейся щеке Наташи.
— Я не хочу быть геологом, Саша, — сказала она, отрицательно качая головой. — Не хочу. Я здесь из-за папы…
— Не плачь. Всё будет хорошо, — я нежно убрал прядь волос, упавшую ей на лицо.
— Но не только из-за него, — вдруг сказала она, заглядывая мне в глаза и как бы не заметив моего движения.
— А из-за кого ещё? — улыбнулся я.
Внезапно у нас за спинами зашуршало. Почти разом мы с Наташей обернулись посмотреть.
Прямо сквозь кусты, растущие между стволами деревьев, к нам продрался мужчина. Это был таджик. Невысокий, полноватый, возрастом около пятидесяти лет. У него было опухшее лицо, синяк под глазом и рассечённая бровь.
Наташа испуганно округлила глаза. Я нахмурился.
— П-помогите, пожалуйста, — проговорил он, выбираясь на тротуар и делая к нам неловкий шаг. — П-помогите. Скорую…
Мужчина потянулся к нам окровавленной рукой. Второй он зажимал рану на объёмном животе, кровь из которой большим пятном расползлась по его клетчатой жёлтой рубашке.
Глава 20
— П-помогите… — простонал мужчина.
Наташа в первые несколько мгновений отшатнулась, прикрыла рот руками от испуга.
Когда мужчина пошатнулся, я бросился к нему, поддержал.
— Ох… Ох… — заохал он тихо.
— Ложитесь, вам нужно лечь, — сказал я ничего не понимающему мужчине.
Тот уставился на меня полными страха глазами. Тем не менее лицо его не было бледным. Под глазами не выступили нездоровые круги. Это хорошо. Значит, болевой шок не настолько силен, чтобы повлиять на его здоровье. Ну или он еще не успел усилиться. Нужно было действовать быстро.
Я принялся укладывать мужчину прямо на асфальт.
— Саша! Сашенька! — неожиданно над моим плечом появилась Наташа. — Чем тебе помочь⁈
— Аккуратно, можете лечь? — спросил я у мужчины.
— Б-больно… — тяжело дыша, проговорил он.
Он сел, зажимая рану одной рукой, а вторую увёл за спину и упёрся ею в землю. Я видел, что он не рисковал двигаться. Боялся боли. Но и сидеть, видимо, ему было сложно.
— В таком положении нельзя. Надо лечь, — сказал я, — иначе много крови потеряете. Наташа!
— А! Что, Сашенька?
Наташа не отходила от меня ни на шаг. Я видел, как страшно ей находиться рядом с раненым, и тем не менее она находилась. Была рядом.
— Если хочешь помочь, — начал я, расстёгивая ремень, — надо его уложить.
Я стянул китель, оставшись в одной только хлопковой рубашке с галстуком. Потом наскоро сложил его.
— Помоги опустить его на землю. Подержи голову.
Наташа ничего не ответила, но быстро-быстро покивала головой и, опустившись на колени, подлезла к мужчине справа и немного сзади.
Некоторое время мне потребовалось, чтобы уговорить мужчину лечь.
— Вам нужно опуститься на землю, — сказал я строго.
— Скорую! Вызовите мне скорую помощь! — стонал он в полупанике.
— Делайте, как я говорю. Иначе истечёте кровью ещё до её приезда.
Всё же он поддался. Я помог ему лечь, а Наташа придержала голову и одновременно подсунула ему под затылок китель. Я заставил мужчину лежа на спине согнуть ноги в коленях. Нужно было, чтобы бедра оказались выше головы. Так он будет терять меньше крови.
— Что с ним случилось? Кто его так? — шёпотом спросила она меня испуганно.
— Сейчас это не имеет значения, — ответил я, аккуратно расстёгивая ему рубашку. — Подержи вот здесь.
Я аккуратно расстегнул раненому мужчине рубашку. Под светом фонаря осмотрел рану.
Кровотечение оказалось умеренным, а кровь тёмной — венозной или капиллярной. Это хорошо. Если бы рана оказалась достаточно глубокой, могло бы начаться артериальное — а это совсем никуда не годится.
Когда я стал снимать свою рубашку, Наташа смущённо округлила глаза, а потом торопливо отвернулась.
Оставшись в майке, я принялся рвать рукава на некое подобие бинта, оставшуюся ткань свернул в тканевую подушку, которую мы наложили на рану.
— Держи здесь, — сказал я Наташе аккуратно.
— Да… — сказала она.
— Не дави сильно.
— Я знаю, — бросила она мягко, но решительно, потом на миг заглянула мне в глаза, — я проходила инструктаж в папиной экспедиции. Там нас учили накладывать повязки.
— Хорошо, — кивнул я, — потом глянул в лицо раненому.
Оно бледнело. Усиливался болевой шок.
Тогда мы поторопились: я помог немного приподнять раненого, а Наташа бинтовала ему рану импровизированными «бинтами» из моей рубашки.
Раненый же уже с нами не разговаривал, он стонал и смотрел в тёмное небо. Даже не щурился от фонарей, что освещали тротуар.
— Следи за ним, — сказал я Наташе, — главное, чтобы он не засыпал. Постоянно разговаривай с ним. Справишься?
Девушка, сидевшая прямо на коленях рядом с мужчиной, покивала. А потом утерла лоб рукой. На её лице осталась кровь несчастного.