Джем встал и протянул руки Уиллу. Сам того не сознавая, он затаил дыхание. Возможно, все это только сон, и когда они соприкоснутся, Уилл растает в воздухе. Но рука Уилла оказалась теплой, твердой и сильной, и Джем легко поднял друга на ноги. И вместе они побежали – легко побежали по черепичной крыше.
Ночь была так тепла и прекрасна, и они были молоды.
Кассандра Клэр и Морин Джонсон. Любовь останется в живых
29 декабря 1940 года
– Сначала лимонный пирог, – сказала Катарина. – Ох уж, эти лимоны. По ним я скучаю больше всего.
Катарина Лосс и Тесса Грей шли по Ладгейт-хилл мимо Олд Бейли – центрального лондонского уголовного суда. Иногда по дороге на работу они играли в игру «Что ты съешь первым, когда закончится война?» Когда кругом творится ужас, самые обыденные вещи подчас ранят глубже всего. Еда была по карточкам, а нормы – чрезвычайно скудны: унция сыра, четыре тонких полоски бекона и одно яйцо в неделю. Всего было мало. Некоторые продукты просто исчезли – как, например, лимоны. Апельсины еще иногда встречались – Тесса сама видела их на зеленном рынке – но предназначались только для детей: каждому выдавали по штуке. Медсестер, конечно, кормили в больнице, но порции были крошечные, и их никогда не хватало, чтобы нормально справляться с работой. Тессе еще повезло – у нее была сила. Не только физическая сила Сумеречного охотника, но и какие-то остатки ангельской выносливости – они заметно поддерживали ее… но как справляются обычные сестры, из простецов, она понятия не имела.
– А, и еще банан, – сказала Катарина. – Раньше я их никогда особенно не любила, но теперь, когда они совсем пропали, я ужасно их хочу. Впрочем, оно так всегда бывает, правда?
Катарину Лосс еда на самом деле не особенно волновала. Она вообще почти ничего не ела – просто пыталась вести светскую беседу. Так все делали: притворялись, что жизнь идет своим чередом, даже когда с небес сыплется смерть. Таков он, лондонский дух. Ведешь себя как ни в чем не бывало, даже если спишь по ночам в бомбоубежище на станции подземки, а потом возвращаешься – а дома-то и нет, и хорошо если соседнего. Магазины изо всех сил старались держаться на плаву – даже когда в окнах не осталось ни единого целого стекла, или через крышу вдруг возьми, да и рухни бомба. Просто берешь и открываешься опять. Некоторые даже вывески вешали: «Мы открытее, чем когда-либо».
Живешь себе дальше. Болтаешь вот о бананах да лимонах.
Стоял декабрь, и Лондон был темнее темного. Солнце село сразу после трех. Из-за воздушных налетов город каждую ночь был в полном затемнении. Светонепроницаемые шторы надежно укрывали все окна. Фонари не горели. Машины приглушали фары. Люди ходили по улицам с фонариками, чтобы как-то отыскать дорогу в глухой, бархатной тьме. Лондон погрузился в тени, превратился в путаницу тупиков и закоулков; улицы никуда не вели, дома слепо глядели пустыми темными стенами. Город выглядел таинственно и погребально.
Словно весь Лондон горевал по ее Уиллу, думала Тесса, оплакивал его потерю, тушил огни.
Рождество в этом году не слишком ее порадовало. Нелегко веселиться, когда немцы чуть что, словно по капризу, обрушивают сверху дождь из бомб. Блиц специально устроили, чтобы навести на город ужас, бросить его на колени. Среди бомб были такие, что способны снести целый дом, оставить кучу дымящихся обломков там, где только что спали дети и семья смеялась за общим столом. Просыпаешься поутру и обнаруживаешь, что стена куда-то подевалась, а все нутро квартиры выставлено на всеобщее обозрение, будто в кукольном домике: тряпки плещут по битому кирпичу; книжки, игрушки раскиданы по руинам. Случались и совсем необычные вещи, как, например, когда труба в одном доме провалилась внутрь, размозжив в щепки кухонный стол, где ужинало семейство, ни никого из людей не задела. Автобусы летали вверх тормашками, или щебень вдруг падал, убивая одного человека на месте и оставляя второго целым и невредимым, только застывшим, как соляной столп. Случайность, дюйм в одну сторону, дюйм в другую – это решает все.
Но нет ничего хуже, чем когда ты остаешься один… когда любимого отрывают от тебя и…
– Как твои сегодняшние гости? – спросила Катарина.
– Молодое поколение все еще пытается уговорить меня уехать, – отозвалась Тесса, обходя дыру, оставшуюся в тротуаре от взрыва. – Считают, мне нужно перебираться в Нью-Йорк.
– Они – твои дети, – мягко заметила Катарина. – И хотят для тебя самого лучшего. Они просто не понимают.
Когда умер Уилл, Тесса поняла, что среди Сумеречных охотников для нее больше места нет. Какое-то время ей казалось, что и во всем мире тоже… теперь, когда ее сердце покоилось в холодной земле. Потом Магнус Бейн забрал уже почти обезумевшую от горя Тессу к себе в дом, а когда она медленно восстала из пепла, его друзья, Катарина Лосс и Рагнор Фелл взяли ее под крыло.
Никто не поймет муки быть бессмертным – кроме другого бессмертного. И Тесса была благодарна за их опеку.
Когда разразилась война, именно Катарина приставила ее к сестринскому делу. Катарина всегда служила целительницей – для нефилимов, для жителей Нижнего мира, для людей. Она шла туда, где в ней нуждались. Она и в прошлую войну была сестрой – всего двадцать лет назад, в войну, которая ни за что не должна была вернуться вновь – но вернулась. Они вдвоем сняли маленькую квартирку на задворках Фаррингтон-стрит, поближе к лондонскому Институту и больнице Сент-Бартоломью. Жилище оказалось совсем не такое роскошное, как ее предыдущие дома: тесно, третий этаж без лифта, общая ванная в коридоре. Но так было проще, да и уютнее. У Тессы и Катарины была одна маленькая спаленка на двоих с занавеской из простыни посередине, для приватности. Частенько они работали по ночам, а днем спали. Ну, хотя бы налеты теперь были только в темное время суток – никаких тебе сирен, самолетов, бомб и противовоздушной обороны средь бела дня.
Из-за войны выросла и активность демонов. Так всегда бывало во время войн: демоны радовались хаосу битв – но сейчас Сумеречных охотников почти захлестнуло с головой. Как ни ужасно такое думать, но войну Тесса воспринимала почти как личный подарок. На войне ты можешь быть полезной. Что хорошо в профессии медсестры, так это занятость – тебе всегда есть что делать. Постоянная деятельность помогает держать горе на расстоянии – просто потому, что думать тебе некогда. Уехать в Нью-Йорк, сидеть в безопасности – вот где начнется ад. Делать будет решительно нечего, только думать о своей семье… и нет, Тесса не знала, как с этим быть – как жить вечно, когда потомки стареют быстрее тебя.
Она подняла взгляд на необъятный купол Святого Павла, величаво парящий над Лондоном, как и сотни лет назад. Каково это – взирать оттуда, с высоты, на город, на свое раскинувшееся по земле, израненное дитя?
– Тесса?
– Со мной все хорошо, – быстро ответила она, ускоряя шаг.
В этот миг над городом пронесся жуткий вопль – воздушная сирена. Вслед за нею пришло гудение, словно целая армия разъяренных пчел наступала на город. «Люфтваффе» уже в воздухе. Скоро полетят бомбы.
– Я-то думала, у нас будет несколько дней передышки, – мрачно сказала Катарина. – Всего два налета за неделю – это было так мило с их стороны. Немцам же тоже нужно праздновать.
Они прибавили шагу. Вскоре пришел и он – этот страшный звук. Падая, бомбы свистели. Тесса и Катарина встали как вкопанные. Свист был прямо над ними – он был повсюду. Сам свист в общем-то не проблема – хуже, когда он прекращается. Тишина означала, что бомба меньше, чем в сотне футов у тебя над головой. Дальше ты просто ждешь. Где ты окажешься в следующий миг? Куда бежать, когда смерть молча спускается с небес?
Вверху раздался лязг и шипение, и вся улица вдруг потонула в брызжущем фосфоресцентном свете.
– Зажигалки, – сказала Катарина.
Женщины ринулись вперед. Зажигательные бомбы – это такие канистры, довольно безобидные с виду, похожие на удлиненный термос. Ударившись о землю, они расплескивают вокруг огонь. Самолеты рассыпали их по всей улице, и теперь они озаряли мостовую и плевались пламенем в дома. Противопожарная оборона уже сбегалась со всех сторон и как можно скорее заливала очаги возгорания. Катарина наклонилась над одним таким: мелькнула синяя вспышка, и бомба погасла. Сама Тесса кинулась к другой и топтала искры, пока не подоспел пожарный с ведром и не залил их водой. Увы, оставались еще сотни других, по всей улице.
– Идем, – сказала Катарина. – Ночка нас ожидает долгая.
Прохожие уважительно касались шляп, приветствуя их. Они видели то, что Тесса с Катариной позволяли им видеть: двух отважных молодых сестричек, спешащих в госпиталь. А вовсе не двух бессмертных, пытающихся остановить нескончаемый поток страданий.
А на другом берегу Темзы некая фигура пробиралась сквозь тьму под виадуком, где при свете дня в нормальные времена цвел и благоухал городской рынок – Боро-маркет. Обычно тут все так и кипело, а земля была устлана останками дневной торговли, но сейчас повсюду царила тишина, и под ногами почти ничего не осталось: каждый старый капустный кочан, каждый мятый фрукт давно подобрали голодные люди. Без света в окнах, без уличных фонарей и при полном отсутствии простецов этот уголок Лондона выглядел откровенно зловещим. Фигуру в плаще это явно не смущало – она без колебаний шла куда-то по своим делам, не обращая никакого внимания на рвущую ночь сирену. Впрочем, цель ее была уже совсем близко – за углом.
Даже в военное время Сумеречный базар продолжал действовать, пусть и частично. Как и у простецов, с их продуктовыми пайками, нехваткой одежды и даже простой воды, тут тоже чувствовался дефицит. Букинистов выпололи. Вместо сотен порошков и эликсиров прилавки зельеваров украшал в лучшем случае десяток. Огненные шоу утратили всякий смысл в сравнении с бушевавшими на том берегу пожарами и роняющими смерть с небес машинами. Дети все еще носились между рядами – вон, например, стайка юных вервольфов: сплошь уличные мальчишки и сироты, обращенные в каком-нибудь укромном уголке под покровом затемнения. Бегают теперь без еды и без родительского присмотра. Крошка-вампир, обращенный непозволительно юным, тащился рядом с Братом Захарией и развлечения ради дергал его за плащ. Захария его не трогал. Ребенок выглядел таким грязным и одиноким… раз ему нравится приставать к Безмолвному Брату, пусть себе пристает.