* * *
Яркие рассветные краски возвестили начало нового дня. Солнце укоротило земные тени и снова протянуло их по земле, опускаясь на погребальный костер огненно-красного облака. Ночь пришла, отблистала звездами и ушла в очередной рассвет. Напрасно Мара слал все новые искушения. Аскет исполнил обещание.
И снова солнце поднялось в небо, чтобы наполнить мир дневным весельем. Цветы проснулись и потянулись к теплу; птицы запели утренний гимн небесному огню; дремучий лес стряхнул с себя ночную оцепенелость, и далеко на краю долины многоярусные храмы и остроконечные верхушки городских башен вспыхнули, отразив золотое сияние. Сильный сознанием исполненного долга, индийский пилигрим встал, и утреннее сияние озарило его с ног до головы. Подняв руки к глазам, он изумился. Неужели и это было сном? Он не чувствовал боли, да и откуда ей было взяться, если веки его оказались на месте и даже не утратили ни одной ресницы! Что за чудо сотворил Создатель? Напрасно он озирался по сторонам в поисках оторванных век. От них не осталось и следа, зато там, куда он отшвырнул предательскую плоть, поднялись два чудесных куста с изящными молодыми листочками, формой напоминающими веки человека. Кусты готовились расцвести; белоснежные бутоны только-только начали раскрываться, глядя на Восток.
Мистическим прозрением, обретенным в ночной медитации, святой пилигрим проник в смысл этого только что явленного миру растения, познал нежную силу его чудодейственных листьев. И он дал ему имя на языке народа, которому принес свет Благого Закона.
– Нарекаю тебя Ча! Будь благословенно, благодатное растение, дарующее радость жизни! Благочестивая решимость создала тебя. Знай, слава о тебе достигнет всех уголков земли, твой живительный аромат разнесется небесными ветрами по всем приделам. Когда бы не отведали люди твоего живительного настоя, усталость покинет их, сознание прояснится, сонливость развеется, и никто больше не уснет в час службы или молитвы. Будь же благословенно навеки!
* * *
И с той поры, как дым воскурения, как дар приношения, от всех уголков земли поднимается к небесам ароматный дух Ча, растения, сотворенного силой благочестивого обета на радость всем людям .
Рассказывают, что каждый раз, когда великий мастер Цзан-кун сомневался, как лучше приготовить фарфор, он медитировал на огонь большой печи для обжига и просил помощи у Духа пламени. И Дух Огня неизменно помогал ему, поэтому фарфор у Цзан-куна получался тоньше и красивее, чем у других мастеров. И было это в годы правления Ши-хуанди, в эпоху Цинь.
Бог фарфора
Кто первым постиг тайну каолина, кто понял, как от «фарфорового камня» пе-дунь-цзэ прийти к прекрасной вазе? Кто первый выяснил удивительные свойства белой глины? Кто сумел понять, что таит в себе белая пыль , останки древних скал, каменных гигантов, некогда нежившихся под солнцем, а теперь распавшихся в прах? Чей гений открыл божественное искусство создания фарфора?
Говорят, что это был Пу, когда-то человек, а теперь бог. Это его белоснежным изваяниям поклоняются поколения гончаров. Неизвестно, где он родился, возможно, последующие войны уничтожили его родной город, так же как и знаменитый город фарфора – Цзин-дэ-чжэнь, сиявший некогда подобно драгоценному камню на горе Гаолин.
В те времена Дух Огня был для людей такой же реальностью, как и само Предвечное Дао. Еще во времена Хуан-ди , почти пять тысяч лет назад, именно этот дух научил людей делать сосуды из глины, и не было на свете гончара, который не знал бы Духа Огня, так что все они крутили свои гончарные круги под непрерывное бормотание молитв. Но Хуан-ди давным-давно отправился к праотцам, и должно было пройти еще по крайней мере три тысячи лет, прежде чем на свет появился тот, кому Небесный Господин предначертал стать богом фарфора.
И до сей поры его благородный дух, парящий над дымом печей гончаров, напоминает о себе, помогая мастерам добиться особого изящества форм, придавая светозарность глазури, ибо это он вдохновлял Тяо Юя, создававшего чудесные творения, и всех, кто садился за гончарный круг после него.
Так явились миру все глазурованные фарфоры, известные под именем Яобянь, блестящие, как зеркало, тонкие, как рисовый листок и звонкоголосые, как цинь ; потом пришли фарфоры Цинци, окрашенные повелением Императора в цвет «синий, как небо после дождя, видимое в разрывах облаков». Ни один человек, каким бы злодеем он не был, и помыслить не мог разбить или повредить эти бесценные творения.
Изделия из фарфора Жоу-яо и по внешнему виду и по звучанию напоминали бронзу. Цветом они походили на толщу воды, пронизанную солнцем, но глаз не мог определить точный оттенок, словно скользил по плотной стае рыбок, мелькающих в воде.
Фарфор Гуань-яо называли фарфором государственных мужей. Среди других этот фарфор отличала роспись с преобладанием «утренних» красок – небесной голубизны, едва окрашенной розовыми рассветными тонами, и юркие болотные кулички, летящие навстречу солнцу.
Еще один из совершенных фарфоров именовался Гэ-яо. Для этих изделий характерен дивный переменчивый опаловый цвет, напоминающий световые блики на теле плывущей рыбы, а также нежные оттенки молока с огненными бликами. Таковы работы славных братьев Чэн.
Фарфоры Дин-яо были белыми, словно одежды жены, потерявшей мужа , с легкими полупрозрачными натеками, похожими на следы слез. Изящество и красоту этого фарфора воспел поэт Сунь Ти.
А есть еще фарфор Пи-сэ-яо, отличающийся так называемыми «скрытыми» цветами – они то есть, то их нет, словно оттенки льда под солнцем, как говорил знаменитый поэт Синь Ин.
Уникален матовый фарфор Чжу-яо. Стоит ударить по краю вазы или чаши из этого фарфора, как он издает скорбный вопль, словно великий певец в драматической арии.
А как хорош белый или голубой фарфор Цзинь-яо! Поверхность его напоминает покрытую рябью поверхность воды, когда под ней плывет рыбий косяк. Вам даже кажется, что вы видите эту рыбу!
А вазы Цзы-хан-цзи, красные, как закат после дождя; тонкие, как яичная скорлупа и невесомые, как крылья шелкопряда…
А белоснежный, как лучший жемчуг, фарфор Цзя-дзин, словно по волшебству менявший цвет, стоило наполнить чашку водой. Тут же начинало казаться, что в чашке мечется стайка фиолетовых рыбешек!
Фарфор Яо-бянь словно вобрал в себя алхимию огня: изделия из него погружают в печь кроваво-красными, там они приобретают цвет зеленой ящерицы, а выходят из огня лазурными, как небесная высь!
Фиолетовую окраску фарфора Дзи-доу-яо можно сравнить только с цветом глубокой ночи; а фарфор Син-яо искрился и переливался, как серебристый снег на горных вершинах.
Одни изделия из фарфора Сяо-яо были багряно-красные и походили на раскаленное железо в печи, другие переливались прозрачно-алыми тонами, третьи имели зернистую поверхность и золотились, как апельсин на солнце, четвертые больше всего походили на нежную кожицу персика.
А вот фарфор Дзоу-дзи-яо цветом больше всего напоминал старый, потрескавшийся зеленоватый лед; императорский фарфор Доу-фоу-яо любили при дворе, возможно, из-за обилия золотых грозно рычащих драконов, особенно ценился розовый фарфор с краями чашек в зубчиках, как крабьи клешни.
Фарфор Оу-ни-яо цветом и блеском походил на зрачок черноглазого человека; фарфор Хоу-дянь-яо мрачновато-желтым цветом напоминал желтолицых индусов; фарфор Оу-гун-яо по цвету был схож с поблекшим золотом осенних листьев.
А еще был известен фарфор Лан-ган-яо, зеленый, как гороховые побеги, расписанный серебристыми облаками, подсвеченными солнцем, и драконами в небесах.
Фарфоровые изделия Дин-хао-яо традиционно украшались янтарными цветами и зелеными листьями виноградных лоз, цветущими маками и сверчками.
Фарфор Ган-хей-нинь-цан-яо отличала роспись под цвет ночного неба с золотой пылью звезд; а при взгляде на фарфор Цзянь-лан-нинь-яо на память приходили картины грозового неба, расцвеченного молниями. Еще его сравнивали с черным соболиным мехом.
А вот фарфор Лан-ян-яо, расписанный распутным Би-хэйем, конечно, к этому перечню не относится. Когда мастера безнравственного императора Мутсонга создавали и расписывали фарфор Нань-ню-се-си постыдными «Весенними картинками», Дух гончарной печи отвернулся и отлетел, так ему было стыдно.
Многие вазы потрясают воображение, и не только росписью или полупрозрачной рельефной поверхностью, как у драгоценных камей, но и формами: есть вазы с горлышками, похожими на чашечки цветов, или раскрытый птичий клюв, или змеиную пасть, есть вазы, напоминающие девичьи губы, есть вазы телесного цвета с фиолетовыми прожилками, напоминающими вены, вазы, поверхность которых сходна с рябью на воде; вазы в форме грибов, цветов лотоса, ящериц, драконов с лошадиными копытами и женскими лицами; вазы полупрозрачные, цветом напоминающие мерцание зерен вареного риса; повторяющие морозные узоры на стекле или дивные морские кораллы.
Великолепны фарфоровые статуэтки: Бог Очага; благословенный Лао-цзы, рожденный с седыми волосами ; Конфуций со свитком премудростей; Гуаньинь, милейшая богиня милосердия, чьи белоснежные ножки словно вырастают из сердца золотой лилии; Шэнь-нун, бог, научивший людей стряпать еду; Фудэ, задумчивый бог, на устах которого играет вечная загадочная улыбка Совершенного Блаженства; Шоу Син, бог долголетия, летящий на белокрылом аисте; тучный, мечтательный Будай-хэшан, бог довольства и богатства; и наконец безупречная богиня таланта Си-ван му, из чьих благотворных рук вечно течет радужный поток жемчужин.
* * *
Множество секретов, которыми владел несравненный Пу, к сожалению, утрачено навсегда, но самого Бога Фарфора люди помнят, и я не сомневаюсь, что любой старый гончар, весь день сидящий на солнце и растирающий краски, расскажет вам историю Пу, простого китайского ремесленника, который стал великим художником благодаря терпению, стремлению к совершенству и таланту, ниспосланному Небом. Некоторые считают его алхимиком, познавшим тайну Белого и Желтого, способным превращать камни в золото, кто-то называл его даосским магом, способным убивать на расстоянии и насылать морок, пряча под застрехами заколдованные фигурки; еще говорят, что он владел искусством астрологии и постиг тайну Пяти Начал, от которых зависит все на свете, включая движение звезд вдоль берегов Небесной Реки, Млечного Пути. Так думали о мастере невежественные люди, но даже те, кто стоял у подножия трона Сына Неба и обладал немалой мудростью, всячески превозносили чудесные творения его рук и спрашивали друг у друга, а есть ли на свете такая красота, которую он не мог бы отобразить в волшебной глине, столь послушной его гениальным рукам?