– Тогда взяли бы Одессу. Такая красотка всех нас вместе взятых стоит. И дом бы не палили. На органы нас пустят, скорее всего.
– Мы пьем и курим, – напомнила Ленка.
– И что? Наши молодые легкие и почки по-любому лучше, чем у тех, кому за сорок.
Когда кончилось все – еда, вода, место в горшке, – девочки подняли бунт. Они орали, стучали в дверь и стены. Даже Одесса присоединилась. Но они ничего не добились.
– Сколько человек может прожить без воды? – спросила Матвей у остальных. Ее обожженная рука опухла. Моча не помогла снять воспаление. Но Оля держалась.
– Две недели вроде, – ответила ей Элиза.
– А без еды? – простонала Тюля.
– Больше…
– Если что, тебя мы первой сожрем, свинюшка, – хохотнула Матвей. – В тебе и мяса много, и жира.
– Я протухну быстро. В отличие от тебя, лягушки. Мы твои косточки обглодаем, а филе завялим. Видела я тут комок соли. Она где-то на полке…
И так она серьезно это сказала, что Матвей заткнулась. Поверила, что из-за еды Тюля пойдет на многое.
Они уже думали, что умрут от жажды, когда появилась вода. Проснулись, а она стоит. А еще несколько буханок хлеба, дешевая карамель в пакете, килька в томате, морковь, крупная, грязная, но на вид такая аппетитная, что именно с нее девочки начали трапезу. Они плохо помыли ее, земля хрустела на зубах, но какой это был кайф: есть. Тогда все они были немного Тюлей…
Их похитительница объявилась лично, когда были съедены три буханки хлеба, килька и морковь. Она зашла в подвал, держа в руке охотничье ружье.
– Хоть одно резкое движение, и я выстрелю, – предупредила она.
Девушки замерли.
– Вот вам новый туалет. – Она бросила на пол большой черный пакет для мусора. – По большому туда ходите, потом завязывайте. Воняет жутко.
– Вы кто? – спросила Матвей.
Бабища с ружьем отвечать не собиралась.
– Я, кажется, знаю кто, – подала голос Элиза. – Это Балу.
– Нянька дурачка Коленьки?
– Не называй его так! – взревела женщина. Сейчас она как никогда была похожа на медведя.
– А как?
– Блаженным. На Руси таких почитали как святых. Коленька был чистым, как дитя, только явившееся в этот мир.
– Но лез девочкам под юбки, как взрослый, – пробормотала Ленка. А громко спросила: – Чего вы хотите от нас?
– Ничего, – пожала мощными плечами тетка.
– Тогда зачем держите тут?
– Я оберегаю от вас, мразей, общество. Такие, как вы, губите блаженных. Сначала маните, искушаете, развращаете, потом бьете, пинаете, калечите или убиваете!
– Мы не делаем ничего плохого…
– Я слушала ваши пьяные разговоры долгое время, – не дала ей договорить Балу. – Вы настоящие мрази. Воровки, мошенницы, проститутки. Вашу стаю надо бы истребить, но я не возьму на себя грех. Поэтому вы просто будете сидеть тут, пока, как крысы, не перегрызете друг друга.
– Мы бедные сироты! – выкрикнула обезумевшая от страха Аллочка. – Иногда нам приходится воровать, чтобы не умереть с голоду!
– Вижу, какие бедные и голодные, – хмыкнула та и указала дулом на Тюлю. – А Богема ваша вообще барыня. Помню я их семейку. На «Волге» с шофером приезжали, все из себя. Дед еще ничего был, простой. А сынок со своей фифой… – Она сплюнула сквозь зубы. – В них дочка пошла. Гнилая. Считает себя выше вас, презирает, но играет в дружбу.
– Это неправда, – возмутилась Элиза.
– Разве ты признаешься? Или ты? – и на сей раз указала на Ленку. – Пилишь на своей скрипочке, показывая, кто тут жар-птица, а кто галки помойные.
– Где Ядвига Павловна? – задала интересующий всех вопрос Мара.
– Не твое шлюшье дело!
– Она жива?
– Умерла, когда вы убили ее сына, сучки!
– Не правда, я видела ее года три назад, – возразила Элиза.
– И мы не убивали вашего Коленьку. Нас тогда еще в проекте не было, – подключилась Матвей.
– И его мальчишки запинали, мне папа рассказывал.
– Если бы! Девки. Такие же, как вы, шалавы. Купались голыми, Коленька к ним и побежал. Инстинкты, ничего не поделаешь. А эти курвы сначала сиськами-письками перед парнем трясли, а когда он начал к ним тянуться, принялись бить! Сначала хлестали по щекам, потом в раж вошли, ногами начали колошматить. Парни после подбежали, когда Коленька уже умер. Они его в реку столкнули. Ну и сели тоже они… Девки и тут свое гнилое нутро показали. Не взяли на себя вину, позволили парням отдуваться.
– Откуда вы знаете, как все происходило? Вас же не было там? А если были, почему не помогли?
– Опоздала я. А мне обо всем одна из этих девок рассказала. Она в компании шестеркой была. Боялась остальных, вот и участвовала в расправе над юродивым. Но не совсем нутром сгнила, потом совесть ее замучила, каяться пришла перед Ядвигой. Та простила, а я нет!
– И что вы с ней сделали?
– Ничего, Ядвига запретила. Она во всем винила себя.
– А вас не винила? – тихо спросила Аллочка. – Ведь это вы недосмотрели за Коленькой…
Матвей больно ущипнула ее за руку. Молчи, мол. Зачем провоцировать больного человека? А в том, что Балу тронулась умом, сомневаться не приходилось. Да, не она, а Ядвига лежала в дурке, но всех несостоявшихся самоубийц отправляют туда, а нужно было лечить эту свихнувшуюся бабищу…
Но, к всеобщему удивлению, Балу не психанула, а ответила спокойно:
– Я все для него делала. ВСЕ, понимаете? – Девочки догадались, что речь о сексе. Нянька доставляла блаженному удовольствие, чтобы его порадовать. – Но он все равно бежал к таким, как вы.
Воспользовавшись тем, что Балу размякла, Матвей бросилась на нее. Физически она была явно слабее, но моложе, проворнее, опытнее в драках. Главное, вцепиться в глаза, надавить на них, а там и девчонки подтянутся. Все вместе они одолеют полоумную великаншу!
Но где там!
У той оказалась прекрасная реакция. Палить из двустволки Балу не стала, но зарядила прикладом Матвею по лицу. Брызнула кровь из уже ломанного носа. Ольга упала на спину, девочки не успели ее подхватить.
– Вы сдохнете здесь, твари, – процедила Балу. – Даже не мечтайте о свободе! А раз себя плохо ведете, жрите собственное говно, хлеба я вам не дам…
И удалилась, что-то еще приговаривая про себя.
Дверь с лязгом открылась. На пороге, как всегда, возникла Балу. Как ни странно, ее имя было созвучно с прозвищем. Женщина звалась Беллой… Беллой! Такое роскошное имя, а баба кошмарная. Пленницы смогли рассмотреть ее. Под копной густых, грубо подстриженных волос – низкий лоб, узкие глаза, толстая переносица. Ниже – пятачок, похожий на свиной, рот-прорезь. Балу уродилась отчаянно некрасивой женщиной. Но не уродливой. И ей, безусловно, повезло с фигурой. Даже в возрасте она оставалась статной. Но, надо сказать, они так и не поняли, сколько ей. Сначала думали – под шестьдесят, но ни морщин, ни обильной седины…
– Что, крысы, еще не передрались? – задорно спросила Балу. Имя свое она раскрыла, когда в очередной раз рассказывала историю Коленьки и о себе упомянула в третьем лице. Это было вчера. И она принесла воды, но не хлеба, как и обещала.
– Дайте поесть! – закричала Тюля.
– А то ты их сожрешь? Или они тебя как самую жирную и сочную? – Она подслушивала их разговоры? Скорее всего.
Балу швырнула ей пакет и села на ступеньку.
Тюля подхватила подачку, как дрессированная косатка рыбу. Не ртом, конечно, руками. Но движения ее были такими же точными и грациозными. Открыв пакет, вынула буханку хлеба и начала вгрызаться в нее.
– Другим оставь, – сказала ей Ленка.
– Там еще есть, – с набитым ртом ответила Тюля. – Всем хватит.
– А у Оли рука распухла, – обратилась к Балу Мелкая. – Началось заражение. Нужен йод хотя бы и антибиотики.
– Нет, крысята, выживайте в естественной среде.
– Так отпустите нас в лес. Мы найдем там лекарственные растения. Даже зимой, под снегом, сохранился лечебный мох. Но вы держите нас в подвале. Дайте йод и антибиотики!
– Ишь какая, – хмыкнула Балу. – Ладно, я сегодня добрая, принесу. И вам всем витаминчиков.
На ней был все тот же тулуп, под ним спортивные штаны и футболка с символикой Олимпиады-80. Башня из полосок, увенчанная звездой. Внизу кольца. На шее болтался кулон с косолапым мишкой. Его на закрытии Олимпиады отправляли в небо на воздушных шарах. Девочки родились гораздо позже, но все видели эти кадры. И помнили песню: «Возвращайся, наш ласковый Миша, до свиданья, до новых встреч!» Ленка даже сыграть ее могла.
– Вы ведь спортсменка, как и Ядвига? – спросила Аллочка.
– И что?
– Ничего, просто спрашиваю. У вас кулон интересный.
– Это Коленьки. Ему мама подарила. Она была золотой медалисткой. Много всего привезла с Олимпиады. И мальчику нравилось играть с мишками. У него целая коллекция была. А цепочку с кулоном он вообще не снимал. В ней и погиб. Я с мертвого сняла ее и на себя надела. – Она встала. – Пойду принесу лекарства. И свеклы вам. Полезная штука. Будете грызть, крысята.
Когда она ушла, Алка подкралась к двери, приложила к ней ухо.
– Ты чего? – шепотом спросила Элиза.
– Дверь железная, а Балу слышит, что мы говорим. Как так?
– Между стеной и дверью щель.
– Значит, мы тоже можем узнать, когда она будет к нам спускаться, так?
– Наверное. Надо дежурить возле щели по очереди. Но зачем нам это?
– Сможем напасть!
– Вон у нас уже есть одна. – Богема указала на Матвея. У той не только рука распухла, но и нос.
– Но мы же не собираемся тут сидеть вечно?
– Я верю, что Балу одумается и нас отпустит.
– Дура, – процедила Матвей. Она лежала, вся потная, с температурой, ее трясло. – Эта маньячка сгноит нас тут. Нам нужно выбираться. Мелкая – молодец, правильно мыслит.
– Тшшш, – шикнула на нее та. И беззвучно проговорила: – Возвращается!
После этого метнулась к Матвею и сняла с ее лба нагревшийся компресс. Она сделала его из рукава собственной футболки. Оторвала, намочила водой, приложила.
Балу зашла не сразу. Она на самом деле подслушивала. Но девочки обсуждали только количество хлеба, что им дали. Четыре буханки. И этот был уже магазинный.