– Сашенька, как ты там? – прошептала она, коснувшись живота.
Каратист лягнулся. Живой, обрадовалась Алка.
– С нами все будет хорошо. Девочки обязательно нас выручат.
Она верила в это. Тогда… В первые часы заключения.
Но они шли и шли. Алка потеряла им счет. Беспокойство за дочку не давало уснуть. Как она там без меня, бедненькая? Ясно, что ее не бросят. Матвей уж точно. Но Катюшка наверняка места себе не находит. Она благополучный ребенок, с которым ничего дурного не случалось. Все ее стрессы только из-за плохих отметок и поражений на соревнованиях (проигрышем она считала даже третье место). А тут мать пропала!
Все же Алка смогла задремать. Проснулась от громкого скрежета. Открыла глаза, увидела, как открывается окошко в двери. Она и не заметила его раньше. Маленькое, размером с обувную коробку. Такие устанавливают на дверях одиночных камер, тюремных и психиатрических. Алка видела это в фильмах, ей самой, к счастью, не приходилось бывать ни там, ни там.
В проеме показалась рука в перчатке. Она держала пакет, связанный за ручки. Пальцы разжались, пакет упал на пол. Окно закрылось.
Алка выждала некоторое время, потом подползла к полиэтиленовому свертку. На нем логотип известного сетевого магазина. Развязывать ручки было страшно. Вдруг внутри что-то мерзкое? Алка стала ощупывать пакет и сначала отдернула руку. Ей показалось, что под ее пальцами что-то живое. Крыса, змея, жаба? Она всех боялась. Потом поняла, что это гроздь винограда. А еще яблоки или мелкие груши. Алка развязала-таки пакет и убедилась в этом. Мятый киш-миш большой гроздью, между ягодками и попали ее пальцы, ранние яблоки с побитыми боками, три вполне сносных мандарина. Пленнице не просто принесли поесть, но дали витамины, так нужные беременной. Значит, убивать не собираются, это обнадеживает.
Алка съела весь виноград. Остальное оставила на потом. Ни яблок, ни мандаринов она не хотела, но понимала, придет время, когда она будет рада и им.
Живот начал болеть где-то через час. Алка успокаивала себя тем, что все дело в винограде. Он лежалый. Бродит в желудке сейчас, ее пучит, отсюда тяжесть, дискомфорт. Но она сходила в туалет, попила воды, а боль только усилилась.
– Где же вы, девочки? – шептала Алка. – Спасайте меня…
Прежде всего она взывала к Матвею, своей заступнице, самой близкой подруге и, как ей казалось, всемогущей женщине. У нее связи, деньги и… сердце, полное любви.
Алка знала, что Матвей испытывает к ней нечто большее, чем дружескую привязанность. Точнее, чувствовала, потому что Ольга-Рената ни разу даже не намекнула на это. Однажды сказав ей, ты не в моем вкусе, закрыла тему. Но ее глаза говорили об обратном. Алла ловила на себе ее полные нежности взгляды. Они ее смущали. В детдоме отношения между девушками не считались чем-то из ряда вон выходящим. Даже те, кто любил мальчиков, иногда спали и с девочками. Это безопасно и гарантирует стопроцентное удовольствие. А для Алки это было неприемлемо. Когда она слышала девичьи стоны с соседних кроватей, то накрывалась подушкой, если при ней подруги целовались, отворачивалась. Для нее существовала одна модель: муж, жена, дети. Крепкая семья, живущая в большом доме, макет которого она так старательно клеила из картона. Увы, не получилось у нее создать крепкую ячейку общества. Но рано ставить крест на своей мечте. Ей еще и тридцати нет.
– Если выживу, буду себе мужа искать, а не ждать милости от судьбы, – решительно проговорила Алка. Но тут же сникла.
Надо сначала выжить. И родить каратиста. А потом отдать и расколоть свое сердце на куски.
Алла закуталась в одеяло, привалилась спиной к стене, обхватила живот двумя руками и стала напевать песенку из мультфильма «Умка», успокаивающую их обоих.
Глава 6
Она гипнотизировала бутылку водки. Смотрела на нее уже минут десять. Приказывала: «Вызови во мне отвращение! Ты же противная. Дешевая, горькая, от тебя будет голова болеть…» Но водка на чары Элизы не поддавалась, она манила, обещая приятное тепло в желудке, легкое головокружение, спокойствие. Мы с тобой созданы друг для друга…
Богема не выдержала, схватила бутылку, крутанула крышку, плеснула себе чуточку, всего граммов пятьдесят, и залпом выпила. От такой дозы ничего не будет. Даже для здоровья полезно немного алкоголя, так врачи говорят.
Водка оказалась такой, как и предполагалось, горькой и противной. Ее бы охладить, но Элиза не хотела выходить в кухню, где засели Бобковы. Она опять не помыла ванную, и они прицепятся к ней.
Еще год назад Элиза пила благородные напитки. Она и выглядела иначе, и вела себя. Деньги от продажи комнат тогда уже закончились, потому что жила она красиво, покупала себе шмотки брендовые, по ресторанам ходила, везде раскатывала на такси. Могла во хмелю и карету взять на пятнадцать минут. Богема же! Когда уже есть не на что стало, а хуже того пить, решила на работу устроиться. Приемщицей в ломбард. В ювелирке она разбиралась, как и в других предметах роскоши. Чего в доме Райских только не было! Но отец ее, Леонид Ильич, все профукал в нулевых, когда столовое серебро да ковры персидские ничего не стоили. Много подобных ему деток некогда великих людей Советского Союза остались у разбитого корыта. К трудностям не привыкли, а к хорошей жизни – да. Вот и несли в ломбарды все, что было более или менее ценным. Элиза, впрочем, недалеко ушла от отца. Тот хоть квартиру сохранил. Но, с другой стороны, останься он жив, неизвестно, в какую помойку они бы переселились.
А ведь не самое тяжелое время тогда было! Не лихие девяностые, а вполне цивилизованные нулевые. В самый беспредел все в семье осталось: квартира, дача, антиквариат, машина «Волга». Но тогда дед был жив. Изикил Райшман. Все сберег для потомков. А те разбазарили…
Вспомнив об этом, Элиза налила себе еще. Уже побольше. Выпив, вернулась к воспоминаниям о своей работе в ломбарде. Располагался он на Малой Никитской. В шаговой доступности от дома. Платили там по московским меркам копейки, но Элизе нравилась работа. Она пребывала среди красивых вещей, могла ими любоваться… И втихаря попивать коньячок из кофейной чашки. У них только предметы старины принимались и продавались. Скорее, это была антикварная лавка. Хотя и советские изделия рассматривались. Только не новодел. Огромную печатку граммов на двадцать чудом дожившего до наших дней братка у них не принимали, а серебряные сережки с гранатами довоенных времен – да.
Сидела как-то Элиза за своей стойкой, скучала. Народу никого. Охранник от нечего делать постоянно бегал курить. И тут заходит в ломбард старушка. Крохотная, седенькая, на вид столетняя. Протягивает Элизе тоненькое колечко с небольшим камнем. Затертое, невзрачное.
– Доченька, посмотри, пожалуйста, – говорит она. – Можно хоть что-то за эту безделицу выручить?
Элиза взяла кольцо, положила на салфетку, поднесла к нему лупу.
– Сыну памятник поставить надо, пока сама концы не отдала. А с пенсии не получается скопить.
– Семейная реликвия? – спросила Элиза, переложив кольцо. Теперь она смотрела на него через линзу микроскопа.
– Не то чтобы… Просто памятная вещь. Муж на помолвку дарил, вскоре поженились, и он на фронт ушел – Великая Отечественная началась. Погиб под Берлином. – Старушка сама поняла, что заболталась, и тут же переключилась: – Но кольцо золотое. И камешек настоящий. Не фианит.
– Вы правы, это желтый топаз.
– Дорогой он?
– Увы, нет. Камень полудрагоценный. Но вещица интересная. У нас иностранцы часто такие покупают. Вроде ценности небольшой, а с историей.
– Сколько за него дадите?
– Больше пяти тысяч не могу.
– Так мало? – ахнула старушка.
– Хорошо, семь.
– Ой, мало. Что мне семь? Пойду я тогда.
– Бабушка, стойте, – схватила ее за сухонькую ручку Элиза. – Давайте я у вас его куплю за двадцать. Себе оставлю. На память о вас и вашей с мужем любви. Больше не могу, у меня зарплата тридцать. Но мне так хочется вам помочь.
– Хорошо. Это же безделица, да? А в могилу я ее не унесу.
– Только квитанции вам не смогу дать. Я же для себя беру.
– Да-да, понимаю…
Элиза вытащила из кассы двадцатку, протянула ее старушке, кольцо сунула в карман и, видя, что охранник уже возвращается, пошла провожать посетительницу на улицу. Бабуля еще что-то говорила о муже, сыне и памятнике, который нужно поставить на его могилу, а Элиза только и думала о том, как бы не попасться. Она отключила камеру сразу, как поняла, что ей попало в руки. Вернется, включит. А вот где возьмет двадцатку, чтобы положить ее обратно в кассу?
Но все у Элизы получилось. Охранник не заметил, что камеры были на время отключены, дал ей полчаса, чтобы сбегать в аптеку за женскими лекарствами, о которых мужчинам знать не надо. В это время она взяла микрокредит.
Его погасила через день. И плевать, что за сутки набежало десять процентов. Она продала кольцо за три с половиной миллиона. Могла бы и дороже, но Элиза торопилась. Желтый камешек был не топазом, а бриллиантом в три карата. Бабуля не знала, какой ценностью владеет. А Элиза сразу поняла. Но обманула старушку. Зачем ей столько денег? На памятник сыну? Но он умер, а она, Богема, жива. И она так давно не кутила!
Получив деньги, она пошла в отрыв. Но на одежду уже особо не тратилась, лишь аксессуары покупала. И рестораны обходила стороной. Еда ее мало интересовала. Выпивка – да. Богема колесила по клубам, барам. Танцевала на столах, иногда просыпалась в чужих квартирах с незнакомыми мужчинами. Искренне верила в то, что ни с кем не спала. Но пришлось сделать аборт, а до этого вылечить гонорею. Однажды по зубам получила от жены своего случайного даже не партнера, собутыльника. И коронки слетели, обнажив обточенные зубы.
Она сбавила обороты. Стала экономить. И все равно деньги кончились. Элиза опять все профукала. Точно как отец! Тогда запила жестко, перестала за собой следить, закрылась от мира в своих четырех стенах. Очнувшись, увидела в зеркале костлявую старуху с одутловатым лицом и седыми патлами. Ужаснулась, конечно. Но ничего во внешности менять не стала. Плевать на нее. От зависимости бы избавиться…