Тэсс подернула плечами.
— Рэч… Я до сих пор волнуюсь, когда вижу кого-нибудь на нортоновском мопеде. Из-за него я проглатывала пиво полпинтами. А у него были веснушки.
— Так что не попрекай меня Дженни Хилтон. В те дни не я один был увлечен ею. — Он с недоверием покачал головой. — Боже, это было больше двадцати лет назад.
— Мы были ужасно молодыми, милый, — голос Тэсс опустился на две октавы ниже, и она театральным жестом через стол протянула руку и обхватила его запястье.
— Теперь мы старые и мудрые и нашли настоящую любовь.
— Но нас до сих пор волнует мопед или газетная фотография. Давай почитаем, что здесь написано.
Тэсс протянула ему газету и стала убирать со стола, пока он изучал раздел хроники.
«Среди присутствовавших на вчерашней премьере новой пьесы Тома Конти я заметил Дженни Хилтон, которую едва ли кто-нибудь видел с 1968 года, когда она ушла из кино и исчезла. Тем, кто ее забыл, напоминаю, что ей принадлежит одно из блистательнейших имен шестидесятых годов, четыре верхние позиции в хитах, а затем, когда она переключилась на актерскую деятельность, — Оскар за за лучшую женскую роль — в „Марии Стюарт“. Я попытался заговорить с ней, когда она покидала Альбери, но мадам Хилтон была так же уклончива, как раньше. Однако насколько я понял, она вернулась и живет в Лондоне. Она была одна, и я не заметил никаких признаков тех торжественных эскортов, которые сопровождали ее в былые дни. Жаль! Как видите, эта леди все еще очень мила».
— Ты помнишь ее? — спросил Малтрэверс, закончив чтение.
— Едва. — Тэсс помыла посуду — две чашки и пару тарелок для тостов — завтрак всегда был минимальным, и вытирала руки. — Я смотрела фильмы с ней по телевизору — она была очень хороша, но тогда она была очень большой, а я — очень маленькой. Сколько ей лет?
— На четыре года три месяца и шесть дней старше, чем я, — ответил Малтрэверс. — Я это разузнал. Когда тебе семнадцать, это большая разница в возрасте.
— А когда тебе было семнадцать лет, мне было шесть, — добавила Тэсс. — Я увлекалась сказками и стишками, а не поп-звездами.
— Не знаю, почему ты живешь со стариком.
— Из-за денег.
— У меня нет никаких денег. Я голодный автор.
— Но со страховым полисом и двухкомнатной квартирой в Хайбери.
— Хайбери и Айлинггон, — поправил Малтрэверс.
— Если ты собрался ее продавать, не упоминай Айлинггон. А я свою буду продавать, — проходя мимо, Тэсс взъерошила ему волосы. — А пока что я буду работать. Мне нужно быть на студии в одиннадцать.
— Ах, да, это то озвучивание, где ты играешь мыльный пузырь. Прекрасная роль для классной актрисы.
— Мне платят сто фунтов в час, и будет большая рекламная кампания по телевидению, — отозвалась Тэсс из другой комнаты. — Гонорар за повторное прокручивание будет сказочный. Если Джуди Денч не стесняется таких ролей, почему я от них должна отказываться?
— Она не играет мыльные пузыри, — прокричал ей Малтрэверс. — Я не дейм[1] и не играю Клеопатру в Национальном театре. Теперь оторвись-ка от своих занятий и займись делом.
Малтрэверс просмотрел почту — три счета, проспект «Ридерз дайджест» и чек на гонорар, который не мог внести принципиальных изменений в его бюджет, — и взял все это с собой в переднюю комнату, где в эркере, выходящем на Копперсмит Стрит, стоял его стол. Он купил эту квартиру в семидесятые годы, когда начиналась его карьера на Флит Стрит, и был поражен ценой, баснословной по сравнению с ценами на недвижимость в его родном Чешире и в Центральных графствах, где он работал до переезда в Лондон. Но если она обошлась ему в свое время в пятнадцать тысяч, сейчас эта сумма благополучно выросла в шестизначную. Он был в положении, характерном для многих лондонцев, — обладая недвижимостью, стоящей целое состояние, и постоянно испытывая финансовые затруднения. С тех пор, как он оставил каждодневное занятие журналистикой ради прихотливой карьеры романиста и драматурга и, время от времени, автора литературных страниц в газетах, его доход и стоимость жизни шли голова в голову — так тесно, как на скачках, исход которых нельзя определить без фотофиниша. Но заработки Тэсс позволяли им сохранять определенное благополучие. «На радость и на горе» они теперь жили вместе, но она не продавала свою квартиру в Мусуэл Хилл и сдавала ее на краткое время другим актерам, которым было необходимо остановиться в городе, что приносило дополнительный доход. Если бы они поженились, то могли бы продать обе этих квартиры и позволить себе… но брак ушел куда-то на второй план. Чувствуя, что у Малтрэверса не прошло еще похмелье после первой женитьбы, Тэсс мудро избегала даже шуток на тему брака. В результате один из их друзей охарактеризовал их как самую супружескую несупружескую пару, которую он знал. Малтрэверс загрузил систему и закурил сигарету, пока компьютер, шурша что-то про себя, собирался выдать на дисплее меню. Он вызвал третью главу новой книги, которую закончил накануне, исправил опечатки и стер абзац, пораженный его хроническим заболеванием — неумеренным употреблением эпитетов. Он быстро напечатал еще три абзаца и сразу же их стер. Курсор мигал ему, взволнованный зеленый спринтер, ожидающий команды, чтобы понестись через поле экрана, оставляя за собой бессмертную прозу. На улице остановилась машина с молоком, постояла минуту и загудела, отъезжая. Малтрэверс провожал ее взглядом, пока она не скрылась из вида. Разглядывая алые цветы пиона, растущего у ворот, он подумал, что так и не собрался спилить засохшее дерево, помахал рукой проходящему мимо соседу, вытянул шею, чтобы посмотреть, не подняли ли шторы в семнадцатой квартире, где они были закрыты уже три недели, что начало интриговать их с Тэсс и, наконец, взяв с полки над столом свой первый роман, открыл его наугад, чтобы убедиться, что он сможет вновь сделать то, что уже получалось раньше. Обнаружив несколько мест, которые стоило бы переделать, он почувствовал какой-то импульс, уронил книгу на пол и, подперев руками подбородок, уткнулся в экран, как будто ожидая от него вдохновения. Но единственно, что мог сделать экран, это — ждать. Через несколько секунд его мысль разогналась, и он стал писать, не давая анализу остановить поток слов. От текста, выходящего у него из-под пальцев, могло сохраниться не более десяти процентов, но дожидаться стопроцентно удачного варианта не приходилось. В комнате вновь появилась Тэсс, элегантная в желтой шелковой блузке и костюме из бургунди. В это время Малтрэверс был поглощен работой, и лишь пробормотал что-то неопределенное, когда она перед уходом поцеловала его в голову. Через час, когда, выдохшись, он пошел сварить себе чашку кофе, у него было готово более тысячи слов. Когда он вернулся на место, зазвонил телефон.
— Гус? Это Майк Фрейзер. Рад, что тебя застал. Можешь сделать для нас интервью?
— Сколько?
— Не будь таким меркантильным. Сотрудничество в «Кроникл» должно рассматриваться как привилегия.
— Привилегии на хлеб не намажешь, а у меня обед без масла стынет. А знаешь ли ты, что прерываешь великий процесс творчества? Создается бессмертная проза.
— Тогда ты должен ожидать нашего обзора, так что будь уж другом.
Малтрэверс шутил, и Фрейзер, редактор отдела культуры, знал это. За три года, прошедшие с момента основания, газета снискала себе репутацию издания, публикующего качественные материалы, и Малтрэверсу льстило, что его имя появляется в одних колонках с именами Элана Беннета и Энтони Берджеса.
— Ну хорошо, ты меня уговорил, — сказал он. — Что там у тебя?
— Интервью с Дженни Хилтон. Помнишь ее?
— Я не только ее помню, мы с Тэсс говорили о ней сегодня утром. Ты читал заметку в «Экспресс»?
— Видел, — ответил Фрейзер равнодушно. — Случайный снимок у входа в театр и история, которые соединили в редакции. У нас заготовлено нечто получше этой стряпни. Ты свободен?
Это был смешной вопрос. У Малтрэверса в жизни был период, когда за возможность всего лишь находиться поблизости от Дженни Хилтон он сражался бы с драконами. И сейчас, когда эта идиотская страсть отпустила его, перспектива встретиться с ней все еще волновала. Он бы написал этот материал и бесплатно, но не собирался признаваться в этом Майку Фрейзеру.
— Когда это надо сделать? — спросил он.
— Как можно скорее. Она тебя ждет.
— Именно меня?
— Именно тебя.
— Но я никогда не встречал этой женщины.
— Да, но она… подожди минутку, — Малтрэверс услышал, как Фрейзер разговаривает с кем-то другим. — Гус, меня вызывает шеф. Приходи в редакцию во время ланча, и мы обсудим детали за кружкой пива. О’кей?
— Хорошо. Около половины первого?
— Жду тебя с нетерпением. Привет.
Фрейзер повесил трубку, и Малтрэверс задумчиво положил на рычаг свою. То, что Дженни Хилтон вновь возникла в его жизни дважды в течение дня, было совпадением, но то, что ему предложили сделать с ней интервью — и что, по-видимому, она хотела разговаривать именно с ним, было куда интереснее. Они ни разу не встречались, даже мимолетно, на каком-нибудь артистическом приеме с Тэсс, это исключено — он бы никогда такого не забыл. Откуда же она знала о нем? Может быть, она видела какую-нибудь его пьесу или читала один из его романов? Могло ли случиться, что она стала его поклонницей? Он попытался вернуться к работе, но забавное предвкушение встречи отвлекало его, чувства, которые он отбросил, как свойственные юности, возникли в нем с совершенно неожиданной силой. И наконец он сдался, откинулся на стуле и задумался. Дженни Хилтон была идолом шестидесятых. Тоненькая, как газель, казавшаяся еще выше из-за длинных стройных ног в мини-юбке, ореховые волосы, спускались водопадом до самой талии. На другом лице широкие губы были бы катастрофой, но в ее красоте они являлись своеобразной доминантой. Глаза, очерченные контуром, кажется, никогда не мигающие, карие озера с золотыми искорками. Она начинала как поп-певица, хрипловатый голос придавал особую глубину ее балладам, а затем возникла как экзотическая фигура на параде дарований с продолжительностью жизни на публике в месяц. Ум и своеобразие Дженни Хилтон поставили ее в этом потоке особняком. Она впервые привлекла внимание Малтрэверса, когда ему случилось увидеть по телевизору ее беседу с известным философом. Его музыкальные пристрастия были отданы в то время Эм Джей Кью, Дейву Брубеку и Брамсу; Топ Тен едва ли интересовали его, так что он едва знал о существовании Дженни Хилтон по пластинкам, которые слушали его друзья. И вдруг эта девушка возникла, прекрасная, выше каких-либо описаний, говорящая о Вольтере и Джоне Стюарте Милле.