Я шла через поле к замку, огибая нетрезвых гуляющих и рассеянно кивая в ответ на приветствия.
С Сюзетт у меня кончено. Не знаю еще, под каким соусом я с ней раздружусь, но точно доверять ей больше не буду. Мерзавка, предательница, кокотка!
Встреченная группка девушек радостно меня окружила:
— Все как вы и говорили, милорд. Горсть жгучего перца в штанах остужает пыл любого аристократа.
Я обвела взглядом толпу. Воинство мое, не ожидая наступления, уже вовсю атаковало. То тут, то там нежная и податливая шерезийская пейзанка отводила в сторонку кавалера, уже на ходу пытаясь развязать его гульфик. Что ж, я не могла их за это винить.
— А вы видали Сюзетт? — донесся веселый возглас откуда-то сбоку. — Пронеслась как фахан от святого слова, ругаясь и почесываясь. Говорят, что она побежала к деревенскому пруду.
— Надеюсь, ее достало проклятие какой-нибудь доброй девушки. Пусть отольются разлучнице наши слезы.
— Я хочу на это посмотреть, — сказала красотка, стоявшая справа от меня.
И пейзанки, улюлюкая и смеясь, побежали прочь, вожделея зрелищ.
Разлучница. Ну да, Сюзетт любила парней у деревенских девиц поотбивать. Только вот меня это, пока непосредственно самой не коснулось, и волновало мало. Смотреть на то, как бывшая подруга остужает в мутной водице обожженные перцем телеса, не хотелось. Вообще ничего не хотелось. И злость ушла, как будто и не было ее. Подумаешь Пьер, найду себе таких Пьеров еще с десяток и подруг других заведу. Впрочем, все равно это пустое. Пройдет еще пара лет, ну хорошо, десятка полтора, моя юная свежесть сменится дородностью. День за днем я буду заниматься хозяйством, общаться с местными кумушками, которым с каждым годом мне все труднее и труднее будет объяснить свое одиночество. Подруги выйдут замуж, нарожают детишек, а я…
Хорошо, что ардерские мужчины не плачут, мой всхлип походил скорее на предсмертный хрип. Я не владетель этого замка, а заложник, пожизненный и без права освобождения.
Встречный дворянчик полез обниматься, заверяя в любви и верности, я оттолкнула его и почти побежала к замку. Домой, под защиту стен Шерези. Мне надоело быть мужчиной. Я хочу забраться под одеяло, снять волшебный пояс и порыдать над длинной бесполезной жизнью, которая у меня впереди.
На кухне хлопотала Магда, я прошмыгнула мимо нее бесшумной тенью. Искушение не прятаться в спальне, а поплакать на теплом кухаркином плече могло сыграть со мной злую шутку. К тому же служанка была не одна, за столом уютно устроился давешний менестрель Станислас. Судя по тому, что доремарский владетель не почесывал поминутно промежность, а держал руки на столешнице, рядом с верной мандолиной, пейзанской мести ему удалось избежать.
В спальне я бросилась на постель, прямо поверх валяющейся на ней одежды. Все, я в домике. И с места не сдвинусь, даже если Спящий проснется, о чем непрестанно твердят бродячие прорицатели. Пусть мир катится в тартарары, мне до него и дела нет.
Из-за двери донесся нежный струнный перебор, затем глубокий мужской голос пропел вступление старинной эпической баллады.
А впрочем, с чего это я слезами умываюсь? Ну не будет у меня мужа-увальня и десятка сопливых отпрысков. Подумаешь, беда какая. Зато стройную фигуру до старости сохраню. Для нас, моделей великих живописцев, хорошая фигура сравнима с ремесленным инструментом. Маменька моя будет спокойна и счастлива, владения продолжат хиреть, но с этим уж я сделать ничего не смогу, пусть следующий граф с этим разбирается, когда его время придет. И еще, если по существу, — смысл жизни в самой жизни, а уж улучшить этот процесс мне вполне по силам. Я же не училась ничему толком, хотя читать и писать умела. Может, если я займусь постижением каких-нибудь наук, кроме тонкостей позирования и домашнего хозяйства, получится привнести в свое существование больше удовольствия?
Я почти задремала и не заметила, когда струнная мелодия смолкла. Разбудил меня топот у двери спальни.
Я вскочила с постели и распахнула дверь. На пороге стоял Станислас с инструментом наперевес.
— Вы позволите, граф? — Он прижал к груди мандолину. — Станислас Шарль Доре, наследник Доремара. Милейшая Магда оставила меня без защиты, призванная вашей матушкой.
— Защиты? — Полностью не проснувшись, соображала я с трудом.
Очи менестреля заволокло влагой.
— Ваши пейзанки, милорд, не дают мне проходу, я уже отчаялся скрыться от них.
Я посторонилась, приглашая гостя в комнату:
— Видимо, виной тому ваши таланты менестреля?
— Тогда зачем каждая из них пытается залезть мне в штаны?
Возмущенный юноша прошествовал в спальню, уселся на краешек кровати и водрузил на колени мандолину. Я покачала головой. Кажется, мое воинство несколько увлеклось праведной местью и теперь наказывает всех подряд. Меня посетило нечто вроде осознания ответственности за происходящее. Станислас шмыгнул носом. Что ж, придется его спасти вторично.
— Я пытался разыскать девушку, Мари Сюзетт, — пожаловался менестрель, когда понял, что гнать его прочь не будут. — И, представьте, познакомился с двумя Мари и пятком Сюзетт, и каждая из них, каждая… — Он смолк, будто не в силах справиться с чувствами.
«Экий размазня», — подумала я, а вслух спросила:
— И для чего же вы разыскивали таинственную Мари Сюзетт?
— Поблагодарить. Эта милая девушка спасла меня от участи, что страшнее смерти…
Мандолина в его руках ожила, и слух мой усладили два первых куплета баллады, которая очень скоро стала популярной. Таким он мне даже нравился. Не шмыгал носом, не стенал, не озирался боязливо.
— Вы путешествуете в столицу? — спросила я, когда менестрель признался, что дальше он еще не сочинил.
— Да, госпожа наша Аврора призывает ко двору… А впрочем, вы об этом осведомлены. Когда я услышал вашу речь, граф, подумал, что могу предложить вам себя в качестве спутника. Меня сопровождает небольшой конный отряд, и я…
Если бы я действительно собиралась покорять столицу, предложение доремарского наследника было бы весьма кстати. Шерези не могут себе позволить конного отряда, да и пешего не могут, а путешествие могло бы занять дней пять, столичный замок Ардер располагался в глубине материка, если верить картам, в четырехстах лье от нашей провинции.
Я велеречиво поблагодарила Станисласа, а затем, так и не дав четкого ответа, сменила тему:
— Вас влечет стезя царедворца или вы, как и я, отдали свое сердце прекрасной Авроре?
— О да, она моя дама. — Менестрель благоговейно закатил глаза. — Она дама сердца каждого благородного мужа нашего королевства!
«Но ради фаты Илоретты ей пришлось потесниться», — проказливо подумала я. К слову, ирония моя была слегка несправедлива. Для рыцаря наличие самой главной женщины в жизни, путеводной звезды и далее по тексту (все же баллад я наслушалась сегодня преизрядно) не перечеркивало возможности легких интрижек. Ведь куртуазная любовь, она всегда безответна, а природа мужская требует кроме нектара и мяса с хлебом, если можно так выразиться.
— Вы рыцарь, милорд? — спросила я.
— Пока нет, — тряхнул он каштановыми кудрями, — но, надеюсь, моя верность будет в скором времени вознаграждена. Ее величество собирается возродить институт королевских миньонов, упраздненный Филиппом Кровавым более ста лет назад, а близость к венценосной особе подразумевает рыцарское звание.
О значении слова «миньон» я могла только догадываться, но решила свою неосведомленность не обнажать. Наверное, это что-то вроде личной охраны. Вот только непонятно, каким образом эту роль собирается исполнять субтильный трусоватый менестрель. Скорее всего, его благородный отец отправил отпрыска в столицу с надеждой, что там из этого тепличного одуванчика выкуют настоящего мужчину.
Гость мой между тем ерзал и бросал осторожные взгляды по сторонам.
— Что вас тревожит?
— Необходимость воспользоваться местами уединения, — полушепотом поведал он, покраснев как юная дева. — Не будет ли оскорбительным с моей стороны просить вас, граф, о сопровождении? Боюсь, что как только я окажусь на дворе…
Я расхохоталась, представив, как отгоняю хворостиной своих пейзанок от справляющего нужду менестреля, и повела рукой в сторону личного клозета.
— Вам не придется подвергать испытаниям свою невинность.
Станислас скрылся за дверью, наконец расставшись со своим инструментом, и я, пользуясь моментом, схватила мандолину. Музицировать я умела не великолепно, но вполне сносно. Зимы в Шерези долгие и морозные, темнеет рано, поэтому у нас в обычае было собираться всеми домочадцами в самой крошечной комнате с камином и при свете его предаваться немудреным деревенским развлечениям, как то: чтение вслух или исполнение баллад. Мои пальцы пробежались про струнам. Эффектом я осталась недовольна, все же мужские конечности менее к этому приспособлены. Подкрутив колки и откашлявшись, я собиралась попытаться исполнить обычную шерезийскую песенку, но дверь комнаты раскрылась от толчка и на пороге воздвиглась Клозетта с распущенными волосами, щечками, чей яркий румянец свидетельствовал о недавних возлияниях кузины, и горящими глазками, закутанная в бархатный плащ с меховой опушкой.
Я вскочила и поклонилась. Дева молча вошла, закрыла за собой дверь, опустила засов, затем, решительно обернувшись ко мне, дернула завязки плаща. Бархат медленно сполз с плеч, обнаженных пухлых плеч. Святые бубенцы! Кузина явилась в мою спальню голышом!
— Что происходит? — спросила я, предательски пустив петуха. — Вы в своем уме?
— В своем, — заверила дева, уставившись мне пониже пояса, точнехонько в коко-де-мер.
Я прикрылась мандолиной:
— Немедленно оденьтесь!
— Я сейчас заору, — сахарно продолжила Клозетта. — Под вашими окнами, я знаю, сейчас прогуливается около десятка гостей. Они прибегут на мой крик, выбьют дверь, сокрушив засов. А вы предусмотрительны, граф. Запереть наше гнездышко прежде, чем предаться страсти со мною, — это предусмотрительно.
— То, что вы задумали, — непристойно, — сказала я жалобно, понимая, что попала в непростую ситуацию.