знанными респектабельными теориями и, соответственно, вполне приличным фоном для «концепций» шведских коллег.
Поэтому неудивительно, что в небольшой по объему статье «О варягах», вышедшей в 1735 г., Байер использовал около десятка шведских авторов, а именно, П. Петрея, Л. Буре, И. Перингшельда, X. Бреннера, А. Моллера во главе с тремя ведущими мифотворцами шведской истории: И. Магнусом, О. Верелием и О. Рудбеком – как методологическую опору для своей аргументации. И статья Байера стала первым проводником идей шведской историографии о русах-шведах в международных научных кругах. Венцом «реконструирования» происхождения имени Русь из Ruotsi – финского названия Швеции – стала работа современника Шлецера, упсальского профессора Ю. Тунманна (1746–1778), провозгласившего, что его реконструкция является неопровержимым доказательством того, что русы были шведами, основавшими Древнерусское государство[50]. Ловкость Тунманна заключалась в том, что он, как разъяснял В.А. Мошин, нашел подтверждение «…летописной легенды о призвании славянскими и финскими племенами руси из Швеции в том лингвистическом факте, что финны до сих пор называют шведов именем Ruotsi, из которого вполне правильно выводится славянская форма «русь». Не устранив затруднений, которые представляло для норманнской теории отсутствие указаний на существование в Швеции племени «русь», якобы давшего династию восточным славянам, указанный факт дал норманнской теории твердую научную опору, так что и до настоящего времени он остается важнейшим аргументом для доказательства скандинавского происхождения руси».
Факт этот, как выясняется из результатов геофизических исследований восточного побережья Швеции, о которых речь впереди, никакой твердой опоры под собой не имел, поскольку, в буквальном смысле слова, был написан вилами по воде. Но норманнизм по природе своей – порождение полета фантазии и умозрительности, поэтому никому из его творцов не приходило в голову опускаться на грешную землю для реальной проверки фактов. В силу этого «доказательства» Тунманна были восприняты Шлецером как самые верные и неопровержимые. Шлецер ввел их в своего «Нестора» и придал облик академического наукообразия странной, в сущности, мысли о том, что лингвистическое препарирование какого-либо имени может раскрыть историю носителя этого имени. Но прежде чем раскрыть высказанную мысль, считаю необходимым сделать небольшое отступление.
Пару лет тому назад, в 7-м выпуске «Средневековой Руси» Н.Ф. Котляр в небольшой статье-рецензии перечислил основные пункты символа веры норманнизма, где на первом месте стоит, естественно, концепция скандинавского происхождения слова «русь». При этом Котляр заметил, что все другие этимологии имени «русь», славянского, кельтского, иранского и пр. происхождений, давно скомпрометированы лингвистами, соотвественно, все, кто пытается противопоставить скандинавской этимологии какую-то другую, относится данным автором к кучке малообразованных антинорманнистов, выступающих под ветхими знаменами, и пр.
Я считаю нужным вкратце очертить нынешнюю ситуацию с продолжающимися попытками обосновать скандинавскую этимологию имени (или, как Котляр пишет, слова «русь», поскольку, повторяю, у норманнистов оно изначально – не имя, а так себе, слово какое-то).
Напрасно норманнисты заявляют, что все в их концепции прочно, лингвистически подшито и подогнано, в силу чего и признано всеми людьми доброй воли. У шведских медиевистов, например, до сих пор не отыскалось убедительных обоснований этимологии Руси с происхождением от «шведских гребцов». В работах по этой проблематике осторожно сообщается, что лингвистический аспект по данному вопросу остается дискуссионным. Напомню еще раз, что приснопамятные «гребцы» от шведского глагола го «грести» должны были, по мысли создателей данной концепции, происходить из шведской местности Рослаген, более раннее название которой было Руден.
В научной литературе не раз указывалось на то, что название Руден впервые упоминается в Швеции в 1296 г. в Упландском областном законе, в котором указом короля Биргера Магнуссона повелевалось, что все, кто живут в Северном Рудене, должны следовать данному закону. В форме Roslagen (Rodzlagen) это название, также в текстах законов, появляется только в 1493 г., и далее в 1511, 1526 и в 1528. Как общепринятое название оно закрепилось еще позднее, поскольку даже при Густаве Вазе было в употреблении называть эту область Руден[51]. Не собираюсь вдаваться в рассмотрение всех филологических экзерсисов по поводу производства Руден в Руотси, а Руотси – в Русь. Скажу только, что в шведской медиевистике ученые не пришли к единому мнению по большинству основных вопросов, связанных с Руденом: какую изначальную роль он играл, каковы были его границы; по-прежнему дискуссионным, как сказано выше, остается и лингвистический аспект, т. е. попытки преобразования глагола го-/грести и существительного rodd/гребля через Руден в Руотси и Русь, поскольку наличие соответствующих праформ в шведском языке раннесредневекового периода, по-прежнему, не вышло за рамки умозрительного допущения, т. е., проще говоря, эти праформы не найдены, и единственное, что есть в наличии, это, повторяю: Roden – 1296, rodzkarlena (1470), rodzmän – примерно в этот же период, Rodzlagen – не ранее 1493, т. е. из этих данных видно, что rodzmän могли образоваться от Roden, а Rodzlagen мог образоваться от rodzmän, но все эти преобразования могли происходить в период с конца XIII в. и по XVI в., причем замыкались лишь на определенный регион Швеции.
Далее следует сказать, что только в последние пару десятилетий с отрицанием научной обоснованности скандинавской этимологии Руси выступили такие крупные российские ученые, как О.Н. Трубачев (см. например, «К истокам Руси. Наблюдения лингвиста») и A.B. Назаренко (см., например, «Древняя Русь на международных путях»). Отмечая бесплодность результатов производства имени Русь из шведской этимологии, A.B. Назаренко писал, что «не только любой (как выразилась Е.А. Мельникова), а ни один из предложенных до сих пор композитов не дает лингвистически удовлетворительной праформы…», поскольку остается загадкой, как в языке самих носителей исходная форма типа *roþs-men могла редуцироваться до roþs.
О.Н. Трубачев также произнес решительный приговор попыткам произвести имя Русь от шведских гребцов, сказав, что «…разумнее будет согласиться, что скандинавская этимология для нашего Русь или хотя бы финского Руотси не найдена», и напомнил, по его определению, пророческий приговор Яна Отрембского, крупнейшего польского языковеда и индоевропеиста: «Эта концепция (имеется в виду норманская этимология Руси у Фасмера) является одной из величайших ошибок, когда-либо совершавшихся наукой».
Как многие, вероятно, помнят, Трубачев все-таки видел связь между финским Руотси и Русью, правда, полагая, что имя Русь пришло с юга и повлияло на финское *rotsi. Но даже такая попытка при всей тонкости анализа Трубачева не вышла за пределы допущения, поскольку для ее доказательства требовалось предположить, что существовало прадревнерусское *Rutsь, которое шло с юга на север, т. е. снова на пути рассуждений возникал вопрос праформы, которую не нашли.
На этом я оставляю мир лингвоозабоченности по поводу происхождения имени Руси – полагаю, что я воздала должное этой, на мой взгляд, скорбной традиции, и перейду к тому, о чем я, собственно, хотела рассказать, а именно, почему не удалось найти древнюю праформу для Рудена или почему имя Руден такого позднего происхождения. Этому имеется самая естественная причина.
Занятые лингвистической казуистикой относительно связи шведского Рудена и финской Руотси, ученые не удосужились проверить, а существовал ли шведский Руден в чисто в физико-географическом плане, иначе говоря, – задать себе летописный вопрос «откуда есть пошла земля Руден?» Я попробовала это выяснить, поскольку мне стало любопытно узнать: если название Руден и производные от него имеют столь позднее происхождение, то как же эта местность называлась ранее? И оказалось, что никак не называлась, поскольку самой этой земли в раннесредневековый период еще не было. Земля, или прибрежная полоса, получившая название Руден в конце XIII в., не только в IX в., но и в Х в. как физико-географический феномен не существовала, ибо она находилась под водой. Дело в том, что Ботния в районе шведской прибрежной акватории, начиная с послеледникового периода, обнаруживает любопытный феномен постепенного подъема морского дна и прирастания за счет этого подъема новой суши, новой береговой полосы.
По исследованиям шведских ученых, уровень моря в районе, где сейчас расположен Рослаген, был минимум на 6–7 м выше нынешнего. Даже в XI–XII вв., как пишет исследовательница из Упсалы Карин Калиссендорф, уровень моря был на 5 м выше, чем сейчас. Нынешнее озеро Мэларен было открытым заливом моря, а значительная часть береговой полосы была островками, более или менее выступавшими из воды[52].
Эта область только к XIII в. стала представлять собой территорию с условиями, пригодными для регулярной человеческой деятельности, что подтверждается многими данными.
Тот факт, что область Руден/Роден только к XIII в. стала представлять из себя территорию с условиями, пригодными для регулярной человеческой деятельности, подтверждается как современными геофизическими исследованиями, так и данными источников. Одним из таких данных является вышеупомянутый королевский указ 1296 г. из областных Упландских законов. А главным свидетельством как раз и является поздняя фиксация названий этой местности: до тех пор, пока нет субъекта, не может появиться и его имя.
Иллюстрация изменения уровней водной поверхности относительно современного моста Вэстербрун (Стокгольм), взятого за эталон благодаря своей высоте в 26 м. Отметки: верхняя 25 м – 2000 лет до Р.Х.; 10 м – рубеж нашей эры; 5 м – ок. 1000 лет после Р.Х., то есть XI век. Картинка показывает, как суша в прибрежной полосе Восточной Швеции постепенно «вырастала» из моря, и в IX в. она почти вся была под водой. Стокгольм – это южная часть Родена/Рослагена, который в это время находился между отметкой 5 м и 10 м