Кто мог пережить, тот должен иметь силу помнить.
В ЛЕСАХ И БОЛОТАХ БЕЛОРУССИИ
Осенью 1943 года наши части освободили левобережье Днепра в его нижнем течении и вышли на исходные рубежи для наступления на Одессу. Но вскоре 28-ю армию перебазировали в район Гомеля. Службы тыла армии, в том числе и санитарный отдел, расположились в городе Новозыбкове.
Новозыбков был сильно разрушен врагом при отступлении. Трудно представить, что всего два года назад это был оживленный город с несколькими заводами и фабриками, со школами, клубами, кинотеатрами, где вовсю кипела жизнь. Сейчас город выглядел так, как будто над ним пронесся огромной силы тайфун: разрушены дома, повалены телеграфные столбы, безлюдье…
С приходом наших войск Новозыбков постепенно начал возвращаться к жизни. На расчистке руин жителям, а большинство их были женщины, охотно помогали солдаты. С особенным увлечением и знанием дела работали саперы, которые соскучились по «мирному» делу. Им осточертело рыть траншеи, окопы, делать настилы над землянками. Сколько их вырыли — кто может подсчитать? А вот дом, который солдат восстановит, примет настрадавшихся людей, и они с благодарностью будут вспоминать добрым словом солдата-строителя.
В Новозыбкове неожиданно встретил своего однокурсника и друга Ивана Шмелева. Ученик П. А. Герцена, он прошел хорошую школу и считался у нас перспективным хирургом. Теперь Иван Васильевич был ведущим хирургом фронтового нейрохирургического госпиталя. Научился оперировать раненных в голову и позвоночник, применять новые методы лечения гнойных заболеваний черепа. Не скрою, было лестно, что ему, оказывается, известен опубликованный мною материал по лечению черепно-мозговых ранений на опыте Ростовского госпиталя. Шмелева заинтересовал и наш метод введения растворов сульфидина в сонную артерию при гнойно-воспалительном процессе в мозгу и его практические результаты. Он в свою очередь рассказал, что Н. Н. Бурденко рекомендовал использовать для лечения черепно-мозговых ранений метод внутриартериального введения пенициллина.
Беседуя со Шмелевым, я понял, что ему тесны рамки специализированного госпиталя. Однажды дал ему понять, что он мог бы иметь более широкий простор для организационной работы. Дело в том, что нам нужен был ведущий хирург ПЭПа и никак не удавалось подобрать подходящего кандидата. А тут вдруг встречается опытный, энергичный, хорошо подготовленный хирург! Иван Васильевич, не раздумывая, согласился.
Наутро доложил обо всем полковнику Тарасенко. Тот сразу же одобрил мое предложение и попросил начальника отдела кадров послать в Главное военно-санитарное управление письмо с просьбой откомандировать в наше распоряжение майора медицинской службы Шмелева. Буквально через день-два пришел положительный ответ.
Довольный успехом, я отправился к Ивану Васильевичу, чтобы вручить ему предписание. И вдруг он говорит:
— Знаешь, Володя… Кажется, я согласился, не подумав. Мне ведь и тут неплохо. А главное, здесь со мной жена, ребенок. Куда я их дену?
— Но, послушай, дело сделано. Ты просил — я уважил твою просьбу. О чем сейчас-то толковать?!
Шмелев задумался, а потом сказал:
— Тогда уж выручай до конца, поговори сам с женой.
Пришлось взять на себя этот разговор. Впрочем, когда жена Ивана увидела предписание, она поняла, что спорить бесполезно: новое назначение мужа — дело решенное. По ее глазам мы поняли, что «сцены» не будет. Улыбаясь сквозь слезы, она сказала мужу:
— Не беспокойся о нас, я с дочкой поеду к твоим родителям в Горький…
Так началась деятельность И. В. Шмелева в нашей армии.
Много позже, будучи уже профессором, заведующим кафедрой хирургии медицинского института в Краснодаре, он всегда с большим удовлетворением вспоминал о своей службе в действующей армии и при подходящем случае с гордостью показывал студентам боевые ордена.
В Новозыбкове и соседних деревнях располагались госпитали и медсанбаты, прибывшие вместе с нами из южных районов страны. Там мы привыкли к степям, к жаре, научились зарываться в землю, здесь же были совершенно другие условия: топкие болота, густой лес, бездорожье. То и дело идут дожди, беспощадно ест мошкара и комары. Ночи, даже летом, студеные и сырые. Белье постоянно влажное, а про портянки и обмотки и говорить нечего.
Опыта работы в лесисто-болотистой местности медицинская служба нашей армии не имела. По-новому встали вопросы оказания первой помощи в войсковом районе и выносе или, вернее, вывозе раненых на волокушах с поля боя. Если на юге раненый мог какое-то время ждать, пока за ним придут санитары, то здесь в холоде, промокший до нитки солдат не мог ждать и часа. Словом, возникло много осложнений. Надо было все предусмотреть и продумать до мелочей.
Как великую удачу воспринял я знакомство с теоретиком военно-медицинской службы и блестящим военно-полевым хирургом, генерал-майором медицинской службы профессором С. И. Банайтисом. Невысокий, плотный и очень подвижный, он часами рассказывал нам о специфике работы медицинской службы в здешних условиях.
— Помните, — говорил Банайтис, — согреть и обсушить раненого — первое дело, даже если он и не в таком тяжелом состоянии. Требуйте от начальников медсанбатов и госпиталей, чтобы не упускали это из виду. Хорошая, горячая баня — важное средство не только для лечения раненых, но и для профилактики всяких заболеваний.
Он объяснял, как организовать специальные шоковые палаты, сушилки для одежды. Мы жадно ловили каждое его слово.
— Хорошо бы, — говорил генерал, — наладить переливание крови и кровезаменителей в полковых медицинских пунктах. Надо широко применять вагосимпатическую блокаду и поднадкостничную анестезию при огнестрельных переломах костей конечностей. (Речь шла об обезболивании места перелома на время иммобилизации шиной.) Я не говорю уже о важности правильной иммобилизации при переломах и остановке кровотечения из поврежденных кровеносных сосудов, — это вы хорошо знаете и без меня. Но учтите: здесь, в болотах, все элементы хирургической помощи приобретают особое значение!
Однажды, заехав к нам в санотдел, Банайтис попросил:
— Пропылился порядком, может, устроите мне баньку?
Решили поехать в терапевтический госпиталь, который находился недалеко от Новозыбкова. Начальник его был польщен приездом генерала и, узнав о его желании, немедленно приказал истопить для нас баню.
Это был небольшой сруб, сверху из него торчала труба и курился сизый дымок. Мы вошли в предбанник, разделись, пролезли в узкую дверь. Через крошечное окошечко едва-едва пробивался луч света. Когда плеснули на раскаленные камни полка ковш воды, шипя, поднялись клубы горячего пара. Дышать стало трудно.
Вдруг я заметил, что генерал к чему-то принюхивается. Он подошел к печке и вынул чугун… с самогоном. Вот так раз! Банайтис, видимо, был доволен находкой.
— Подайте-ка, Владимир Васильевич, команду, — сказал генерал, — чтобы доставили нам хлеба и квашеной капусты.
Я высунулся наружу и сказал дежурному солдату:
— У генерала распух сустав на ноге, для припарки нужен вилок капусты и краюшка хлеба.
Уж не знаю, что и как он понял, но только через несколько минут мы имели каравай душистого хлеба и квашеную капусту.
Так «парились» мы часа полтора — два, а когда вылезли из бани и с трудом оделись, генерал, хитро посматривая на начальника госпиталя, стал ворчать, что-де в бане оказалось угарно.
…В те дни мы ждали приезда нового командующего армией. Говорили, что к нам из Севастополя едет генерал Александр Александрович Лучинский.
Как-то под вечер к дому, где я жил, подкатил «виллис» члена Военного совета генерала А. Н. Мельникова. Мне предложили срочно вылететь километров за полтораста в авиационный госпиталь, где по дороге остановился Лучинский. Оказывается, генерал был ранен в бедро и, не поправившись как следует, отправился к новому месту службы. В дороге от сильной тряски на месте ранения образовался гнойник.
Мы понимали состояние генерала, его раздражение по поводу неожиданно возникшего осложнения. Надо было принимать армию и не сегодня-завтра вводить ее в бой, а тут врачи предлагали госпитализироваться. Кто знает, сколько времени придется ждать, пока заживет рана? Осмотрев генерала, решил попробовать свой метод лечения — отсасывание гноя из очага и введение раствора пенициллина. Пенициллин в госпитале, к счастью, оказался. Несколько сеансов лечения были дополнены физиотерапией. Через три дня командующий встал на ноги, а через неделю мог продолжать службу. Так завязалась наша дружба с Александром Александровичем, и мы поддерживали ее до конца войны.
В начале лета 1944 года войска 1-го Белорусского фронта вели тяжелые бои с обороняющимся противником. Наши части продвигались на запад, к Бобруйску и Минску.
28-я армия, находившаяся какое-то время в резерве Верховного Главнокомандования, была передана в состав 1-го Белорусского фронта. В течение нескольких суток ее соединения, переправившись у Речицы через Днепр, выдвинулись на линию Озаричи — Мозырь.
Поначалу трудно было ориентироваться в топких болотах Полесья, находить дорогу в медсанбаты. А в полковые медицинские пункты некоторых дивизий можно было добраться только с помощью проводников, да и то днем. Ночью, во тьме, по бездорожью это было невозможно. Сколько раз мы буквально плыли, а не ехали на потрепанном «виллисе» по изрытой, топкой дороге.
На фронте удивительно умели чувствовать, что предстоит наступление. Никто об этом не говорил, никаких приказов еще не было, но по едва уловимым признакам все понимали: скоро в дело!
По указанию представителя Ставки маршала Г. К. Жукова в каждой дивизии первого эшелона формировались по одному-два соответствующим образом оснащенных штурмовых батальона с задачей «прокалывания» обороны противника. В нашем расположении появились конники генерала Плиева. Ночами подтягивалась артиллерия. Во всех частях для преодоления болот бойцы плели из веток лыжи и волокуши для пулеметов.
Утром 23 июня наступление началось.
Первой вступила в дело артиллерия.
«Развернувшаяся перед нами панорама, — вспоминает генерал А. А. Лучинский, — поражала своей грандиозностью. От ежеминутно взрывавшихся свыше 2000 снарядов и мин содрогалась земля. Окутавшие весь горизонт клубы дыма и пыли пронизывались огненными стрелами реактивных «катюш», а высоко в небе кружились стаи наших и вражеских самолетов…»
Когда пехота пошла в атаку, артиллеристы продолжали поддерживать ее двойным огневым валом. Полки нашей 55-й гвардейской Иркутской дивизии стремительно атаковали гитлеровцев. Несмотря на сильное сопротивление врага в Пружинищах, наши части овладели этим населенным пунктом и устремились дальше. Большую помощь наступавшим оказывали отряды белорусских партизан, героически действовавших в тылу врага.
Приходилось поражаться темпам продвижения частей 55-й дивизии, которые в труднейших условиях, буквально на руках двигая вперед боевую технику, теснили огрызающегося противника. Мы вновь и вновь восхищались стойкостью и изобретательностью русского солдата, умеющего приспособиться к самым сложным обстоятельствам, воюющего мужественно, расчетливо, упорно.
29 июня 1944 года Бобруйская операция 1-го Белорусского фронта была успешно завершена. Войска фронта окружили и уничтожили сорокатысячную группировку гитлеровцев. Корпуса и дивизии 28-й армии упоминались в приказе Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина с объявлением благодарности за отличные боевые действия и прорыв обороны противника юго-западнее Жлобина. Москва салютовала новой победе советского оружия.
28-я армия продолжала наступать в направлении Пинск — Барановичи. Следуя во втором эшелоне, мы развернули хирургический госпиталь на базе местной больницы только что освобожденного города Слуцка.
Мне, как армейскому хирургу, сообщили, что госпиталь переполнен, врачи не справляются с хирургической обработкой, нужна срочная помощь. Взяв хирургическую группу из роты медицинского усиления, выехал в Слуцк. Вместе со мной был армейский терапевт Роман Иванович Шарлай.
Шарлай, незаурядный специалист, получил клиническую подготовку в Харькове. В 28-й армии он был со дня ее организации. Высокий, стройный, подтянутый, он отличался на редкость мягким, покладистым характером. У него всегда было полно дел, независимо от того, вела ли армия активные боевые действия или нет. В затишье к нему часто обращались за советами и помощью офицеры штаба, пожилые солдаты из тыловых учреждений. И он никому ни в чем не отказывал. Его полевая сумка всегда была набита до отказа порошками, пузырьками с лекарствами, горчичниками, здесь же умещался аппарат для измерения кровяного давления и т. д. Шарлай даже ухитрялся возить с собой банки и ставил их не хуже бывалой медсестры. Роман Иванович хорошо знал, как и чем болели офицеры в прошлом, что их беспокоит сейчас. Периодически навещал то старого язвенника, то болевшего когда-то воспалением желчного пузыря. Давал советы и лекарства на случай обострения болезни.
Когда начинались активные боевые действия и работы в медсанбате или госпитале было много, Роман Иванович сутками не выходил из госпитального отделения, помогая молодым врачам выхаживать тяжелораненых, диагностировать осложнения, проводить необходимое лечение. Его советы и указания врачи высоко ценили и всегда были рады появлению в палатах внимательного, отзывчивого доктора Шарлая.
Однажды у нас в госпитале выдался крайне тяжелый день. Врачи прямо валились с ног от усталости. Отправив одного из хирургов передохнуть, встал к операционному столу.
Только что доставили раненого со сквозным осколочным ранением живота. Его привезли в госпиталь часа полтора назад в тяжелом состоянии, без пульса. Врачи не рассчитывали, что его удастся спасти. Но, конечно, надо было сделать все возможное. Раненого согрели, ввели противошоковые средства, сделали переливание крови. И вот теперь — операция.
Раненый, совсем юный паренек, находился в полузабытьи, лицо у него осунулось, заострилось, под глазами легли темные круги. Решил делать операцию под местным обезболиванием. Про себя подумал, что в случае необходимости перейду на общий наркоз. Вскрыв брюшную полость, увидел, что петли кишок плавают в кишечном содержимом. Осторожно обследовав петли тонкого и толстого кишечника, нашел места повреждений в тонком кишечнике, к счастью небольших размеров. Вывел пробитые осколком петли наружу. Внимательно обследовал, нет ли еще повреждений внутренних и забрюшинных органов — печени, почек… Чтобы не причинить раненому боль, обильно ввел раствор новокаина в брыжейку кишечника и пристеночную брюшину, а также в солнечное нервное сплетение — как учил Вишневский. Тщательно осушив брюшную полость и таз, последовательно ушил отверстия тонкого кишечника. Действовал как можно быстрее, чтобы без нужды «не задерживаться» в животе. Одновременно раненому ввели 500 кубиков крови.
Операция была не из легких, и когда зашили живот, все облегченно вздохнули. Раненого отнесли в послеоперационное отделение. Там будут бороться с осложнениями.
Не успел вымыть руки и сменить халат, как на стол положили раненого с перебитой правой голенью. Солдат подорвался на мине. Вместо стопы была бесформенная масса разорванных тканей, пропитанных кровью; кости голени перебиты. Сомнений не было — сохранить стопу невозможно, нужна ампутация. Раненый, поняв, что его ожидает, стал умолять оставить ему ногу. Я убеждал его, что это невозможно, а у самого на душе было тяжко.
Сделав местную анестезию, приступаю к операции. Выкраиваю кожно-фасциальный лоскут так, чтобы им можно было закрыть поверхность культи. Циркулярно рассекаю мышцы до кости. Затем — чуть выше пересеченных мышц — рассек надкостницу сначала большеберцовой кости, потом малоберцовой, перепилил кости. Остановив кровотечение, обработал культю пересеченного нерва. После этого закрыл поверхность культи кожно-фасциальным лоскутом. Наложил редкие швы на кожу, а по краям, у основания лоскута, вставил два небольших тампончика — на случай возможного выделения из раны сукровицы…
Вечером над городом появились вражеские самолеты. Бомбы обрушились на жилые дома, школы и на наш госпиталь. Вылетели стекла. Погас свет. Бомба попала и в барак, где оперировал раненых известный белорусский хирург Д.
Вскоре в нашу операционную внесли тяжелораненого хирурга. Вместо ног торчали кровоточащие обрубки. Не дожидаясь, когда моего коллегу положат на операционный стол, положил зажимы Кохера на кровоточащие сосуды, перевязал их и начал переливание крови. Но кровь не шла — слишком слабое давление в венах. Сестра сделала уколы морфия, кофеина. Теперь надо было начинать хирургическую обработку раны.
В этот момент где-то рядом снова разорвалась бомба. Я упал, ударился обо что-то головой и на мгновение потерял сознание. Придя в себя, собравшись с силами, продолжал операцию, но понимал: спасти доктора нет надежды. Едва успел сделать повязку, положить шину, как снова начался налет…
Вой «юнкерсов», взрывы бомб. И так, с небольшими интервалами, продолжалось до рассвета.
Рано утром раненый хирург скончался. На похороны собрались все жители Слуцка, пришли и местные партизаны. Мы видели, как плакали эти мужественные люди, провожая в последний путь своего друга и товарища. Оказывается, в суровые дни оккупации он был «партизанским доктором», спас от гибели многих людей.
Вслед за наступающими частями 55-й дивизии продолжали двигаться вперед. Шли по бездорожью, через топкие болота и леса. Сколько раз вспоминал я в те дни профессора Банайтиса, его ценные советы. Как пригодились волокуши, сушилки, оборудованные при полковых медпунктах!
Медицинские работники, надо отдать им должное, приспособились к новым условиям — быстро вывозили раненых с поля боя, отогревали их и доставляли в медико-санитарные батальоны или госпитали первой линии.
Вместо землянок здесь строили огромные шалаши с высоко поднятыми над землей нарами. Тут же рядом были сушилки и баня. Хирургическая помощь в госпиталях оказывалась в полном объеме, вплоть до специализированной — раненным в голову, грудь, живот и конечности.
За два года войны мы приобрели большой опыт, многому научились. Об этом говорит хотя бы тот факт, что почти 90 процентов раненных в живот теперь оперировали в медсанбатах или госпиталях первой линии. Врачи овладели методами выведения раненых из состояния шока, умели делать новокаиновую блокаду, поднадкостичную анестезию, переливание крови или кровезаменителей, а главное — научились хорошо и быстро оперировать.
При ранениях в живот часть хирургов предпочитала оперировать под общим эфирным наркозом, а некоторые — под местной анестезией по методу Вишневского. Этот вопрос решался в зависимости от обстоятельств.
В случаях, когда нужно было делать обширную ревизию брюшной полости, производить резекцию (иссечение) кишки, останавливать кровотечение из печени, селезенки, я предпочитал проводить операцию под общим эфирным наркозом. А в менее тяжелых случаях охотно применял ¼-процентный раствор новокаина по методу ползучего инфильтрата.
Труднее решались проблемы лечения раненных в бедро, крупные суставы. Здесь мы не могли со всей тщательностью иссекать нежизнеспособные ткани и добиваться стерилизации раны ножом. К сожалению, не все зависело от хирурга. Да и не мог он в медсанбате, при большом потоке раненых, уделять много времени одному раненому, как это можно было делать, скажем, в институте имени Склифосовского.
Кстати говоря, вскоре главный хирург института имени Склифосовского С. С. Юдин приехал к нам, на 1-й Белорусский фронт. В это время советские войска уже достигли государственной границы и начали освобождение Польши.
ВЫДАЮЩИЙСЯ ХИРУРГ
Сергей Сергеевич Юдин был выдающимся хирургом, талантливым ученым и педагогом. Мы всегда с нетерпением ждали его очередных научных трудов, выступлений на хирургических съездах и конференциях. Все знали, что каждое его выступление — это новый шаг вперед, смелый взгляд в будущее. Его операции на желудочно-кишечном тракте поистине изумляли. Он не только хорошо и красиво оперировал, но и создавал модели новых операций. Так, например, им была модернизирована операция при сужениях и непроходимости пищевода, предложенная в начале XX века швейцарским хирургом Ру и нашим соотечественником П. А. Герценом.
Как я уже писал ранее, Герцен в 1907 году впервые в мире восстановил пищевод за счет кишечной вставки, уложенной над грудиной под кожу. Выполненная однажды удачно, эта операция долго никем не воспроизводилась, в том числе и самим Герценом.
За разработку и усовершенствование операции по созданию искусственного пищевода смело взялся С. С. Юдин. Он тщательно изучил работы своих предшественников и творчески возродил операцию, поставив ее на строго научные физиологические основы в соответствии с учением И. П. Павлова. После того как Сергей Сергеевич усовершенствовал методику воссоздания пищевода, эту операцию начали делать и у нас, и за границей.
Много нового и оригинального внес он в разработку сложных операций на желудке, в том числе и при обширных язвах двенадцатиперстной кишки. Его метод радикального лечения незаживающих язв желудка и двенадцатиперстной кишки после острых споров восторжествовал. Большинство хирургов вместо паллиативной операции — наложения соустья между желудком и кишечником — стали чаще делать резекции, то есть удаление части желудка вместе с язвой.
При наложении желудочно-кишечного соустья, язва остается, то есть операция не радикальна, а Юдин предложил ее убирать вместе с измененной частью желудка. Расширенная операция является технически более трудной, но зато результаты такого метода лечения значительно улучшились.
Но, пожалуй, самым выдающимся делом Сергея Сергеевича в медицине стало использование трупной крови для лечения раненых и больных. Этому смелому шагу предшествовали экспериментальные исследования, проведенные профессором В. Н. Шамовым.
На Украинском съезде хирургов в 1928 году Шамов сделал интересное сообщение о том, как ему удалось спасти жизнь обескровленной собаке за счет крови, взятой от другой, погибшей накануне. Оказалось, что кровь, взятая у мертвой собаки, через 10 часов не потеряла своих живительных свойств. Вот тогда-то ученые и решили при подходящих условиях проверить полученные результаты в эксперименте на человеке. С. С. Юдин тщательно готовился к тому, чтобы провести этот опыт! И такой случай представился 23 марта 1930 года.
Об этом событии очевидцы рассказывают так. Дежурный врач скорой помощи института имени Склифосовского попросил Сергея Сергеевича срочно спуститься в приемный покой к умирающему. Все меры по оживлению больного, у которого были перерезаны вены, ничего не дали. И тогда Юдин решился: приказал готовить умирающего к операции. Одновременно в лабораторию принесли труп человека, погибшего при автомобильной катастрофе.
Взяв кровь у трупа, он ввел ее умирающему — тот лежал на операционном столе уже без признаков жизни. Прошло несколько томительных, напряженных минут… Но вот у больного стал прощупываться пульс, лицо порозовело, покрылось испариной. Вскоре больной «ожил». Так впервые в мире была доказана возможность «трансплантации» трупной крови. Значение этого в хирургии поистине невозможно переоценить!
С. С. Юдин был устремлен в будущее, он неустанно призывал идти вперед, искать, экспериментировать. Его невозможно представить вне хирургии, так же как и хирургию нельзя представить без этого замечательного ученого.
Когда Сергей Сергеевич говорил о специфике различных профессий и навыках, которые со временем вырабатываются у человека, он неизменно подчеркивал, что хирург, как никто другой, должен обладать самыми различными качествами.
«Тут нужны, — отмечал ученый, — четкость и быстрота пальцев скрипача и пианиста, верность глазомера и зоркость охотника, способность различать малейшие нюансы цвета и оттенков, как у лучших художников, чувство формы и гармонии тела, как у лучших скульпторов, тщательность кружевниц и вышивальщиц шелком и бисером, мастерство кройки, присущее опытным закройщикам и модельным башмачникам, а главное — умение шить и завязывать узлы двумя-тремя пальцами, вслепую, на большой глубине, то есть проявляя свойства профессиональных фокусников и жонглеров».
Все эти качества и навыки были в полной мере присущи самому Сергею Сергеевичу. Его талант выдающегося ученого-хирурга и педагога, создавшего блестящую школу, почитался не только у нас, но и за границей. Он был удостоен почетной мантии Американской ассоциации хирургов, Английского королевского общества хирургов, Французской академии наук, был лауреатом Ленинской и Государственной премий.
На первый взгляд для тех, кто не знал хорошо Сергея Сергеевича Юдина, он мог показаться несколько манерным. Но мы, часто видевшие его за операционным столом, выступающим на съезде или читающим лекции, не придавали никакого значения этим странностям большого ученого.
Почести и награды нисколько не влияли на отношение Юдина к окружающим. Он был на редкость прост и доступен всем, кто хотел у него учиться. А учиться у него можно было многому, особенно военно-полевой хирургии.
Сергей Сергеевич, как главный хирург института имени Склифосовского, еще в мирное время накопил огромный опыт в лечении разных неотложных заболеваний и уличных травм. Разумеется, полной аналогии между уличной и военной травмой проводить нельзя, но методы лечения тех и других имеют много общего. Вот почему мы на фронте с волнением ждали встречи с С. С. Юдиным.
Мне посчастливилось встретиться с ним в конце войны, под Варшавой.
Юдин возглавлял хирургическую работу в специализированном госпитале в городе Миньск-Мазовецки. Он просил нас, армейских хирургов, доставлять ему, по возможности, тяжело раненных в бедро, непосредственно из полковых медицинских пунктов и медсанбатов. Город обстреливался противником. Нередко снаряды падали вблизи госпиталя. Но это не нарушало работу хирургов. Вместе с другими врачами Сергей Сергеевич сутками не отходил от операционного стола.
Во время небольшой передышки между боями мы, пять армейских хирургов, приехали в Миньск-Мазовецки к Юдину. В это время в госпитале находилось более 400 раненых. Большая часть их была обработана, а остальные ждали своей очереди.
И вот Сергей Сергеевич стал показывать, как оперировать нижние конечности при огнестрельных переломах. Как сейчас вижу: Юдин стоит перед операционным столом в стерильном халате с засученными рукавами, в резиновых перчатках. На голове — белая шапочка, лицо закрыто маской. Пальцы длинные, как у пианиста, перебирают один хирургический инструмент за другим. Пока готовилась операция, ученый объяснял разработанную им самим конструкцию операционного стола.
Инструменты подавала опытнейшая медицинская сестра — Мария Петровна Голикова. Она много лет работала с Юдиным, понимала его без слов, по одному движению руки или взгляду. Каждый из них беззаветно любил свое дело.
Сергей Сергеевич сделал широкий разрез входного раневого отверстия на наружной поверхности бедра. Такой же разрез сделал и на месте выходного осколочного ранения. После того как были разъединены края раны, он тщательно иссекает нежизнеспособные мышцы; затем ввел в рану мыльный раствор и освободил ее от грязи, попавшей вместе с осколком. Рану промыл тщательно, широко пользуясь салфетками. Он стремился к тому, чтобы убрать не только поврежденные ткани, но и небольшие, едва видимые сгустки крови — «питательный материал» для микробов.
Дойдя до места повреждения кости, С. С. Юдин несколько задержался — убрал осколки, лежащие свободно, а те, которые были связаны с костью — надкостницей, вставил на место и тут, обращаясь к нам, несколько смущенно произнес:
— Вот ахиллесова пята моего метода! Я бы, конечно, мог и тут применить такой же радикальный прием, как при иссечении мышц, но тогда неизбежен большой дефект кости и едва ли удастся получить хорошее сращение.
Входное и выходное отверстия раны после иссечения мышц напоминали большие воронки. Он сделал контрапертуру — противоотверстие на задней поверхности бедра, чтобы был свободный отток в повязку. В заключение густо припудрил рану стрептоцидом, который распылялся из сконструированного им аппарата, позволявшего хирургу направлять тонкий слой порошка во все «закоулки» раны. Помимо всего прочего такой метод обработки раны давал большую экономию препарата.
Операция прошла хорошо. Пока сестра делала глухую циркулярную гипсовую повязку на оперированную ногу, Сергей Сергеевич расспрашивал, что мы думаем по поводу его метода. Все мялись, подталкивали один другого, а сказать то, что думали, не решались, не хватало смелости.
Разумеется, метод, предложенный С. С. Юдиным, заслуживал самого серьезного и тщательного изучения. Но сейчас мы должны были исходить прежде всего из реальных условий фронта. Дело в том, что даже у такого мастера, как Сергей Сергеевич, операция продолжалась полтора часа. Далее, оправдано ли столь широкое иссечение мышц без тщательного удаления поврежденных участков кости? Так или иначе, в ране оставался «горючий» материал для инфекции. Разумно ли и возможно ли тратить полтора часа на одного раненого, заведомо зная, что заживление огнестрельной раны потечет по общему принципу, с осложнениями, и потребует длительного лечения — такого же, как и при первичной обработке обычным способом, без радикального удаления мышц? Надо ведь учитывать условия медсанбата, когда хирургу приходилось обрабатывать за сутки не одну сотню раненых. Но ничего этого мы тогда так и не высказали…
На прощание Юдин подарил нам только что вышедшее руководство по военно-полевой хирургии, где он обобщал опыт работы в условиях различных фронтов, а также свои многолетние наблюдения за лечением ран в институте имени Склифосовского. Мы сердечно поблагодарили ученого. Долго, задушевно беседовали с ним. Была эта встреча в 1944 году, на польской земле, под несмолкающий гул артиллерийской канонады.
После войны я не раз встречался с Сергеем Сергеевичем. Он продолжал гореть новыми идеями и замыслами, находился в полном расцвете творческих сил и таланта. Институт Склифосовского стал своего рода «Меккой», куда приезжали хирурги со всех концов мира, чтобы поприсутствовать на операциях ученого, посмотреть на его виртуозную технику, услышать его увлекательные разборы больных и, наконец, поспорить с ним о путях и перспективах развития хирургии.
Часто институт посещали деятели культуры и искусства, известные общественные деятели. Так, вскоре после войны институт Склифосовского посетил выдающийся борец за мир настоятель Кентерберийского собора Хьюлетт Джонсон.
Потрясенный тем, что он увидел в клинике и услышал от Сергея Сергеевича, почетный гость записал в книге отзывов:
«Я увидел операции волшебства. Кто разуверит меня? После всех ужасов войны и гибели жизни здесь возвращают снова жизнь… Какое величие кроется в идее, что еще живущая кровь мертвого человека переливается еще живому, страждущему по ней. С тем большим желанием хочу и я, чтобы после моей смерти и моя кровь была использована с той же целью…»[15]
Взгляды Юдина на хирургию и вообще на медицинскую науку были изложены в статье «Творчество хирурга», опубликованной уже после его смерти в журнале «Вестник хирургии» в 1961 году. Эта статья — мудрые раздумья большого ученого. Сергей Сергеевич, полемизируя со своими оппонентами, утверждал: «Ни одно из научных открытий не живет долго и непременно меняется». Он развивал эту мысль следующим образом: «Статичность не только не свойственна, но прямо противоположна самой сущности истинной науки, каковая вечно, непрестанно ищет и неизбежно эволюционирует». Юдин считал, что нельзя упрощенно понимать законы развития живой материи, сводя все к физическим или химическим реакциям…
Большой интерес представляют высказывания Сергея Сергеевича о задачах хирурга-педагога. «Хирург-лектор и хирург-докладчик имеют задачи, безусловно сходные с актерскими в театре», — говорил он с присущей ему ноткой иронии. Но вместе с тем подчеркивал существенное различие в мастерстве актера и хирурга-лектора, который «один совмещает в себе роль автора, режиссера и актера». Хирургу приходится «выступать» и в операционной, и в палате при обходе больных с врачами и студентами. И от того, как хирург говорит, как держится перед аудиторией, зависит многое.
Большое значение придавал ученый эмоциональной стороне выступления, умению вести полемику. В этих случаях, по его мнению, даже «молнии благородного негодования вполне уместны». Ему всегда импонировали страстные, взволнованные выступления П. А. Герцена, остроты, каламбуры и даже анекдоты, которыми любили уснащать свою речь С. Р. Миротворцев и Ю. Ю. Джанелидзе.
С. С. Юдин был беспощаден к врачам, которые вместо больного видят «случаи» и равнодушны к страданиям людей. Он указывал, что студенты и практические врачи, приехавшие на курсы усовершенствования, никогда не осудят лектора, если он по ходу разбора больных проявит чуткое отношение «как к людскому горю и страданиям, так и искреннюю непосредственную радость по поводу успехов науки, хирургии и человеческих настойчивых усилий». И вот еще один его тезис: Никогда не следует говорить студентам, что в хирургии все ясно и понятно, что ошибок быть не может, тем более сейчас, когда мы располагаем значительными техническими средствами, чтобы поставить правильный диагноз и определить: нужно делать операцию или нет.
Сам Сергей Сергеевич не боялся на лекциях приводить примеры собственных ошибок и неудач. Прием этот, конечно, не был новым. Но примечательно здесь то, что такой блестящий диагност, тонкий, наблюдательный клиницист не считал для себя зазорным разбирать даже перед малокомпетентной аудиторией, не искушенной в тонкостях хирургии, допущенные им промахи. Делал он это для того, чтобы повысить интерес слушателей к теме, чтобы рассказанное им прочно засело в голове студентов «как вечное предостережение от подобных же ошибок».
В одной лекции Юдин приводил пример неудачи, постигшей его при операции по поводу остеомиелита кости плеча, когда он случайно перерезал лучевой нерв. В другой рассказывал о том, как чуть было не потерял больную из-за того, что поранил крупную вену на шее, а затем, спасая ее от кровотечения, повредил лицевой нерв.
А ведь этой трагической ошибки могло и не быть, подчеркивал Юдин, если бы в свое время было обращено должное внимание на изучение топографической анатомии.
Сергей Сергеевич органически не выносил праздности. Его работоспособность была поразительна. Днем — в клинике за операционным столом. А ночь нередко проходила в подготовке очередного научного труда или доклада.
Отдых Юдин находил в посещении театра, художественных выставок, музеев. Был страстным охотником и рыболовом. Увлекался поэзией, художественной литературой — сам был выдающимся художником в хирургии. Сергей Сергеевич Юдин горячо любил родину — «за красоту творчества, за радость бытия, за мощь и размах неустанного движения вперед, за характер и особенности советского народа, за его великодушие и мудрость, трудолюбие и самоотверженность».
Хочется добавить еще одно: Юдин отличался высокой гражданственностью, неиссякаемым оптимизмом, огромной силой воли, не теряя этих качеств даже в самых трудных и трагических обстоятельствах. Когда вскоре после войны его осудили и сослали по нелепому клеветническому обвинению, он мужественно перенес нежданную беду. Позже Юдин был полностью реабилитирован и вернулся к своей творческой и практической деятельности.
В 1954 году, возвращаясь самолетом из Киева со съезда хирургов, на котором он председательствовал, Сергей Сергеевич почувствовал себя плохо… Так оборвалась жизнь талантливого, яркого ученого, возвеличившего своим вдохновенным трудом славу отечественной медицины.
«ПАН ДОКТОР»
На территории Польши мы пробыли недолго: всего полтора — два месяца. Действуя рука об руку с частями Войска Польского, наши войска при поддержке местных партизан быстро очистили от гитлеровцев восточную часть страны.
Госпитали размещались в довольно благоустроенных помещениях. Польские женщины и девушки охотно дежурили у постелей тяжелораненых, помогали медицинским работникам.
Пожалуй, никогда в истории отношений между нашими народами не было столь теплого и сердечного взаимопонимания и уважения, как в те дни — в канун полного освобождения Польши. Поляки хорошо понимали, кто своей кровью заплатил за то, чтобы навсегда покончить с проклятым фашистским рабством. Они радостно встречали наших воинов-освободителей, помогали наводить переправы через реки, ремонтировали мосты и железные дороги, взорванные врагом при отступлении.
В воскресные дни жители, приодевшись как могли, впервые за долгие годы свободно выходили на улицу; те, кто постарше, направлялись в костел. Жизнь постепенно входила в новую колею. И часто приходилось видеть, как люди горячо, взволнованно обсуждали свои проблемы, а их было немало — начиная от хлеба насущного и кончая разделом помещичьих земель.
Я поселился на окраине небольшого городка, в доме старого польского врача. Вечерами мы подолгу беседовали с ним. Доктор в свое время жил в Петрограде, там и женился. Потом судьба забросила его сюда, в Польшу. Жена доктора — маленькая, живая старушка — вся сияла. Она радовалась, что пришел конец оккупации, гордилась своей родиной, победами Советской Армии.
— Сейчас многие смотрят на меня так, словно впервые видят, — говорила старушка. — А некоторые даже поздравляют, благодарят, будто это я их от немцев освободила!
Часто на огонек заглядывали соседи: учитель гимназии, юрист и даже ксендз. Все чинно рассаживались, и начиналась долгая откровенная беседа. Расспрашивали обо всем: о нашем государстве, об обучении в школах и университетах, о медицинском обслуживании…
— Неужели и у нас так будет? — мечтательно говорил учитель. — Ведь сколько приходилось видеть талантливых ребят из семей бедняков! Им бы учиться да учиться. А нужда гнала их в батраки или на фабрику…
Ксендза, конечно, занимали вопросы, относящиеся к религии.
— Я слышал, большевики закрыли все церкви, а вера запрещена. Правда ли это? — степенно спрашивал он. Приходилось терпеливо разъяснять, что к чему.
Однажды вечером меня срочно вызвали в политотдел армии. Там уже собрались и другие врачи. Нам было предложено оказать срочную медицинскую помощь населению освобожденных районов, в частности жителям Седлеца (теперь Седльце).
В переполненной городской больнице раненые и больные, взрослые и дети лежали вместе, нередко без должного ухода и лечения. Их обслуживали два-три врача да несколько сестер-монашек. Кормили плохо. Большинство больных было жертвами налетов фашистской авиации. В больнице лежали и дистрофики, только что освобожденные из концентрационных лагерей. Никто из них ни на что не жаловался. Лежали молча, укрывшись с головой одеялами. Было тяжело входить в палаты и видеть скорбные глаза измученных, голодных людей, особенно детей.
Мы приехали в Седлец со всем оборудованием, хирургическим инструментарием и медикаментами. Начали с того, что рассортировали раненых и больных, организовали санпропускник и с помощью местных жителей стали мыть и стричь больных.
Одновременно развернули операционную и перевязочные, оборудовали кухню и столовую для ходячих. Среди наших девушек — медсестер и сандружинниц в солдатских гимнастерках то и дело мелькали монашки в черных, длинных, наглухо застегнутых платьях. На головах у них возвышались белоснежные капюшоны. Работали они споро и ловко. Перевязки делали так, будто всю жизнь провели в операционных.
Объясняться с поляками оказалось не так уж трудно — в польском языке много знакомых нам слов.
Р. И. Шарлай — мой незаменимый товарищ лучше других знал польский язык и запросто объяснялся с больными. Они уважительно называли его «пан доктор» и беспрекословно выполняли все его назначения. Особенно подружился Шарлай с маленькими пациентами. Те толпой ходили по пятам за добрым «паном доктором» и ждали, когда он обратит на них внимание, потреплет по щеке или угостит таблеткой глюкозы.
За два-три дня городскую больницу нельзя было узнать. В отделениях навели идеальную чистоту и порядок. Раненые и больные лежали в чистом белье, перевязанные, ухоженные, а главное — хорошо накормленные.
С поляками — врачами и медицинскими сестрами — мы сдружились так, будто век работали вместе. Даже монашки, поначалу чопорные, молчаливые, с каменными лицами, начали приветливо улыбаться и охотно вступали в разговор.
— Хоть вы в бога и не веруете, а поступаете, как учит Христос! — говорила нам их наставница, которая ухаживала за больными вместе с послушницами. В ее устах это, видимо, было высшей похвалой.
Незаметно пролетели две недели. Нашей армии предстояло передислоцироваться в район действий 3-го Белорусского фронта.