– Иди тропу тори! – зовем его в путь.
– Бить, бить, бить! – отзывается он истошным криком.
– Будь великодушен, брат, к поверженным.
Но брат не сводит взгляда со свернувшегося в клубок гадюшонка.
Наверное, надо выражаться проще.
– Сам сдохнет, пошли, говорю!
Дурачок неохотно отрывается и направляется к нам, на каждом шагу оглядываясь на недобитую вражину. Вручаем ему черенок и киваем на тропинку, двигай, мол.
Невербальные формы общения более убедительны. Он вскидывает косу на левое плечо и взбирается по склону, в такт шагам бормоча рефрен своей ритуальной плясовой и коротко взмахивая сверху вниз обломком лезвия, зажатым в правой руке уже обратным хватом.
Не порезался бы, дурачина.
– Ух ты! – восклицает плешивый наш работодатель, увидев части косы в двух разных руках. – Минус пять услов. Как поделим?
– По-братски.
– Значит, говорю Харе, чтоб записал на вас ровно по семь услов.
– Двадцать минус пять будет пятнадцать, а семь плюс семь только четырнадцать, – напоминаем мы грамотею основы арифметики.
Плешивый напрягается, но не понимает.
– В смысле?
– В смысле, если ровно, то по семь с половиной.
– Где ж ты видел половину усла? – от души хохочет он. – Это ж надо придумать!
Да мы и целого-то ни разу не лицезрели, но признаваться, наверное, не стоит. Потому просто молчим.
– Ладно, – говорит Плешивый, вытирая слезы, – пусть будет по восемь. Но шутка теперь моя. Договорились?
– Договорились.
Два усла за шутку. Да только ходите следом и записывайте. Через три дня мы у вас вашего мерина вместе с упряжью выкупим. И боевому собрату подарим, не все же ему супротив гадов пешком выходить.
– На что заработанные услы тратить будешь? – обращаемся к нему.
– Он их не тратит, – подмигивает нам сбоку Плешивый, – он их копит.
– На что копит?
Плешивый значительно поджимает губы.
– На меч.
– Ме-еч! – протяжно вторит дурачок, прикрыв глаза, блаженно расплывается лицом и крепко обхватывает обеими немытыми лапами воображаемую рукоять. Щас с плеча рубанет.
Ну как такому молодцу без мерина?
Пока мы гоняли гадов в их родовом логове, на площади перед воротами собрался кое-какой народ.
Привалившись плечом к арке, стоит сурьезный дед в пинжаке на голое тело. Рядом из клеенчатой сумки торчат закрученные горлышки пластиковых бутылок, судя по цвету, с молоком.
Приближаемся любопытства ради.
– Почем?
– А чо есть?
Подумав, вытаскиваем из кармана культурную брошюру.
– Не, – кривит губу дед, – пробки у нас и так имеются. Бабке вон предложи, кульки вертеть.
Он кивает влево от себя, затем добавляет:
– А вот на майку сменял бы.
Брайан поднимает одну бровь.
– А я, значит, с голым пузом ходи?
– Так летом жарко ж.
– А тебе тогда зачем?
– Так на зиму.
– Запасливый ты, дед. Как я погляжу.
– Так не голь же перекатная. Своим домом живу.
В голосе проскальзывает насмешливая интонация.
Брайан прищуривается.
– Поди, и амбар за домом имеется?
– А то!
Вскинув голову, дед уже посматривает свысока.
– Наверное, и по сусекам есть чего поскрести, – задумчиво произносит Брайан. – И по сусалам при желании отыщется за что…
Дед отворачивается и мудро молчит в тряпочку.
Чуть далее у кромки кустов, исполняющих роль забора, на чурбаке пристроилась бабуся с поставленной перед собой корзиной.
Заглядываем. Внутри какая-то черная ягода, но не черемуха и не соответствующая смородина. Покрупнее.
– Черноплодная рябина? – киваем на корзину.
– Нет, милок, черника. Особая ягода. Для острого зрения.
– Она такая крупная?
– У дальних полигонов брала, там и мухоморы чуть ли не по колено.
– А глаза от нее потом не светятся?
– Да что ты, милок, сама постоянно ем, можешь убедиться.
Взгляда она не прячет, смотрит не мигая.
Глаза, действительно, не горят, однако что-то кошачье в них все-таки есть. Не цвет – у нее они карие. Может, форма зрачка, слегка вытянутого по вертикали.
– А где, говоришь, те полигоны?
– Да за подстанцией тропа натоптана.
– А подстанция в какой стороне?
– Я через полк хожу, – кивает она на одноэтажные бараки, проглядывающие справа от нас за деревьями. – Там крапивы поменьше. Но можно и вдоль болотца, через кусты выберешься. Только ежели в самом деле к полигонам пойдешь, смотри поосторожнее, клещи там…
– С кулак? – подсказываем мы.
– Да нет, не больше пальца, но очень прыгучие. Некоторые даже летать выучились. Так и рыщут по лесу. Стаями.
Впечатляющая, должно быть, картина. Если, конечно, нарисована не для того лишь, чтобы отпугнуть от заветного места возможного конкурента.
Черники с дальних полигонов нам определенно не хочется, поэтому отходим, даже не справившись об обменном курсе.
Следующей в торговом ряду сидит на похожем чурбаке крутобокая молодуха, достающая из подле стоящего мешка по одной семечке и выплевывающая шелуху на дальность, скрашивая, видимо, этим упражнением ожидание.
– Семки брать будем? – интересуется она, лениво отвешивая губу.
– Спасибо, не сегодня.
– Тогда просто садись рядом, посоревнуемся.
– Чего соревноваться, и так ясно, что переплюнешь.
– Ты погляди, – восклицает она на всю площадку, – ну никак его не уломаешь! Что, мне еще раздеться и сплясать надо?
Отходим от греха побыстрее.
Далее у кромки кустов стоит конопатый пацан с раскрытой ладонью. В ладошке слипшаяся кучка каких-то круглых косточек.
– Бери, солдат, – говорит он, насупившись, – посадишь в каком укромном месте, через год вишня вырастет.
– Почему в укромном?
– Объедят, очень уж сладкая. Тут такой не встретишь.
– Где ж достал?
– Бабкино варенье из старых запасов, – широко облизывается он. – Бери, пока всю не расхватали.
– Ты лучше сам посади. Целую рощу. Урожай прямо в банках будешь снимать.
– По-твоему, я дурак, да?
– А я?
Конопатый вздыхает:
– Надо же было проверить.
Хорошая смена у Хари подрастает.
Сидящий следом мужичонка выстукивает на колене простенький ритм двумя деревянными ложками.
Прервав этюд, показывает без слов, как хорошо будут смотреться ложки, если засунуть одну за правое голенище, а другую за левое.
Точно, потом надо будет еще отработать выхватывание по сигналу и скоростное выхлебывание с обеих рук. В сопровождении треска за ушами.
Мужичонка замыкает шеренгу, дальше тянется дорожка к полковым баракам.
Подходим к Плешивому, продолжающему слоняться по площадке.
– Не густо, однако, с товаром-то. Брошюру сменять не на что.
– И не говори, кума, – отвечает он, – у самой муж пьяница.
Заметив легкое недоумение на нашем лице, поясняет:
– Присказка. Хожу и голову ломаю, как возродить торговлю, чтоб было с чего пошлины в казну брать.
– Ряды для начала поставить.
– Да стояли ряды на поле. Пока не сожгли их. Дотла.
– Зачем?
Ответить он не успевает. Из-за полосы акаций по высокой дуге вылетает какой-то крутящийся в воздухе предмет и, достигнув апогея, лопается над площадью.
Офигительная вспышка и охренительный взрыв!
В кустах раздается зычный крик:
– Первый взвод слева, второй справа, в атаку!!!
Бабы приседают и длинно визжат, мужики громко выражаются.
Было метнувшийся Плешивый расслабляется:
– Уф, спасибо, не газовая, всего лишь светошумовая.
С объявленной атакой непонятная задержка. Шум за полосою не приближается, а наоборот, удаляется. Потом и вовсе стихает.
– Что за учения? – спрашиваем у Плешивого.
– Да не учения, часовой арсенальный балует.
– Часовой? Кто его туда поставил?
– С прежних времен еще остался.
– Сколько ж ему лет?
– Да салабон первогодок.
– С тех пор и все еще салабон?
– Ну да, время-то у всех по-разному идет. Вот в твоих краях который год?
– Двести девяносто девятый вроде, – отвечаем осторожно.
– На часах в миссии, кажется, такой же. А вот у Кривого в семье с начала раздрая зарубки на всех притолоках делают. Так говорит, в общей сложности не больше ста лет получается. То ли до нас позже дошло, то ли в самом деле тут время медленнее. Но даже здесь оно идет, народ стареет. Некоторые уже по нескольку поколений дали, а он до сих пор сам живет. И по виду такой же шустрый и дурной. Швырнет какой-нибудь взрывпакет и бегом назад в арсенал. А там его не возьмешь. На нем костюм химзащиты и газовая граната на поясе, которую он сразу же рвет, стоит только сунуться внутрь.
– Выходит, все началось именно в то время, когда он на пост заступил? – аккуратно поддерживаем мы сказительный настрой Плешивого.
– Когда точно это началось, никто у нас так и не понял, может, и тогда. Та ночь действительно странной была, многое сошлось, мне дед рассказывал. Разводящий достал где-то банку маринованных грибов, после которых заблевал и запоносил всю каптерку от пола до потолка, пришлось его срочно транспортировать в дизентерийное отделение окружного госпиталя.
– А начальник караула?
– Так они с разводящим те самые грибы, оказывается, на пару приходовали. Когда разводящего увозили, он не признался, а через полчаса потребовалось и его вдогон везти.
– Кто там еще по уставу, дежурный по части?
– Он-то и повез начальника караула, потому что санитарная машина с фельдшером еще не вернулась.
– Ну, а командир?
– Тот накануне в академию отбыл на повышение квалификации.
– Кто-то ж должен был остаться вместо него.
– Ну да, его зам. Только как раз в ту ночь ему бес в ребро вступил. Или еще куда. Он вскрыл сейф и в одиночку вылакал весь представительский коньяк. Затем запер кабинет и потащился в поселок по бабам. И чтоб кайф не ломали, отключил мобильник. Телефоны тогда такие были, карманные. В поселке чего-то, или кого-то, не поделил с местными, устроил стрельбу из табельного пистолета, а когда патроны кончились, те его так отмудохали подручным дрекольем, что он, похоже, забыл, с какой стороны пришел. Расследование потом было, свидетели показали, он куда-то на восток подалс