Она бросила взгляд на темный дверной проем, который вел из вестибюля в часовню, и снова сосредоточила внимание на своих бумагах.
Ей не нравилось оставаться в церкви одной. Странно было в этом признаваться, но это правда. Она чувствовала себя комфортно, когда пастор был там, но, как только он уходил, вся атмосфера менялась. Шумы, которых раньше Кори не замечала, становились вдруг непереносимо громкими. Вестибюль и часовня делались совсем темными; казалось, что за закрытыми дверями в вестибюле и в кладовых что-то спрятано. Ее собственный кабинет оставался прежним, но атмосфера в остальной части церкви становилась мрачной, а пустой корпус новой пристройки казался попросту угрожающим.
Он говорил со мной.
Кори включила радио, стоявшее на столе, и отыскала ритмичную, но спокойную музыку станции «Топ сорок» из Финикса. Затем передвинула свой стул так, чтобы периферическим зрением видеть окно, выходившее на улицу, а не дверной проем в вестибюле, снова сосредоточила внимание на работе и продолжила писать.
Когда она вернулась домой, паук все еще был в гостиной. Кори внимательно глядела на его волосатое тельце в правом углу на потолке, пока снимала туфли. Она знала, что Рич заметил паука утром, и видела, как, собираясь на работу, он старательно обходил ту часть комнаты, где засело насекомое. Она сознательно не трогала паука и ждала, чтобы это сделал муж, хотя и знала, что он не станет убивать его.
Конечно же, он оставит это дело: взрослый мужчина боялся маленького паука.
Кори услышала, как Рич на кухне говорит с Анной, и вдруг почувствовала раздражение. Почему именно она всегда должна принимать на себя ответственность за их отношения? Были ли это финансы, домашние дела или простой паук – всегда именно ей приходилось принимать решения и действовать. Все, что не относилось к его драгоценной газете, автоматически делалось ее зоной ответственности. Если бы он посвящал их браку столько же усилий, сколько своей проклятой работе, у них были бы вполне достойные взаимоотношения.
Она слышала смех Анны в ответ на какие-то слова Рича. Его голос был звонким, счастливым, расслабленным. Как всегда, он вел себя так, будто все отлично. Это тоже раздражало Кори. Нормально, когда он ведет себя так с дочерью: детям нужно верить в то, что у них сильные и уверенные в себе родители. Но совсем иное дело – надевать ту же счастливую маску, общаясь со своей женой. Какая-то часть сознания Кори сожалела о том, что она осуждает поведение мужа. Не нужно навязывать Ричу свое мнение о том, как ему справляться со своими чувствами, как пережить свалившееся на него горе. Хотя, может быть, ей и следовало ему советовать. Кори сопереживала мужу. Она готова была ему помочь. Она знала, что он должен чувствовать после осквернения могил его родителей; она хорошо представляла, что бы почувствовала сама, если бы ее родители умерли и их тела были бы выкопаны и выброшены из могил. Но Рич не делился с ней своими чувствами, не открылся ей так, как она ожидала. Так, как ему следовало. Так, как он когда-то это делал. Вот что злило ее. Еще больше ее злило то, что он не обсуждает свое горе даже с Робертом. Кори была уверена, что эти двое, когда они вместе, обходят больную тему, говорят о ней как репортер и полицейский, а не как братья, и не обсуждают свои подлинные чувства. Что, черт побери, не так с их семьей?
Кори взяла одну из своих туфель, поднялась на носки и шлепнула паука. Черное тельце упало на ковер, она снова ударила по нему туфлей и крепко придавила каблуком, чтобы быть уверенной, что паук мертв.
Анна услышала звук и выбежала из кухни.
– Мамочка!
Рич посмотрел на нее поверх головы дочери.
– Что, паука убила?
Кори взяла Анну на руки, поцеловала девочку в лоб, потом бесстрастно поглядела на Рича.
– Да, – сказала она, – это был паук.
В церкви дни шли быстрее, гораздо быстрее, чем в газете. Работа была несложной, и Кори не чувствовала такого давления и напряжения, как это было, когда она трудилась целыми днями с Ричем в газете, поэтому ее неудовлетворенность стала менее острой. Кори все еще хотела уехать из этого городка и вернуться к цивилизации, чтобы воспитывать Анну в более культурной и просвещенной среде, но эта потребность стала теперь не такой настоятельной. Сейчас она расслабилась, легче относилась к проблемам и готова была немного подождать.
Возможно, это объяснялось влиянием Иисуса. Кори старалась не думать о нем, отчаянно пыталась держать эти мысли в глубине сознания. Если бы она позволила себе поверить в возращение Иисуса на землю и в его появление в Рио-Верди, то так испугалась бы, что не смогла бы работать. Кори знала, что Анна все еще встревожена, еще напугана: на этой неделе девочке всю ночь снились кошмары, и Кори очень хотелось успокоить дочку. И успокоиться самой. В действительности она не знала, что ей думать. Они обсуждали с пастором Уиллером только практические дела прихода, ежедневную работу церкви. Кори понимала по поведению Уиллера и его манере держаться, по уверенности, слышавшейся в его словах, что он и вправду верит в то, что видел Иисуса Христа. Но ее собственная уверенность в том, что так и было, ослабевала с каждым днем, и та почти осязаемая вера в его правоту, которую пастор сумел внушить ей и другим присутствующим своей проповедью, теперь казалась просто одним из эффектов хорошей, убедительной речи.
Но, если она не верила, почему боялась этих его воскресных проповедей?
Почему она не могла уверить Анну в том, что нечего бояться?
И почему она скрывала это все от Рича? У Кори было такое чувство, что, если бы она могла просто поговорить с мужем, просто рассказать ему о том, что происходит, просто поделиться с ним своими сомнениями, все уладилось бы. Разве не для этого предназначены браки? Они дают возможность делиться своими проблемами и получать взаимную поддержку…
Кори отбросила эти мысли. Главное заключалось в том, что, несмотря на ее страхи, ей нравилось работать здесь, и она чувствовала себя лучше, как не было уже давно. Слова, которые сразу пришли ей на ум: «безмятежность» и «умиротворенность».
Церковные слова.
Он собирается создать Царствие Небесное на земле.
– Иисус любит вас, – сказал пастор Уиллер.
Кори подняла голову от бумаг.
Пастор улыбался ей. Что-то было не так с его улыбкой, какой-то намек на фанатизм – уж слишком широкой она была. И это напугало бы Кори, если бы он не говорил с ней, если бы не произнес слова, которые могли развеять ее сомнения.
Но он сказал, он произнес эти самые слова, он разрешил ее сомнения. И его голос успокаивал, утешал. Кори ощутила тепло, почувствовала себя нужной и довольной.
Пастор Клэн Уиллер действительно был благословлен Господом.
Он встал и вышел из-за стола, держа в своих руках снежно-белую Библию, которую использовал во время своих проповедей.
– Глен Лайонс не пришел вчера вечером, – сказал он. – Он должен был сменить в ночную смену Гэри Уотсона и монтировать оборудование в переходе в пристройку. Я очень разочарован в Глене. Очень разочарован. Вы могли бы позвонить ему и сказать об этом? Вы могли бы позвонить ему и сказать, что в следующий раз, если он вызовется работать и не выполнит свое обещание, я лично отрежу ему яйца под корень и скормлю их Иисусу?
Пастор все еще улыбался. Где-то в глубине сознания Кори прозвенел сигнал, предупреждавший, что эти слова не были нормальными, не были правильными. Но она сейчас воспринимала мир так, будто находилась внутри прозрачного пластикового футляра, и сигнал опасности был просто каким-то далеким и неясным фоновым шумом.
Кори утвердительно кивнула.
– Я скажу ему.
Позади священника ей был виден висевший на стене календарь на этот год. Маленькими крестиками отмечены месяцы с января до сентября. Тридцать первое октября, дата Второго пришествия, обведена красным кружком. Остальные дни года замазаны белой краской.
Кори нашла номер Глена в церковном справочнике, взяла телефон и набрала номер, при этом пастор наблюдал за ней. Она поняла, что до Второго пришествия остается меньше месяца.
Это неожиданно оказалось очень важным для нее.
Очень важным.
Глен, очевидно страдавший от похмелья, взял трубку только после шестого звонка. Кори холодным тоном сообщила ему, что в следующий раз, когда он вызовется помогать и не появится, срывая тем самым график строительства церкви, пастор Уиллер под корень отрежет ему яйца и скормит их Иисусу. Ей понравилось произносить «яйца».
И Кори вдруг поняла, что ей понравилось слышать ужас в голосе Глена, когда он отчаянно и жалко пытался извиняться.
Она повесила трубку в середине тирады Глена и посмотрела на пастора. Тот улыбнулся ей.
– Хорошо. Очень хорошо.
Ее сомнения исчезли, вместо них она чувствовала тихое блаженство. Кори улыбнулась сама себе и переключила внимание на счета, лежавшие на столе.
Он снова его увидел. Лицо в Песке. Катлер закрыл глаза и оперся руками о края раковины, чтобы не упасть. За стенами бензоколонки «Шелл» слышался шум ветра; звук был похож на шум воды в водопроводных трубах, но он был вызван крошечными песчинками, которые отскакивали от металлических дверей и грязного окошка над мусорным баком. Из здания самой станции Катлер расслышал звяканье колокольчика, приглушенное стеной, – очевидно, поздний клиент, переехав трос, присоединенный к колокольчику, остановился у колонок.
Катлер открыл глаза и посмотрел в зеркало. Он все еще видел над своим плечом отражение Лица, уставившегося на него через окно.
Он глядел вниз в раковину, фокусируя внимание на ржавом пятне, находившемся прямо под краном. Лицо в Песке. Его недоброжелательный взгляд и неестественный вид навсегда отпечатались в памяти Катлера, и за прошедшие годы оно ничуть не утратило своей ужасающей власти над ним. Увидев его снова, он чувствовал себя маленьким напуганным ребенком, обмочившимся от страха.
Гудение ветра сделалось громче.
Именно Лицо в Песке помешало ему отправиться на поиски Пропавшего Голландца, когда Катлеру исполнилось восемнадцать. Они планировали вместе с Хоби Бичемом и Филом Эмонсом после окончания школы и перед поступлением в колледж провести год в поисках этой легендарной золотой шахты.