Сегодня повысится влажность. Терри Клиффорд чувствовал это по своей ноге. Чертова зараза болела так, будто в нее под коленом загнали целую кучу булавок, а так бывало, только если выдавался очень влажный день. Сегодня на небе не было дождевых облаков, закрывавших звезды. Когда же закончится эта ненормальная погода? Терри, хромая, спустился по кухонным ступенькам и поковылял к газону позади главного здания. Он слышал крики и всплески у плавательного бассейна. Эти калифорнийские наглецы, без сомнений, пытаются подъехать к девицам, которых взяли с собой в эту поездку. Он пересек освещенную дорожку, соединявшую здания, и пошел дальше мимо жилых домиков.
Из открытого окна одной из комнат для гостей он услышал звуки спора на фоне стрельбы, доносившейся из телевизора.
Кабельный канал, подумал Клиффорд. Это, черт подери, прекрасное изобретение. Если бы у них было кабельное или спутниковое телевидение, когда он пас стада, он, возможно, и сейчас бы этим занимался. Если бы у него, возвратившегося в спальный барак, намаявшегося за день со скотом, который нужно было ловить, связывать и ставить клейма, – у него была бы возможность посмотреть что-то с сексом и стрельбой, он мог бы и сегодня оставаться в Вайоминге.
Мог бы, но, вероятно, все же нет.
Правда заключалась в том, что Терри не был создан ковбоем. Настоящим ковбоем. У него были знания, навыки, талант, но ему не хватало темперамента. Он не мог долго выносить это самодостаточное одиночество, этот бред, мол, «мне не нужно ничего, кроме моего коня». Это выглядит героически только в кино. Когда Джон Уэйн и Алан Лэдд, гордо сидя в седлах, скачут по прериям, ничего и никого не боясь, трудно представить человека, который бы не хотел быть таким, как они. Но реальная ковбойская жизнь – работа по десять часов в день без перерывов, невозможность помыться несколько дней подряд, дрянная еда, сон в старом спальном мешке на корнях и камнях, то, что ты постоянно просыпаешься по ночам и слушаешь, как пускают газы животные или как сопят за мастурбацией другие мужчины, – это нечто совсем иное.
Ему нужны были люди, шум, свет, цивилизация. Терри нравилась ковбойская работа, но он должен был признать, что в глубине души был горожанином.
Вот почему он был так рад попасть в «Рокинг Ди».
Клиффорд уже готовился к родео в Пейсоне, когда до него дошел слух, что в Рио-Верди открывают ранчо для туристов и владельцу нужен конюх для работы в конюшнях. Он никогда не слышал о Рио-Верди, никогда не работал в конюшнях и не ухаживал ни за какими животными, кроме собственного скота, но перспектива спать на чистых простынях, иметь постоянный заработок и возможность пользоваться плавательным бассейном была весьма привлекательна. Другие ковбои посмеялись над этой идеей, презрительно отзываясь об этой «работе для неженок», но он немедленно отправился в Глоуб, а оттуда – в Рио-Верди, где наврал с три короба интервьюировавшему его управляющему ранчо. Менеджер был городским парнем, и хотя Терри думал, что тот немедленно поймает его на вранье, ковбой скоро понял, что у него в любом случае будет несколько недель приятной и непыльной работы, перед тем как обнаружится, что он не обладает нужной квалификацией для этой должности. Только никто этого так и не обнаружил. Клиффорд знал о лошадях больше, чем любой другой работник ранчо, больше, чем владелец Холлис или любой из его служащих, больше, чем любой из гостей, – и, очевидно, этого было достаточно. И конечно, со временем на своем опыте, методом проб и ошибок, он всему научился и приобрел нужную квалификацию.
Теперь Терри отлично со всем справлялся. Во всяком случае, так думал он сам.
Конюшня была отделена от остальных зданий ранчо полосой искусственного пустынного пейзажа – на этом участке размером с футбольное высадили в хорошо продуманном порядке все наиболее известные и фотогеничные пустынные кустарники и кактусы, встречающиеся в Аризоне. Конюшню специально построили в отдалении от зон, где гости жили, ели и отдыхали, чтобы создать у гостей впечатление, будто это настоящее работающее ранчо, а также позаботиться о том, чтобы звуки и запахи, которые издают животные, их не беспокоили. Они могли почувствовать себя настоящими ковбоями на ранчо, когда кормили лошадей, потом седлали их и ездили по заранее подготовленным маршрутам; но когда гости возвращались в свои комнаты и отправлялись в обеденный зал или к бассейну, то оставляли все это позади. Они платили за фантазию, а не за реальность.
Терри в последнее время много думал о фантазиях: о призраках и монстрах, легендах и слухах. Предполагалась, что он должен быть суровым и крутым типом, и Клиффорд неплохо справлялся с этой ролью; но последние несколько недель он сильно нервничал во время ночных проверок. Обычно ему нравились эти посещения конюшни в одиночку – нравилось приходить туда и проводить время с конями, его конями. Здесь Терри мог позволить себе с гордостью оглянуться на прошедший день и свои достижения, и именно тут он наиболее остро ощущал важность своего вклада в успех ранчо. Однако после убийства Мануэля Торреса этого настроения у него уже больше не было. Теперь каждый раз, когда он шел сюда, пустыня казалась все темнее, а зона, где находилась конюшня, – все более безлюдной. Не раз уже он задумывался о том, что, если здесь с ним что-то случится, никто на ранчо ничего не услышит. Его тело не найдут до утра. Терри не был слишком суеверным и не имел тот тип воображения, который заставляет видеть пришельца в каждой падающей звезде или сверхъестественных существ в каждой тени. Но за последние годы он видел и слышал достаточно, чтобы не отбрасывать бездумно подобные вещи. Клиффорд слышал рассказы о проклятых индейских землях, об участках дороги, населенных призраками, о заброшенных городках, где в домах живут духи и привидения. Он знал истории о Могольонском чудовище, которого видели в округе Рома, и слышал об опасностях, подстерегающих тех, кто проводит слишком много времени в горах Суперстишн. Он также был хорошо знаком с Мануэлем Торресом, и смерть старого механика глубоко потрясла его.
Мануэль ремонтировал большинство транспортных средств здесь, на ранчо, перебрал и починил двигатель собственного джипа Терри, и конюху было очень трудно смириться с мыслью, что вся кровь старика была высосана через укус на его шее. Как бы вы к этому ни относились, такое не мог сделать человек. Это была работа вампира. О кровососах в городе говорили везде – на складе фуража, в «Башас», в банке «Ферст Интерстейт»… практически везде, где бывал Терри. Холлис запретил подобные разговоры на ранчо, он был решительно настроен оградить гостей от неприятных местных новостей, но и на ранчо об этом говорили тоже. Рен Макгрегор, один из проводников, шепотом сообщил на днях Терри, что видел лежавшего в кустарнике койота, и было похоже, что у того высосаны все внутренности – койот выглядел как скелет, обтянутый кожей.
Возможно, он увидел то, чего на самом деле и не было, но кони вчера вели себя как-то беспокойно, и это тревожило Терри. Он знал, что животные лучше ощущают изменения в окружающей среде, чем люди, больше полагаются на инстинкты, и каждый вечер, отправляясь к конюшне, думал о том, что может скрываться в ночи, поджидая его.
За последние несколько недель, особенно в последнюю, когда были обнаружены тела подростков в реке, его ночные обходы стали менее тщательными, чем раньше.
Клиффорд подошел к конюшне и, взявшись за перила, соскользнул по склону ко входу в них. Перед ним в темноту уходил длинный ряд лошадиных стойл, но одинаковые черные квадраты над воротами, через которые в стойла заводили лошадей, были пусты, хотя обычно лошади высовывали в них свои головы и шеи. Он постоял несколько секунд, не зная, входить ли в конюшню или вернуться в безопасную жилую зону. Что-то точно было не так.
Обычно, когда лошади слышали, как Терри соскальзывал по короткому откосу сбоку от конюшни, они начинали беспокоиться, ржали и фыркали, ходили в своих стойлах, предвкушая, что он, как обычно, их чем-нибудь угостит. Но сегодня все было тихо: лошади не фыркали, не ржали, не высовывали головы из стойл…
Что-то еще было не так, по-другому, но он не мог понять, что именно.
Терри протянул руку к стене рядом с дверью в кладовую, где хранились инструменты, и повернул выключатель. Лампы, висевшие над стойлами, мигнули и загорелись.
В первом стойле было какое-то движение; Джаспер, гнедой жеребец, самый крупный на ранчо, заржал и просунул голову в квадратное отверстие над дверью стойла.
– Привет, Джаспер, – сказал Терри, подошел к жеребцу и погладил его по голове.
Страх, который он чувствовал еще секунду назад, прошел, но тревожное ощущение осталось.
Терри огляделся. Во дворе конюшни лежали тени, неясный сумрак окутывал кактусы-сагуаро и пустынные акации; тьма таилась в неглубокой канаве, которая шла вдоль скаковой дорожки. Луны не видать. Она должна была взойти только ранним утром и повисла бы, бледная и слабая, в голубом небе до самого полудня, но сейчас она еще не появилась, и мир был черен, а сияние миллиардов звезд не могло пробить даже узкую щелочку в черном пологе пустынной ночи.
Позади него Джаспер тихо и испуганно заржал – так он обычно предупреждал, если чуял что-то, но еще не видел. Конь переступал с места на место – старые доски пола трещали под его копытами, – потом отошел к дальней стенке стойла. Но во всех остальных стойлах была абсолютная тишина – никаких звуков от других лошадей.
Не было слышно ни слабых переливов музыки из гостевых комнат ранчо, ни лая собак. Ни даже цикад.
Теперь Терри понял, почему он так нервничал и почему все казалось таким неправильным. Цикады молчали. Их привычного фонового звона и стрекота, который он считал само собой разумеющимся и обычно не замечал, сегодня не было; вот это-то и было странным.
Что же могло заставить цикад замолчать?
Хороший вопрос, но Терри не хотелось искать на него ответ. Он поймал себя на том, что думает о Мануэле, лежавшем в овраге, о телах подростков, запутавшихся в корнях тополя на берегу реки. Цикады не пугаются. Этого с ними не бывает. Их можно спугнуть и заставить на время замолчать, но они почти мгновенно привыкают к изменениям в ситуации и снова начинают звенеть. Если, скажем,