Но именно так я себе его голос и представлял.
— Прекрасно тебя слышу!
— Ну и? — спросил Фома Фомич.
— Чего? — я немножко растерялся.
Я так долго его искал и так часто себе представлял, как начну этот непростой разговор… Но сейчас, в этот решительный момент, я был растерян. Смятен и растерян. И я сказал как-то по-дурацки:
— Я колесо ломать не хотел, прости…
То есть, простите, господин Страж…
— Да прощаю! Простил уже давно! Ты мне лучше скажи, — Фома Фомич поморщился, — ты научился трем важным BE?
То есть, он простил?
То есть, я прощен?!
Вот так просто?
Вот так вот просто так?!
— Чего? — я не расслышал последнего вопроса.
— Чего ты чегокаешь? — рассердился Фома Фомич. — Научился ты или нет, я тебя спрашиваю?
— Кажется, да.
— Кажется?
— Точно — да.
— Великолепно! — Фома Фомич радостно засучил лапами. — Давай, скорее рассказывай!
— Ну… — я не знал, с чего начать. — Первая вещь — это ухо.
— Ухо? — переспросил Фома Фомич. — Вот это вот? — он ткнул гигантской лапой мне в ухо, вернее, в ухо Альпенгольдова.
— Да.
— И что в нем такого важного? — нахмурился Фома Фомич.
Кажется, он мне не доверял. То есть, по-моему, он в меня не верил.
— Я им теперь слышу.
— А-а-а! Ну, тогда другое дело, — Фома Фомич, кажется, остался мною доволен. — Дальше.
— Дальше я высиживал яйца.
— Высидел? — опять не поверил Фома.
— Да. Двух мальчиков.
— Грандиозно! Высиживать мальчиков — редкий талант! Обычно мальчики им не обладают. Ты умница! Что еще?
— Гм-гм… — я судорожно соображал. — Это, наверное, все.
— Как все? — воскликнул Фома Фомич. — Этого не может быть!
Я подавленно разглядывал щелочку в паркете.
— Ты триста лет путешествовал по Иначе и даже трем важным ВЕ не научился? Это немыслимо! — бушевал под потолком Фома Фомич, и его меховые кусты ходили ходуном. — Ты понимаешь, что без трех важных ВЕ я не смогу вернуть тебя обратно?
— Почему?
— Ворота не откроются — вот почему!
— И что же теперь — все пропало? — я чуть не плакал.
— Ничего не пропало! — сказала Принцесса Морковка, выталкивая вперед своих застенчивых спутников. — Вот!
— Что — вот? — хором спросили мы с Фомой Фомичом.
— Их Высочества Наследные Принцы Морковляндские! — торжественно объявила Морковка, а Принцы стали расшаркиваться.
Фома продолжал хмуриться.
— Они раньше были Мерзавчиками. Ну, вспомнил? Дуга, тыры-пыры?..
— Что-то припоминаю, — сказал Фома Фомич.
— Ну вот. А о Мальчик вместо того, чтобы сам — обратно розовым, их — обратно Принцами, — сумбурно пояснила Принцесса.
— Это правда? — строго спросил меня Фома.
Я скромненько кивнул голубой головой.
— Это гениально! Значит, у нас в арсенале три важные BE: слышать, высиживать и думать.
— Думать?
Что же я раньше, что ли, думать не умел?
— Вот именно: думать. Сначала о других, а потом — о себе. Давай, залазь на меня — сейчас будем выломляться.
— В Так?!
— Ну а куда же еще? Залазь мне на шею, говорю. И держись покрепче. В районе Ворот свирепствует турбулентность.
Я сделал, как он меня попросил, и поглядел вниз.
Там стояли Принцесса и Принцы.
Они махали руками.
Мне стало немножко грустно. Все-таки триста лет в Иначе — это вам не шуточки. Все-таки, как ни крути, а я успел к ним привязаться. И к Морковляндским, и к Альпенгольдовым, и к господину Гусю, и даже к мерзавцу Котовичу почему-то. Я почему-то совсем на них больше не злился, наоборот. Мне было грустно с ними расставаться сейчас.
А все-таки радостно мне было гораздо больше, чем грустно!
— Пристегнулся? — спросил Фома, с воем отрываясь от паркета.
— А чем? — я огляделся в поисках ремня безопасности.
— Ладно, только смотри не свались.
— Хорошо! — пообещал я, махая рукой Принцессе с Принцами.
Они стали крошечными, такими крошечными, что я больше не видел их одинаковые крошечные рты.
Они были уже сами как крошечки. А потом они превратились в точечки.
А потом они исчезли.
Глава 27Эпилог
Я заглянул под диван — Фомы Фомича там тоже не было.
— Фома Фомич, родненький! — позвал я тихонько. — Куда ты подевался-то? Бабака мне за тебя голову откусит…
Бабака Косточкина, моя говорящая собака, подарила мне Фому Фомича перед самым отъездом в Абхазию. На отдых решили рвануть всей семьей — мама, папа, Бабака и сестра Аделаида. Меня оставили присматривать за хозяйством.
— Если кто из бандитов сунется ночью, — сказала Бабака, — ты пой басом. У тебя теперь как раз ломается голос, — и подарила мне Фому Фомича.
В дверь позвонили.
Я машинально посмотрел на часы с Микки-Маусом: 20:22.
И кого это несет на ночь глядя?
На всякий случай я решил не открывать — мало ли? А вдруг и правда бандиты? Или убийцы. Такие случаи со мной уже бывали.
И Бабака, помню, рассказывала всякие страсти про одиноких мальчиков.
— У одного мальчика, — рассказывала Бабака, — однажды родители уехали на дачу. Он лег спать, а ночью проснулся. Глядь — а в окне черная рука. На следующий день у него у самого почернела рука. В другую ночь мальчик увидел в окне черную ногу, и наутро у него почернела нога. Потом у него почернели голова и туловище.
— А потом? — спрашивал я.
— А потом мальчик исчез. И никто долго не знал, где он. И только через тринадцать лет в городе Рубцовске Алтайского края одна женщина нашла на помойке его фотокарточку. На этой карточке мальчик был весь черный и СТАРЫЙ. Я любил, когда Бабака рассказывала что-нибудь страшненькое. Особенно на ночь. Особенно, когда папа в зале, а мама на кухне жарит омлет.
Но когда я в квартире один, таких историй не люблю.
Я услышал из прихожей подозрительный звук.
Кто-то возился в дверном замке.
Я затаился.
А вдруг правда убийцы?
Или даже тот старый мальчик с фотокарточки? Неужели придется петь басом?
Скрипнула дверь.
— Эй, дома кто есть? — спросили из прихожей.
Что такое?
Я не поверил своим ушам и выглянул из комнаты.
На пороге в неярком свете ночника стояла Бабака.
Рядом с ней стояли мама, папа и Аделаида с чемоданами.
Все четверо улыбались.
— Что, не ждал? — спросила Бабака.
— Нет, — признался я. — Вы же через неделю должны были приехать.
— Да ну ее, эту Пицунду! — махнул папа.
— Мы соскучились! — сказала мама.
— Такое ощущение, что лет триста не виделись! — добавила Аделаида. — У тебя к чаю что?
— Да! Так ужасно чаю хочется! — мама убежала на кухню, а мы с Бабакой уединились в детской.
— У тебя тут все нормально? — спросила она, кладя на кровать чемодан.
— Вроде все, — вздохнул я и добавил: — Вот только Фома сбежал.
— Очень смешно, — Бабака вынула из коробки из-под телевизора рыжего хомяка с прокушенным ухом. — Слушай, а он вроде подрос.
— Может, самую капельку.
Фома Фомич неподвижно сидел в Бабакиной лапе и держал за щеками горох.
— Слушай, а ты часом не заболел? — Бабака подозрительно оглядела меня с ног до головы. — Что-то лицо у тебя какое-то синеватое, — она подошла поближе.
СИНЕВАТОЕ?!
— Ты где так в чернилах изгваздался? Опять ручку сосал? — Бабака послюнила платочек. — Дай ототру, горе ты мое луковое.
Я подставил ей щеку и поморщился. Чернила оттирались с трудом.
— Пойдемте пить чай! — послышался с кухни радостный мамин голос.
— Ну пошли, — Бабака сунула Фому Фомича за пазуху.
И мы пошли.
Мы пошли на кухню пить чай и держаться за руки. Вернее, за ноги. Это Бабаке так захотелось — для разнообразия в жизни.
Старичок один выл на луну,
Чем замучил Бабаку к утру.
И она закричала:
«Начинайте сначала,
Не фальшивьте! Я вам помогу!»
Кто же эта прекрасная незнакомка? Да это же Анна Никольская — мама Бабаки Косточкиной! И кем только она не была — переводчиком, секретарем диссертационного совета (!), менеджером среднего звена, графическим дизайнером и дизайнером интерьера и даже прорабом успела побывать! Теперь же Аня растит дочку Алису, чистокровную дворнягу Василису, ведет колонку о детском чтении на сайте Letidor (под псевдонимом Бабака Косточкина) и пишет увлекательные детские книжки.
Девиз писательницы Ани: «Чем абсурдней — тем прекрасней!»
А это — Настя Мошина, жизнерадостная и энергичная художница, благодаря которой, дорогой читатель, ты узнал, как на самом деле выглядит наша Бабака Косточкина!
Настя живет в Санкт-Петербурге, обожает живопись, графику (куда же без этого настоящему художнику), и еще она страстный читатель и киноман! А также ей интересно как сварить пельмени 346 способами и как сделать ремонт в квартире, потратив 3 копейки.
Девиз художницы Насти: «Чем кривее и проще — тем лучше!»