— Ты что, с луны свалился? «Будильник» — такая детская передача, по воскресеньям идёт. Я им посылала свою фотографию. И в «Приключения Электроника» тоже звали, режиссёр сам звонил.
— А ты что?
— Отказалась. — Алка вздохнула. — У меня же кружок. Как я его брошу?
— А вдруг больше не позвонят?
— А меня это не волнует. Какие мои годы? Вот вырасту, ты обо мне ещё услышишь! — Она сверкнула глазами так, что я понял: точно, ещё услышу.
— Ой, что-то я объелась! Двинули в парк, Светку с Бараном найдём.
И мы пошли в парк культуры и отдыха Центрального района. Он у нас теперь называется «Изумрудный», там продают вкусные шашлыки. А недавно поставили американские горки, только они не работают.
Но сейчас ни шашлыков, ни горок в парке не было. Зато там были тёмные аллеи, как у Бунина. Его мама всё время на ночь читает. Много таких аллей — тёмных и заросших. По ним хорошо с девушкой гулять и разговаривать о чувствах.
Вот мы с Алкой и гуляли. Ели кукурузные палочки, но говорили всё больше не о чувствах, а о всяком. Она мне рассказывала про школу и про Цецилечку. Она у них второй год всего работает, оказывается.
И про дурака Чаплю. Алка так и сказала про него: дурак безмозглый.
А я думал, они дружат.
Ещё Алка про драматический кружок рассказывала, как она играла Джульетту один раз и уснула прямо на сцене. От волнения. А я, наоборот, от волнения спать совсем не могу. Много чего мне Алка ещё рассказывала: и про пионеров, и про железный занавес чуть-чуть, и про очередь за колбасой. Я её слушал, слушал, а потом подумал, что зря я тогда наорал на папу.
А потом я опять думал уже про одну только Алку.
Мы шли по аллеям и держались за руки.
Я даже не заметил, как так получилось. Как я её за руку взял? Или это она меня?
С Нинелькой Колготковой мы тоже ходим. Но с ней всё-таки по-другому. Нинелька мне больше друг, а Тюльпанская мне больше девушка.
— Барашек хоть и брат тебе, а я прямо скажу: не нравится он мне, — вдруг сказал Алка.
— Почему? — удивился я.
— Сельпо он и дуется всё время. И вообще, мы с ним с четвёртого класса враждуем. То ли дело ты — весёлый, не жадный, за девушкой умеешь ухаживать. Сразу видно — москвич! Рацию вон подарил.
Она вдруг взяла и чмокнула меня в щёку.
То есть поцеловала.
Ничего себе! Меня первый раз в жизни женщина поцеловала! Если маму не считать.
Я был смущён, но вида не показывал. Алка тоже.
— В общем, ты, конечно, как знаешь, но я бы тебе посоветовала от Барана подальше держаться. Он, если хочешь знать, тебе завидует.
— Завидует?
— Я сразу заметила, как он на твои адики пялится. У меня глаз на это намётанный. А когда ты жвачкой нас угостил, он вообще взбесился!
А Тюльпанская, кажется, права.
Я, кажется, тоже что-то такое заметил.
— У меня есть золотое правило, — серьёзно сказала Алка, — от завистников держись подальше. И от угрюмых личностей тоже.
— Тишка вступился за меня перед Чаплей, — напомнил я.
— Ха, а ты ничего не путаешь?
Точно, это же Алка всё уладила тогда.
А Тишка только для вида на Чапле висел.
— Ты права. Тишка странный. Психиатром мечтает стать, представляешь?
— Психиатром?! Ой, не могу! Умереть — не встать.
— Ага, — улыбнулся я. — Людей от детства хочет лечить.
— Да его самого лечить пора.
— Точно, — засмеялся я, — психиатр нашёлся! — Я пятился задом и изображал перед Алкой угрюмого Тишку. Получалось похоже.
— А фамилия у него — обхохочешься!
— Ага! БЗД!
— Ой, Тишечка, приветик! — Тюльпанская вдруг остановилась.
Я тоже встал.
— А мы как раз тут вас ищем. Как на карусельчиках покатались? — Алка улыбалась — хитренько так.
Я обернулся — тоже весь улыбающийся — и увидел Тишку.
Тишка просто ушёл. Он мне ничего не сказал. Хотя спокойно мог дать мне в дюндель — имел на это полное право.
Но он просто так взял и ушёл.
— Ну и ладно! — сказала Алка. — Пошли лучше в тир, постреляем. Алка любила стрелять, я заметил.
И мы пошли в тир — с Тюльпанской и Щиборщ. И девчонки выиграли там Карлсона с пропеллером. А я ещё набор кеглей. А потом мы пошли на чёртово колесо и на автодром с весёлыми горками. Там и правда было весело, на этих горках, и я даже забыл про Тишку.
А когда мы настрелялись и накатались, Светка пошла домой, а я повёл Алку в ресторан «Волна» на речном вокзале. Там сейчас байкер-бар «Балтика» и ночной клуб для подозрительных личностей, как мама говорит.
У меня всё ещё оставались деньги, хотя мы весь день себе ни в чём не отказывали. Мне начинала нравиться такая безбедная жизнь — в тридцать лет назад.
Я уже прикидывал, как мы будем кутить всю ночь с цыплятами табака и маринованными патиссонами. И чтобы крем-сода рекой! И может быть, я даже позову цыган, как Никита Михалков в каком-то фильме, и они будут петь и плясать для нас до зари с дрессированными медведями.
А саму зарю мы встретим на Оби. Я найму лодочку, и мы снова будем держаться с Алкой за руки и смотреть, как встаёт из воды малиновое солнце. А утром я нарву Тюльпанской букет ромашек (хотя какие ромашки в мае, лучше тюльпанов)…
Что-нибудь такое нарву и осыплю ее с головы до пят!
Но нет.
В ресторан нас не пустили.
Во-первых, не было мест. На дверях так и было написано: «Мест нет». А во-вторых, мы не прошли у секьюрити фейсконтроль. То есть у швейцара его не прошли.
Я попытался было с ним поспорить. Я стал уговаривать этого деспота в фуражке и сулить ему золотые горы — так бы поступил на моём месте папа. Но на моём месте был я, и на швейцара мои уговоры не действовали. Тогда я закричал:
— Безобразие!
И ещё:
— Это дискриминация молодёжи на рынке труда!
Я это выражение в газете прочитал и запомнил, мне понравилось.
После этого к нам сразу подошли какие-то парни с красными повязками на рукавах (Алка про них сказала: «Дружинники, сматываемся!»), взяли нас под локотки и отвели в кусты. Там они сказали, чтобы я подобрал сопли и что мне пора баиньки. Это при Алке!
Я был унижен и оскорблён.
Алке это, по-моему, тоже не понравилось. Потому что она какая-то сразу скучная стала и сказала:
— Ну, мне пора. Чао-какао!
Я был в шоке, но всё-таки предложил проводить её до подъезда. Но Тюльпанская сказала:
— Мерсибо, я сама. Телефонируй! — И ушла.
А куда я ей буду телефонировать? Она ведь даже номера не оставила, а я спросить не успел. Ладно, у Тишки узнаю.
Тишка.
Я вдруг всё вспомнил.
Как я вообще мог про него забыть?
Из-за девчонки! Он же мне френд! Хотя уже, наверное, нет. После моего выступления он вряд ли захочет со мной разговаривать. Свинья я неблагодарная! Да-да, про таких, как я, так и говорят. Для таких, как я, это самое меткое выражение.
Я стоял возле Тишкиного дома. Я даже не заметил, как к нему подошёл. На третьем этаже горел свет — Тишка телик, наверное, смотрит. Ест яичницу.
Нет, я, конечно, знал, что Тишка меня не прогонит. Что если я сейчас поднимусь, он откроет и меня приютит. Потому что это Тишка, а не какой-нибудь там Август или Артур. Их я знаю почти всю жизнь, а Тишку — всего ничего. Но почему-то я был уверен, вернее даже, чувствовал, что с Тишкой мы — родственные души. Родственнее, может, чем с моим бестфрендом Валькой Амфитеатровым, вот странное дело.
Я сидел на лавочке у подъезда и смотрел на окна дома. В этих окнах был свет и музыка, почти во всех. А в некоторых, открытых нараспашку, смеялись мужчины и красивые женщины. Интересно, что с ними будет потом, через тридцать лет? Мне кажется, им хорошо в этой стране, в теперешней. Как было хорошо когда-то моему папе. И никакая она не серенькая.
Я забрался с ногами на лавку, положил под голову кулак и моментально уснул.
Глава 15Моя милиция меня бережёт
— Уснул, говоришь? Шастают тут всякие!
Он целился в меня из ружья. У него были борода и ватник, сразу видно — Михалыч или Петрович какой-нибудь. Дворник.
Вернее, мне так показалось спросонья, что дворник целился из ружья. На самом деле это у него была метла.
— А ну вставай! Пошли! — сказал дворник и зловеще тряхнул бородой.
— Куда?
— Иди-иди! Без разговорчиков! — Он упёр мне в спину метлу и куда-то повёл.
Я особенно не сопротивлялся. До вечера времени ещё о-го-го. Нужно провести его познавательно.
Мы шагали по пустынным улицам. Мимо кондитерских, часовых мастерских и товаров для дома. Мимо парикмахерских, пельменных и ремонта обуви. Мимо переплётных работ, чистки одежды и приёма в стирку. Мимо булочных, ателье, галантерей, цветов, головных уборов, домов быта и памятников Ленину. Мы шагали по пустынным улицам детства моего папы, и нам в затылок алело солнце. А по дороге полз одинокий троллейбус. Хорошо! Даже слышно, как птицы поют над крышами.
А у нас в семь утра жизнь кипит.
Пробки — от самого Нового рынка до Чкалова.
Мимо нас процокала лошадь, запряжённая в телегу. А я лошадей только в деревне видел у бабушки. И в цирке ещё, дрессированных, один раз.
Дворник шёл сзади и насвистывал песенку кота Леопольда. У меня в детстве был с советскими мультфильмами.
— «Я иду и пою обо всём хорошем! И улыбку свою я дарю прохожим!»
Интересно, он правда её дарит? Мне со спины не видно.
От этой песенки мне стало весело. А что, если тут остаться насовсем? Буду ходить в школу, собирать макулатуру, потом устроюсь на завод — мне дадут квартиру бесплатно, как передовику производства. На Алке женюсь, будем ездить на юг.
— Все, пионер, пришли, — сказал дворник.
«Отделение милиции Центрального района», — прочитал я вывеску на двухэтажном деревянном доме.
— Вы что, привели меня в милицию? — догадался я.
— А куда же? — хмыкнул дворник. — В милиции тебе самое место. В милиции мигом разберутся, кто тут у нас по лавкам ночует и лампочки выкручивает. Разворовывает народное добро!