— Микки-Маус.
— А-а-а-а.
«…Перейдём к политическим новостям».
Я не мог избавиться от какого-то навязчивого чувства, как будто меня заперли в бабушкин шкаф и попросили не дышать какое-то время. Надо было что-то делать. Надо было срочно выбираться из этого шкафа, пока я сам нафталином насквозь не пропах.
— О’кей, мне пора, — сказал я, вставая из-за стола. — Спасибо за чай.
«…во Франции. Во втором туре президентских выборов Валери Жискар д’Эстен проиграл социалисту Франсуа Миттерану…»
— А я думал, там у них по-другому президента зовут.
— Ты что, со мной не поиграешь? — жалобно спросила Юля Репях.
— В другой раз, ладно?
— Манюня обидится, — пригрозила Юля и снова стала чернеть и кукситься.
Тут я поспешил на выход, и…
Глава 4Мир, труд, май
И знаете, что самое странное? Как только я оказался на улице, во дворе, я сразу всё понял. Вдохнул весеннего воздуха, после этого их нафталинового, и сразу понял.
Но то, что я понял, оказалось так неправдоподобно, что я притворился, как будто бы ничего не понял.
Наверное, я просто побоялся смотреть суровой правде в глаза. А она была кругом практически. Например, правда была в тополях, которые росли во дворе. Только вчера у нас во стояли толстые и до пятого этажа, а сегодня — тонюсенькие и мне по макушку.
Потом городок. У нас во дворе стоит железный городок, весь ржавый, с завязанными в узел качелями и песочницей с оторванным грибком. Песок в неё не возят уже третий год — с тех пор, как сменилась управляющая компания. А грибок сорвал великовозрастный тунеядец дядя Миша Забабашкин, позор нашего двора. Его за это потом три дня в полиции заставили ночевать. А когда дядя Миша вышел, он нашу горку скатал в трубочку, что не удивительно. Она и без него дышала на ладан.
Так вот, в сегодняшнем нашем дворе были и горка, и качели, и грибок с малышнёй — в общем, полна коробочка. И новенький паровозик — на нём играли какие-то незнакомые мальчишки. И всё это, заметьте, с иголочки, свежевыкрашенное в приятный зелёный цвет.
И потом, в нашем дворе никогда не было урн и лавочек. А тут они были! И на них сидели посторонние бабушки. Бабушки, которых я раньше в глаза не видел. Потому что никаких бабушек у нас в доме не водилось. Последняя, столетняя старушка Бурёнкина, умерла полгода назад.
В сегодняшнем дворе вообще было на удивление много людей. Они белили забор.
А какие-то парни в красных галстуках натягивали между гаражами транспарант. И ещё незнакомый дворник поливал из шланга тротуар без единой трещинки.
В общем, я снова всё понял. Я немного постоял у тополя и отогнал от себя то ужасное, что снова понял.
Я решил действовать наверняка и направился прямо к паровозику. Мальчишки, которые приколачивали к нему доски, меня уже заметили. Но делали вид, что нет.
— Касатик! — окликнули меня откуда-то с лавочек. — Касатик, поди сюда!
Я подошёл. Я всегда делаю, как меня просят, хотя я, конечно, не касатик.
— Ты из какой квартиры, касатик? — спросила одна из бабушек с лавочки. Я не понял, какая именно.
— Из двадцать седьмой. А что?
У них были разнообразные лица, у этих разноцветных бабушек. И ещё они сидели по росту и, кажется, старшинству — их было шесть. Самая большая и старая бабушка сидела в начале лавочки, а самая маленькая и молодая — в конце. Я поочерёдно всматривался в их лица в поисках ответа, но не находил его.
— В двадцать седьмой Репяхи живут, — прищурилась на меня та, которая сидела в конце.
Все остальные тоже прищурились, но уже следом.
Я понял, эта у них главная.
И ещё я кое-что понял. И опять ужасное. Эта молоденькая бабушка была столетней старухой Бурёнкиной из двадцать пятой квартиры! Той, которая умерла! Только сейчас она была более красивая, если можно так выразиться, и менее морщинистая.
Я был в шоке.
— Молчишь? А ну сознавайся, что ты делал в подъезде? — Бурёнкина продолжала на меня щуриться. — Лампочки воровал?
— Я это, — сказал я, — я квартиры перепутал. То есть дома. Я подъезды перепутал!
— Перепутал он! — повторила старуха Бурёнкина.
— Перепутал он!
— Перепутал он!
— Он перепутал! — повторили за ней остальные пять бабушек.
— Путаются тут всякие! — сказала Бурёнкина. — А ну иди отсюдова! А то позвоню куда надова!
И я, конечно, пошёл. Пошёл опять прямо к паровозику. Мальчишки явно подсматривали за мной. Особенно один белобрысый. Он то и дело поглядывал на меня исподтишка, пока я к ним туда шёл.
— Привет! — сказал я, подойдя к паровозу и облокачиваясь на него с независимым видом.
— Здорово! — сказал Белобрысый и усмехнулся.
Мне не понравилось, что он усмехнулся.
Я не люблю, когда так делают. Но я стерпел.
— Вы не подскажете, какой сегодня день? — приятным голосом спросил я.
— Чего-чего? — Белобрысый отставил в сторону доску и нахмурился.
Остальным я тоже не очень понравился.
— Я говорю, день сегодня какой?
— Ну пятница. А чего?
Чего он всё чегокает? Бескультурье какое-то.
Теперь уже все шестеро (их тоже было смотрели на меня подозрительно. Немного враждебно.
— А число, извините?
— Во даёт! Ты чего, пацан, с луны свалился? — сказал Белобрысый и осклабился.
Остальные тоже так сделали.
Я, конечно, понимал, как я выгляжу со стороны со своими странными вопросами. Ну а что мне ещё оставалось делать?
— Нет, Тишка, он не с Луны — он с Марса! — сказал толстый в кепке «Спартак». — Ты на варёнки его глянь!
Все молча уставились на мои штаны.
— «Техасы»? — с завистью спросил мальчишка в застиранной куртке.
— «Дизель», — соврал я. Эти джинсы мне мама купила на китайском рынке.
— Чего дизель? — не понял Толстый.
— Ну, бренд такой.
— Фирма, что ли?
— Типа того.
— Свистишь! На барахолке брал?
— Штаны как штаны, — сухо сказал белобрысый Тишка. — Сегодня тридцатое апреля.
Он взял доску и стал прилаживать её к паровозу.
Мне как-то стало неловко. За свои джинсы, все в заклёпках и карманах. Хотя ещё позавчера они мне очень нравились. Зачем, спрашивается, мне столько карманов? Анатолию Вассерману они, может, для жизни нужны.
А мне зачем? Даже неловко.
Я посмотрел на мальчишек. Они вон вообще все в одинаковых синих костюмах с книжками на рукавах. В таких все гоняют в старых выпусках «Ералаша».
Но мальчишки уже не обращали на меня внимания. Они благоустраивали паровоз.
— Сюда приколачивай! Крест-накрест!
— Сбегай за клеем к Петровичу!
— Поролоном обтянем — самое то будет!
И так у них это дружно получалось, так у них работа спорилась, что мне тоже захотелось немного поблагоустраивать. Но я стеснялся попросить.
Кажется, Тишка это понял.
— Держи, — он протянул мне два гвоздя с молотком. — Сможешь сюда прямо прибить?
— Угу.
— Ну и отлично, — сказал Тишка. — Кстати, сейчас восемьдесят первый, если тебя это интересует.
— Чего восемьдесят первый? — тоже чегокнул я.
— Год. Тысяча девятьсот восемьдесят первый. Смотри только, палец себе не отбей!
Глава 5Как Миклухо-Маклай
Май, можно сказать, уже бушевал. Почки, клейкие листики, травка, свежепобелённые бордюры, вымытые окна и орущие от любви коты. Всё было как всегда, только вот год был не тот. Не мой год!
Меня занесло на тридцать лет назад, и даже мой внутренний будильник этого не заметил во сне.
И что теперь прикажете делать? Мне же тут ничего нельзя делать, я же тут у них всё нарушить могу! Меня тут просто-напросто не существует, по логике вещей. А вдруг я впопыхах наступлю на жука? Или ненарочно оторву у бабочки крылышко? Что тогда?
— Ты чего такой хмурый? — Тишка пихнул меня в бок.
Мы шли с ним в школу, потому что… потому что мне больше некуда было пойти и приклонить голову. А Тишка предложил, и я согласился. Голову я решил приклонить к чугунной батарее в коридоре, пока Тишка постигает науки. Он тоже, как и я, учится в седьмом классе, только во вторую смену.
Мимо нас шли прохожие в одинаковых серых костюмах и галстуках, ехали машины с троллейбусами. Их было совсем мало, машин. И все они были нашими, ни одной иномарки. И дышалось как-то легче — обычно у нас на Ленинском дышать нечем, сплошная загазованность. И ещё кругом висели разноцветные флаги — красные, голубые, жёлтые, зелёные, и от них было немного радостно.
Хотя, если честно, радоваться мне было нечему.
— Я говорю, случилось у тебя что? — спросил опять Тишка.
— Голова ещё болит, после аварии.
Я ему сказал, что утром попал под троллейбус. И забыл, где живу и кто мои родители. И какой сегодня год, тоже забыл.
— Тебе надо в травмпункт, — сказал Тишка. — Вдруг у тебя сотрясение?
— Да нет, уже почти прошло. А ты что, в двадцать второй учишься?
Дорога в Тишкину школу была до боли знакомая.
— Угу, — Тишка кивнул. — А ты?
— Не помню.
Я тоже учился в двадцать второй.
— Это тебе кратковременную память троллейбусом отшибло, — авторитетно сказал Тишка.
Мы поднялись на крыльцо школы. Она была совсем не такая, как у нас. Сверху жёлтая, а под жёлтым — розовая. А дальше — зелёная, а ещё дальше — огнеупорный кирпич XIX века. Эту школу папа Димы Христаради снёс и на её месте построил новую. И всё же я сразу почувствовал: моя родная школа, ёлки-палки!
— Пошли, — сказал Тишка.
— Погоди, а охранник меня пропустит?
Я посмотрел на Тишкину форму и портфель с ракетой. У всех, кто стоял на крылечке, были точно такие же — коричневые и с ракетой. Они что, в одном торговом центре их купили?
— Какой охранник? — Тишка потянул меня внутрь.
И правда, никакого охранника внутри не оказалось.
Вместо него на табуретке, возле звонка, сидела бабушка в зимней вязаной шапке. Она ела борщ из баночки и вся была в него погружена.
— Здрасте, теть Валь! — поздоровался на ходу Тишка.