Ну и ну! А в рот ему жёваной морковкой не плюнуть? Ведь что такое двадцать пять рублей? Этот робот минимум пятьдесят долларов у нас на базаре стоит.
— Простите, он не продаётся, — ответил я мужчине вежливо и пошёл в другое место.
Но мужчина оказался настырный. Он схватил меня одной рукой, а другой стал выворачивать наружу свои карманы. Из них посыпалась мелочь, смятые купюры и трамвайные билетики.
— Вот! Всё, что у меня есть! — Мужчина сверкал на меня глазами как сумасшедший. — 28 рублей 73 копейки!
Он не в себе, догадался я и сказал:
— Ну хорошо, хорошо. Забирайте! — Только чтобы поскорее отделаться.
— Спасибо! — Он сунул мне свои мятые деньги и побежал за роботом. Тот уже прогуливался в «Канцтоварах».
— Двадцать восемь рублей! — Тишка смотрел на меня, как папуас на новое зеркальце. — Почти двадцать девять!
Но я его восторженных чувств не разделял. Робота мне было немного жалко. Лучше бы я его Тишке отдал или хотя бы продал по себестоимости.
— Мы так гульнём! Так гульнём!
Это на двадцать девять рублей? Ну-ну.
— Атас! — Тишка вдруг схватил меня за шиворот и поволок к выходу.
Последнее, что я увидел в «Детском мире», был тот мужчина — в плаще и в наручниках. Их на него надевал милиционер.
Глава 10Про шпиона
— Милиционер милиционеру рознь, — объяснял мне Тишка по дороге домой. — И потом, на кой мы ему сдались? Ну в школу телегу накатают, ну в детскую комнату поставят на учёт. Из пионеров всё равно за это не выгонят. А Шляпа — рыба покрупнее нас! Его привлекут — мало не покажется.
— За что?
Я честно не понимал, за что нас в детскую комнату ставить?
— За спекуляцию. Думаешь, он себе твоего робота покупал?
— А кому?
— Он его потом на барахолке в три раза дороже продаст.
— Кому?
— Найдутся любители.
— Понятно.
Хотя мне было ничего не понятно.
Совсем. Я всё-таки думаю, что это он себе робота покупал. Вон как у него горели глаза — так он ему понравился! Бедный.
Ну а даже если не себе, что с того? Неужели за это надо забирать в милицию? У них же тут нет таких роботов, как у нас. Одни пупсики — и те дефицитные.
Домой мы попали затемно. Пришлось ждать, пока Тишкины родители уедут на дачу. Мы прятались за гаражами, наблюдали, как Тишкин отец пытается завести свой драндулет. У него «Москвич-401» с амбарным замком на багажнике. Наконец он его завёл, и они уехали.
А мы поднялись к Тишке — он живёт на третьем этаже, в соседнем с нашим доме.
— Заходи, располагайся, — сказал Тишка. — Будешь яичницу?
— Буду.
Уютно у них тут. Книжек вон сколько!
Целый застеклённый шкаф — от пола до потолка. Журналы кругом с газетами, как в читальном зале библиотеки «Юношеская»: «Огонёк», «Юный техник», «Наука и жизнь».
— Ты на бардак не реагируй! Это родичи выписывают, — пояснил Тишка с кухни.
— А то. «Горизонт» цветной. Папа по блату на базе доставал.
Телик нашёлся в углу, под белой вязаной салфеточкой.
— А где пульт?
— Что?
— Как его включать?
— В розетку сначала воткни, темнота, — снисходительно улыбнулся Тишка.
Он вернулся из кухни с чугунной сковородкой и хлебницей.
— Вот на эту кнопку жмёшь, а потом на эту, — показал он.
Но телик не включался.
— Сломался что ли?
— Погоди, сейчас нагреется.
Через минуту на экране появилась симпатичная дикторша в огромных очках.
«Прослушайте программу телепередач на завтра», — сказала дикторша и стала читать с листочка.
А мы с Тишкой стали есть яичницу — прямо из сковородки. И запивать её сладким чаем.
«…Праздничная первомайская демонстрация. Прямая трансляция с Красной площади…»
— Дирижабли в небо будут запускать? — спросил я.
На демонстрациях я ни разу не был. Только по телевизору всякие митинги смотрел и ещё военные парады на Красной площади.
— Какие дирижабли? — удивился Тишка. Я ему хотел объяснить какие, но не стал.
Вдруг всё-таки папа что-то напутал. Да и про дирижабли мне известно не много.
— Вкусная яичница, — похвалил я Тишку. «…В 13 часов 15 минут — киножурнал „Фитиль“. В 13 часов 30 минут — мультипликационные фильмы…»
— Это потому, что я её на котлетной сковородке жарю. «…В 14 часов — „Клуб кинопутешествий“. Экспедиция Тура Хейердала на „Тигрисе“».
— Это как?
— Ну, мама на ней сначала жарит котлеты, а потом сразу я — яичницу. Так вкуснее.
Я вдруг вспомнил, как меня тётя Аня, папина сестра, угощала садовой черешней. Она по столу была рассыпана — крупная, мясистая, с каким-то интересным привкусом. Я прямо, помню, полстола тогда съел. А потом оказалось, что тётя Аня до этого на столе пельмени лепила с бараньим фаршем.
«…Программа „Сельский час“. В 18 часов — „Международная панорама“».
Мы съели яйца и вытерли сковородку хлебными корками — любо-дорого посмотреть. Дикторша из телевизора пропала, и вместо неё стали показывать заставку к какой-то доисторической передаче.
— О! «Вокруг смеха» начинается! — заорал Тишка. — Сейчас поржём.
На экране появился худой дядя с постной физиономией. Тихим голосом он стал рассказывать какие-то шутки, а Тишка стал громко смеяться. Он смеётся очень заразительно!
Но мне всё равно почему-то было не смешно. Я этих шуток не понимал, хотя юмор я люблю. Другие люди в пиджаках шутили про дефицит, и про кубик Рубика, и про Олимпиаду-80.
И ещё про какого-то Рональда Рейгана — я так и не понял, кто это. А один рыжий парень со сцены показывал свои часы — электронные, с музыкой — несколько раз подряд. И вообще, мне больше «Камеди клаб» нравится и «КВН» — тоже ничего.
А потом мы с Тишкой посмотрели художественный фильм «Экипаж». Он всё спецэффектами восхищался, когда там самолёт взрывался в конце. Тоже мне — спецэффекты. Надо его как-нибудь сводить в 3D-кинотеатр.
А потом Тишка показывал свой бобинник — катушечный магнитофон. Мы «Амбу» по нему послушали (Тишка так называет группу «АББА», папину любимую) и пошли спать. У них с сестрой кровать — двухэтажная. Тишка залез наверх, а я лёг внизу и накрылся одеялом.
Завтра с утра пойдём на Ленинский.
Шары демонстрантам полопаем.
— А я думал, на демонстрации только эти самые ходят… пенсионеры. И коммунисты ещё.
— А мы кто, по-твоему? — удивился Тишка. — Через пять лет у нас во всей стране наступит коммунизм. Знаешь, как мы тогда заживём? Нам весь мир будет завидовать! У нас с тобой страна знаешь какая? Самая-самая-самая!
— А как же германские игрушки? Шмотки американские?
— При чём тут шмотки? — обиделся Тишка. — Германия вообще нам фашистский враг в недавнем прошлом.
— Ну ты загнул! Война же давным-давно кончилась. А с американцами мы были союзниками.
— Были да сплыли! — огрызнулся Тишка.
А что я такого сказал?
— Тсс! — Он вдруг затаился.
— Ты что?
— Тихо! — Тишка свесился вниз и как будто к чему-то прислушивался. — Показалось, что ли? — Он зашарил руками по стене.
«У этих стен есть уши!» — вспомнились мне папины слова.
Уши? У стен? Что за бред вообще?
— Ты, Костя, какой-то странный, — сказал Тишка.
— Почему?
— Не знаю. Говоришь непонятно, и одежда у тебя какая-то… и рация. Откуда это всё?
Я молчал. А что мне ему ответить?
— Молчишь? А я знаю откуда, — прошептал Тишка — я его еле расслышал.
Я прямо весь похолодел под одеялом от этого шёпота. Неужели он догадался?
— Откуда?
— Оттуда, — сказал Тишка и замолчал там у себя наверху.
— Эй, ты чего?
— А ничего. Я со шпионами не разговариваю.
Со шпионами? СО ШПИОНАМИ?!
Он что, с ума сошёл?
— Да пошутил я! — рассмеялся Тишка. — Пошутил! Ой, умора! — Он прямо-таки катался там, на втором. Прямо вся кровать тряслась от его смеха.
— Я не шпион, — тоже прошептал я.
— Ха-ха-ха! А кто? Ну, кто?
— Я из будущего.
Глава 11Про дирижабль
— Из будущего он! — фыркал Тишка, шагая между нарядно одетыми мужчинами и женщинами.
Мы примкнули к колонне демонстрантов с завода РТИ — резинотехнических изделий. Потому что они были самые весёлые, эти заводские рабочие. Они улыбались, и к груди у них были приделаны бумажные гвоздики.
А на плечах сидели дети с полиэтиленовыми гвоздиками на палках. Рабочие громко разговаривали, ели пирожки в промасленных бумажках и дружно несли транспарант с надписью «Слава КПСС!». А у одного рабочего в ватнике — такого, немножко с приветом — был баян, и он играл на нём частушки. И ещё плясал вприсядку — прямо в колонне, прямо на ходу.
А тётеньки из соседней колонны, с меланжевого комбината, ему подпевали красивыми тоненькими голосами. И косынки у них плыли по ветру. А из громкоговорителей на столбах пел Иосиф Кобзон. Я его сразу узнал, хотя мне больше нравятся «Токио Хотел».
Я даже залюбовался на них, на всех этих весёлых и задорных демонстрантов.
У нас демонстрации же совсем не такие сейчас. Это потому, что на них ходят только угрюмые личности, а молодёжь — нет. Она у ЦУМа собирается по вечерам. И народу у нас на демонстрациях раз в сто или в двести меньше. А тут — весь Ленинский перекрыли, кругом красным-красно.
Я посмотрел на небо — там были шары, приделанные к тополиным веткам, и портреты ещё разные мужские.
А дирижабля не было.
Тишка вытянул меня из колонны. Мы сели на лавочку и стали есть из картонки хлебную соломку.
— Значит, из будущего, говоришь? — в который раз прищурился на меня Тишка.
Он мне уже, если честно, надоел. Всю ночь на меня сверху щурился и всё утро, пока кефир из бутылок пили, за завтраком. Всё прикидывал что-то у себя в голове.
— Точно, — кивнул я.
— А чем докажешь?
Мобильника ему с роботом мало, что ли?
Я пошарил по карманам. Нашлась старенькая мятая десятка — мама на мороженое давала, а я в тот раз так и не купил.
— Вот! — Я протянул Тишке десятку. — Видишь, «1997» написано?