Что тут началось! Все забегали, засуетились, закричали:
— Караул!
Нинель с Генриеттой Карловной бросили играть, воронка бросилась наутёк в форточку, телевизионщики побросали камеры, долговязый сбросил пиджак и захлопал им по гнезду Домны Платоновны. Кто-то в погонах приволок из коридора огнетушитель, но не смог его откупорить и стал бить им Домну Платоновну по голове. Она кричала — громко и уныло. Огонь тем временем переметнулся на синтетические шторы. Я оттолкнул деятеля от очага возгорания и мановением правой руки потушил Домну Платоновну.
Все полезли к ней целоваться, интересоваться здоровьем, а я под шумок притулил к Домне домру, подарил Генриетте Карловне хризантемы, дал короткое интервью тележурналистке и пошёл провожать Нинель домой.
— Ты молодец, — говорю, — хорошо играла.
— Обычно у нас с Генриеттой Карловной даже лучше получается. Но у меня на сцене голова вдруг разболелась. Всё мерещились какие-то вороны — от волнения, наверное.
— А зачем ты надевала варежки?
— В них хорошо греть пальцы перед выступлением. А ты видел, как Домна самовозгорелась? Ужас!
Вечером к нам в гости пришли Колготковы.
Мы пили чай со смородиновым листом и ждали, когда в новостях культуры покажут выступление Нинель. Но её не показали. Зато в криминальных новостях показали меня. А потом ещё в газете, в рубрике «Ими гордится Барнаул», вышла заметка «Подвиг телепата Косточкина», в которой говорилось, как я усилием мысли спас от пожара музыкальную школу № 1.
Сразу после этого Нинель дала согласие стать Дамой Моего Сердца.
Глава 11Пикник на обочине
Сегодня праздник. Сегодня мы обмываем папину машину, которую я выиграл в лотерею.
Это уже вторая папина машина. Раньше у нас была «Победа» — она досталась в наследство от дедушки, ветерана войны. Папа берёг её как зеницу ока, как цыганка золотой зуб. И всё равно профукал нашу ласточку (ласточкой её дедушка называл, пока был живой).
Однажды, когда мы возвращались с дачи (а дело было ночью), нам дорогу перебежал волк. Папа как по тормозам ударит, мама как завизжит, я как закричу, нас как по гравийке закрутит! Прямо волчком! Прям как будто мы в воронку попали — от слива в раковине! Тут наша ласточка и развалилась на мелкие кусочки. Капот вправо, багажник влево, колёса во все четыре стороны. Осталась одна выхлопная труба и зеркало заднего вида. Подобрала его мама, накрасила губы и говорит папе:
— Не расстраивайся, Степан! Ходить пешком гораздо полезней. А ещё мы сэкономили на эвакуаторе. Рвём когти отсюда, пока нас гаишники не застукали! — Она из нас из всех самая решительная.
Но папа всё равно расстраивался ещё долго.
А своим пациентам рассказывал, что это был не волк, а оборотень. И они верили ему. Успокоился он, только когда выиграл «Ладу Калину» в лотерею. Мне в магазине дали лотерейный билет вместо сдачи, и я подарил его папе на день рождения.
Папа говорит:
— Надо нашей «калинке» устроить завтра тест-драйв. Махнём всей семьёй за город! Заодно и освежимся. Заодно и Бабаку выгуляем.
— Я за, — говорит Бабака. — Устроим пикник на обочине.
— Какой пикник? На дворе февраль! А я, между прочим, на пятом месяце, — говорит мама. — А у меня, между прочим, будет девочка.
— Ура! Ура! — кричит папа. — А откуда ты знаешь? На УЗИ сходила?
— Мне УЗИ ни к чему. Мне подсказывает материнский инстинкт, — отвечает мама.
— Девочка — это хорошо, — говорит Бабака. — Девочки — народ послушный и внушаемый. И ещё им можно покупать платья и прокалывать уши.
— Здорово! — кричат мама с папой. — Ух ты! — кричат они.
Они втроём берутся за руки и начинают водить хоровод вокруг телевизора. И только меня никто не замечает, и только моего мнения никто не спрашивает. Я стою в стороне и мечтаю вовсе не о девочке, а о мальчике. Вернее, о брате — я бы играл с ним в футбол, менялся просоленными от пота майками, учил его правде жизни и называл бы «брателлой».
На следующий день мы едем за город. За бортом минус двадцать пять, но в салоне тепло, хотя печка не работает. Это мы вчетвером надышали.
— Я одного не могу понять, — говорит мама. — Почему твоя «Лада Калина» зелёная?
— А какая она должна быть? — удивляется папа.
— Разумеется, красная! В крайнем случае малиновая.
— Калинка-калинка-калинка моя! — затягиваю я.
— Зелёная «калина» — это нонсенс! — негодует мама. — Куда только смотрит отечественный автопром? Костя, ты термос положил?
— Да, мама.
— А консервный нож?
— Положил.
— Зачем вам в лесу консервный нож? — спрашивает папа за рулём.
— А ананасы мы чем, по-твоему, будем открывать?
— Ананасы, по-моему, в минус двадцать пять даже обезьяны не едят, — говорит папа.
— Обезьяны, может, и нет. А я ела, ем и есть буду, — мама надувает губы. — У железнодорожного переезда останови, я выйду на минуточку.
— Зачем? — удивляется папа.
— Стук колёс хочу послушать, — говорит мама и начинает скрипеть зубами. — Стук колёс, стук колёс, стук колёс, стук колёс!
— Вашему организму требуется кальций, — замечает Бабака. — Вы бы мел, Екатерина Алексеевна, ели или извёстку.
Папа тормозит у переезда. Мама выскакивает из машины и вприпрыжку бежит к рельсам. Мы с Бабакой за ней. Мама плашмя ложится в снег, правым ухом на шпалы, и прислушивается:
— Скорый на подходе: Владивосток — Москва.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук!
А вокруг тишина. А вокруг сосновый бор в снегу и жёлтое солнце на голубом небе.
— Екатерина Алексеевна, вы бы встали — простудитесь! — говорит Бабака.
Но маму не уговоришь, мама у нас настырная. Особенно сейчас — на пятом месяце беременности. Она к рельсам будто намертво приросла, даже прикрыла глаза от наслаждения.
— Катя, ты с ума сошла! — Это папа вылез из машины. — Чего доброго, ещё прилипнешь — как мы тебя потом будем отдирать?
Сказал так папа, счастливую маму подхватил на руки и отнёс в машину.
А машина не заводится. То есть никак, хоть ты тресни! Замёрзла наша «калинка», не привыкшая к сибирским морозам. Её же в Тольятти собирали, кто знал, что она окажется в Барнауле? Кто мог предположить? И вокруг, как назло, никого. Граждане все сидят по домам, на улицу, а тем более в лесопарк, носа не кажут.
— А может, укутать её одеялом? — предлагает Бабака. — У меня с собой есть бамбуковое.
— Придётся разводить костёр, — говорит папа. — Заодно и сами погреемся. Сгоняй, сынок, за хворостом, а я бензину пока солью, чтобы горело шибче.
— Эх, хорошо! — восклицает мама. — Воздух, сосны, снегири, удобный пенёк для пикника! Что ещё горожанину надо для полного счастья?
— Присаживайтесь, Екатерина Алексеевна. — Бабака подкатывает к маме валежину. — В ногах правды нет.
Бабака достаёт из пакета термос, бутерброды с колбасой и банку консервированных ананасов. Косточками её не корми, дай только похозяйничать.
— А консервного ножа-то нету, — доносится до меня из-за сосен.
Я выколупываю из сугробов хворост.
— Как то есть нету? — взвизгивает мама. — Костик же его положил!
Я продолжаю выколупывать из сугробов хворост.
— Наш Костик — весь в тебя! — кричит папа. — Такой же растяпа.
Я упорствую и всё ещё выколупываю из сугробов хворост. Хотя в руках у меня уже целая вязанка. Из неё можно свить три вороньих гнезда, и ещё на шалаш останется.
Но по опыту я знаю: сейчас к пеньку лучше не возвращаться.
— Если кто и растяпа, — кричит мама из-за деревьев, — так это ты! Немедленно открой нам банку, а то мы не знаем, что сейчас с нами будет! Мы всю дорогу только о том и мечтали, чтоб ананасов в сосновом бору поесть!
— Ну как же я её открою? Зубами разве? — удивляется папа. — И кто это — мы?
— Мы — это мы! — отрезает мама. — Я и Аделаида, наша будущая дочь!
— Нашу дочь будут звать Аделаидой? — ужасается папа. — Аделаидой Степановной Косточкиной?!
— Ну разумеется. Или ты что-то имеешь против? — нехорошим голосом спрашивает мама.
— Да нет.
— Имеешь, имеешь…
Тут я перестаю слушать, так как меня кто-то хлопает сзади по плечу:
— Мальчик, тебе помочь?
— Спасибо, я сам, — машинально отвечаю я и оборачиваюсь.
И столбенею.
Передо мной стоит голый волосатый человек.
Волосатый он гораздо больше, чем голый, поэтому вроде как и не голый. Типа нашей Бабаки на задних лапах — только без ошейника.
Я смотрю на человека во все глаза, в его ясные глаза с просинью, и он вдруг начинает краснеть. Это даже под волосами видно.
— Ну, я тогда пошёл?.. — как-то невесело говорит незнакомец. Без огонька как-то говорит.
— Постойте! — кричу я и на всякий случай делаю шаг назад, за сосну. — Вы, что ли, Снежный человек?
— Не-ет, что ты! — улыбается незнакомец и делает шаг вперёд. У него запах медвежонка и нет переднего верхнего зуба. — я не снежный, я — дождливый.
— Дождливый человек?
— Ну да! — радуется незнакомец как ребёнок. — Понимаешь, я дождь очень люблю. Я в дождь просто расцветаю весь, просто делаюсь каким-то счастливцем! Но сейчас зима… Дожди настанут только через три месяца.
— А вы в этом лесу живёте?
— Я? Я — нет. Я живу в параллельном измерении. А в ваш лес свежим воздухом проявляюсь подышать. Воздух у вас тут чудесный! А у нас — сплошной вакуум, э-эх!
— А как вас зовут? — Я расслабляюсь.
Раз человек прибыл из параллельного измерения, значит безвредный. Параллельные измерения же не пересекаются. Да и вообще, в грязь лицом себя ударять перед пришельцем негоже. Я выхожу из-за сосны.
— Костя, — протягиваю я дождливому человеку руку. — Костя Косточкин.
— А меня зовут Клаату. Но можно просто Игорь.
Рука у него тёплая и сухая — как у человека без страха и упрёка. Это сразу располагает.
— Давай, Костя, помогу. — Игорь кивает на мой хворост. — И с родителями заодно познакомлюсь.
Я мешкаю. С одной стороны, не каждый день с дождливыми людьми в лесу встретишься. Папа вообще глубоко в душе уфолог, он очень будет рад встрече с неведомым. И Бабака тоже. Но, с другой стороны, мама на пятом месяце, и Аделаида… А женщин надо беречь.