недоумками ниже ее достоинства, и голос звучал как прежде, и голова была высоко поднята.
После этой истории Ольга Алексеевна как будто внутренне пригнулась, сгорбилась, перед лекцией теперь всегда чувствовала начинающееся в ногах и доходящее до горла внутреннее дрожание, словно была заранее готова к удару, к унижению. Внешне это никак не проявлялось, никто не видел, не знал, но она знала!.. Почему это веселое хамство мгновенно ее сломило? Всего лишь хамство, всего лишь «вашего предмета больше нет», прозвучавшее как «вас больше нет»… То, что уверенность в себе помогает выстоять в испытаниях, — это иллюзия, первая в ряду разбившихся в этом году иллюзий. Уверенный перед унижением беззащитен, как всегда беззащитен человек перед неведомым, незнакомым, и выдернуть человека, непривычного к пинкам судьбы, с насиженного места в его картине мира куда легче, чем неудачника.
Ольга Алексеевна была по-прежнему красива, по-прежнему не суетно, как царевна-лебедь, двигалась, говорила с достоинством — жила с достоинством и собиралась именно так жить дальше. В молодости ее, идеальную и немного слишком монументальную, иногда называли «девушка с веслом», и сейчас, как случается со слишком монументальным сооружением, она неожиданно легко пошатнулась — пошла трещина, и девушка с веслом накренилась на один бок. Как всякий уверенный в себе человек, Ольга Алексеевна привыкла нравиться себе, а такой, накрененной на один бок, униженной, она не нравилась себе, не чувствовала себя собой… Такие вещи человек редко формулирует, и Ольга Алексеевна не формулировала, думала о более практических вещах: она обязана донести свои знания до тех, кто еще в них нуждается. Последнюю в семестре лекцию читала перед практически пустой аудиторией, двум студентам, парочке, которая забрела к ней на лекцию даже не с целью «сделать химию», а просто подержаться за руки на последней парте огромной, прежде всегда заполненной аудитории. Они держались за руки, перешептывались, краснели, полные своими ощущениями, не стеснялись ее. Как будто она фантом.
Конечно, можно было быстренько подсуетиться, начать преподавать историю или философию. Преподаватели истории КПСС боролись за лекционные часы по истории страны, преподаватели научного коммунизма, считая, что они ближе к философии, ринулись в философы, — Ольге Алексеевне образование и научная степень позволяли читать и историю, и философию. Но переквалифицироваться хотели все, и не такова была Ольга Алексеевна, чтобы толкаться. Не царское дело принимать участие в мышиной возне на кафедре, в битве за ставки и часы. Ольга Алексеевна поступила по-царски размашисто — дочитала свой курс и ушла из института.
Единственная ее приятельница в институте, вместе с которой написали когда-то письмо, на несколько дней сделавшее Ольгу Алексеевну знаменитостью, сказала ей по-женски, по-бытовому просто: «Оля, ну уйдешь демонстративно, а ты, ты сама — с тобой-то дальше что?»
И действительно — что?.. Что происходит с человеком, лишенным привычного самоощущения, сознания своей нужности, ценности, умения быть главным в своем маленьком кусочке мира? Каждому понятно: человека отвергли — человеку плохо. Но как плохо? Институтский преподаватель-лектор — особенная профессия, лектор имеет многолетнюю привычку властно оглядывать аудиторию, чувствуя, как приходит кураж — актерское слово, обозначающее особое состояние, возникающее в актере перед публикой, но преподаватель-лектор — тот же актер. А если еще и личностные свойства не таковы, чтобы легко смириться с обстоятельствами?..
Что касается личностных свойств, то о совсем еще юной Ольге Алексеевне коллеги говорили «много о себе понимает», — что происходит с человеком, который дополнительно к перечисленному еще и много о себе понимает?.. По шкале «плохости» Ольге Алексеевне было максимально плохо. «Плохо» выливалось в несвойственное ей прежде яростное желание обсуждать, осуждать, с брызжущим через край презрением она говорила о предателях, лишенных убеждений и совести, о тех, кто «и нашим, и вашим за рубль спляшем», — к примеру, знакомый преподаватель научного атеизма бегом переквалифицировался в преподавателя основ религии. А вот она себя не предала!.. Хвалить себя тоже прежде было ей несвойственно, но ей было обидно, тысячи злобных ос вонзали в нее тысячи огненных жал, и она защищалась как могла.
Не хочется рассматривать Ольгу Алексеевну с биологической точки зрения, она сама никогда не рассматривала себя как биологическую единицу, на чью жизнь влияет пол, к примеру, никак не связывала свою эмоциональную устойчивость со счастливой сексуальной жизнью. Последний год был для Ольги Алексеевны годом разрушения иллюзий, «срыванием всех и всяческих масок», и… что поделаешь, — у нее был климакс, и это влияло.
Можно было еще раз упомянуть злую иронию судьбы, но это была уже не ирония судьбы, а изощренное издевательство. Почему первый приступ — внезапный колющий жар, текущий ручьями пот, бьющаяся на виске голубая венка, красные пятна на лице, на шее — настиг Ольгу Алексеевну в тот самый миг, когда она переходила в ненавистную категорию неработающих?! Ольга Алексеевна отнесла этот странный приступ на счет шока, случившегося с ней при виде записи в трудовой книжке «уволена по собственному желанию».
Начиналось всегда внезапно, продолжалось от нескольких минут до получаса, было чрезвычайно мучительно и повторялось по многу раз в день. Ольга Алексеевна — блондинка с тонкой кожей, красные пятна на белой коже предательски горели огнем, скрыть приступ невозможно. Андрей Петрович отправил ее к терапевту «провериться», ну, а терапевт — к гинекологу.
— …У вас новый период в жизни… — привычно завел врач-гинеколог ведомственной Свердловки; начальственные дамы в климактерическом периоде были его основным контингентом, он знал, что с ними непременно нужно «подружить». — Менопауза означает…
…Менопауза, гормональная перестройка организма, падение уровня женских половых гормонов, прогестерона и эстрогенов… Снижение уровня эстрогенов вызывает состояние, аналогичное предменструальному синдрому… Раздражительность, плохое настроение, перепады настроения, плаксивость, обидчивость, нервозность… Жалость к себе, обида на жизнь, чувство, что никто не понимает, не жалеет…
Врач дружил, Ольга Алексеевна вежливо кивала, внутренне закрывшись за огромной стеной от всей его информации — все это не имело к ней отношения, не могло иметь! Эти ее приступы, «приливы» — просто жар, просто красные пятна, просто кружится голова и бьется сердце, но она не обидчивая, не нервозная, она точно такая же, как раньше.
— …Сейчас нужно любить себя. В плохую минуту — ванна, душ, съесть что-нибудь вкусненькое… Но с едой осторожней, почти все женщины в климактерическом периоде полнеют… …Кроме полноты, появляются и другие признаки старения: у блондинок резкое увядание кожи, у брюнеток оволосение лица… Гормональные средства могут и у блондинки вызвать оволосение лица… А жить половой жизнью можно.
Представив себя, живущую половой жизнью в усах и бороде, Ольга Алексеевна рефлекторно прижала руку к груди, и врач, не зная, чем утешить эту красивую, за время беседы дважды покрывшуюся красными пятнами даму, добавил:
— Климакс нужно просто пережить. Но при такой частоте приливов можно рекомендовать гормональные лекарства — вам выписать?..
Случались дни, когда один прилив сменял другой, как волны в шторм: одна волна, за ней другая, третья, без перерыва, но Ольга Алексеевна решительно покачала головой — лучше «просто пережить». Она даже аспирин при высокой температуре не принимала, лекарства принимают только при угрозе жизни, в остальных случаях — это слабость.
Выйдя из кабинета, Ольга Алексеевна подумала: ее кафедра будет теперь называться кафедрой современной истории, — у кафедры истории отберут двадцатый век. Ее коллеги будут преподавать историю двадцатого века, а она больше никогда не войдет в аудиторию, она — никто. Алена сказала: «Мама, ты — призрак замка Моррисвиль», неужели у нее совсем нет такта?! Подумала и заплакала, в точном соответствии с перечисленными симптомами. Но не признала, что это симптом. Признать, что она всего лишь частный случай тяжело протекающего климакса, — нет.
…Андрею Петровичу было сказано уклончивое «давление, печень… все вместе», — что-то скачет, что-то пошаливает, словно все ее органы разом ударились в пляс. Слово «климакс» имело в ее сознании оттенок насмешливого презрения, недаром говорят «сумасшедшая климактеричка», и визит к врачу лишь укрепил ее в том, что климакс — стыдный секрет. Сказать правду — лучше умереть.
Ольга Алексеевна, всегда внешне сдержанная, изо всех сил старалась не стать «климактеричкой» — истеричной, плаксиво-обидчивой. Так старалась, так крепко держала себя в руках, что ее и без того сдержанная пластика еще замедлилась, словно кто-то дунул на нее ледяным ветром — царевна-лебедь, которую заморозил Северный Ветер. Вот только ночью… Почему-то бессонницу врач забыл упомянуть. Бессонница Ольгу Алексеевну измучила так, что она с вечера начинала бояться ночи. Раньше у нее было как у всех, заснула-проснулась, а теперь ночь стала — целая жизнь, которую она проживала, пока все спали. Ольга Алексеевна больше не засыпала просто и честно, а забывалась сном, и любая помеха выдергивала ее из этого робкого сна — хлопнула дверь лифта или Андрей Петрович в другой тональности всхрапнул, — и вот уже она лежит без сна, беспокойно приказывая себе «спи, нужно спать, чтобы утром нормально работать…», и «…ах, да, я же не работаю…» — и пошло-поехало… Обратно в сон было не вернуться. В этом мучительном полусне-полуяви Ольга Алексеевна разговаривала сама с собой. О том, как все плохо.
Измученная собственным раздражением, Ольга Алексеевна находилась в конфронтации со всеми — с мужем, с девочками, с Ниной, но так и не признала, что ее яростное недовольство близкими, ее слишком пристальный взгляд, чересчур остро заточенная шпага — симптом. Видеть мир трезвыми глазами — тоже симптом. Гинеколог сказал Ольге Алексеевне, что женщины в климаксе относятся к окружающим строже, более критично, видят мир более трезво, чем женщины в детородном периоде… и, конечно, более трезво, чем мужчины, о мужчинах и говорить нечего…