явления частного порядка зарегистрированы в летописи. Не могла же, в самом деле, жизнь замереть совсем. Менялись управляющие. Расширялся поселок.
Управляющий Тит Зотов решил построить новую церковь. Был он раскольником, но понимал купчишка, что выгоднее ему сделаться единоверцем. В честь этого и соорудил храм. В наше время эта церковь переоборудована в клуб им. Кирова.
Через год новую церковь замыслили строить хозяева завода — на Каслинской дороге. Только денег пожалели. Решили проехаться за счет работных людей. Поначалу вычитали с каждого рубля полкопейки, а потом и по копейке. Десять лет строилась церковь. Называлась она новой, а впоследствии стала собором. Новую церковь видно почти из каждой точки города.
Несколько раньше, в 1840 году, за мостом была построена заводская больница, затем ее обнесли чугунной решеткой.
В 1848 году в Кыштыме, Каслях и в селе Рождественском свирепствовала холера. А через восемь лет в Кыштыме случился пожар — сгорела почти вся Ильинка. Теперь там Советская улица.
Обычные рядовые явления. А между тем крепостничество трещало по всем швам. Оно сдерживало развитие промышленности и сельского хозяйства. Все яростнее и настойчивее вгрызался в экономику новый способ производства — капиталистический. Именно в то время Маркс и Энгельс написали свой знаменитый «Коммунистический Манифест». Еще в глубоком политическом сне пребывала Россия, но были уже декабристы и петрашевцы. Потребовалась Крымская война, чтобы крепостнической системе был нанесен окончательный удар и бесповоротный приговор. И все эти события, конечно, позднее отразились и на биографии Кыштыма. А пока там шла неторопливая обыденная жизнь. Она могла всколыхнуться в любой момент.
УСТАВНЫЕ ГРАМОТЫ И КЫШТЫМЦЫ
Мастеровые и крестьяне Кыштымского горного округа после отмены крепостного права оказались в трудных условиях. Согласно местного положения, мастеровые и крестьяне, освобожденные от крепостной зависимости, должны были быть наделены усадебной, выгонной, пахотной и сенокосной землей. Но не даром, а за соответствующий выкуп.
Земельный надел отводился, в основном, небольшой — пять десятин на ревизскую душу мужского пола. На Сак-Элгинском выселке надел был и того меньше — одна десятина на ревизскую душу с оброком по одному рублю. Кроме оброка, крестьяне должны были платить земские повинности и вносить разные общественные сборы.
Кыштымские крестьяне на сходках от приема земельной нарезки категорически отказывались. Они заявляли так: землей пользуемся испокон веков, разработана она нашими дедами и отцами, поэтому она наша. И никаких договоров подписывать не будем. Речь шла об уставных грамотах, которые регламентировали землепользование между крестьянами и земледельцами.
Среди крестьян и работных людей шло глухое брожение. Некоторые кыштымцы бросили работу на заводах. Владельцы прекратили производство там, где больше всего не вышло на работу людей. Но запасов ни продовольственных, ни денежных ни у кого не было. Что ж оставалось делать? Наиболее бойкие отправились искать работу на Ревдинский завод, а семьи их остались пока в Кыштыме. Но, во-первых, положение работных людей в Ревде было нисколько не лучше, чем в Кыштыме. А во-вторых, скудный заработок приходилось делить на два пая — один на прожитье, а другой семье. Мало-помалу вернулись домой.
Наибольший спор между кыштымцами и заводоуправлением возник из-за покосов. Уставные грамоты работные люди так и не подписали, а потому считали себя необязанными их соблюдать. Рассуждали так: покосы наши и будем ими пользоваться так же, как пользовались раньше. Хозяева считали, что земля принадлежит им. Поэтому на пользование покосами кыштымцы должны брать в заводоуправлении билеты.
Стоял июнь. Мужики ходили на покосы смотреть траву. Залюбуешься. И то сказать — тепла и влаги вдоволь было. В огородах ботва у картошки словно на дрожжах растет. Не за горами и сенокос. Да только заковыка получается. От крепостного права освободили, вроде бы волю дали, каждый сам себе хозяин. Но вон как хитро повернулось. Всю землю и угодья хозяева за собой оставили. Хочешь надел — пожалуйста, но плати оброк. Хочешь покос — плати оброк, бери билет. Значит, рабочий человек уже ничему не хозяин, ничего у него нет за душой. Огород и тот принадлежит заводу.
Но каждый твердо знал, что пойдет косить траву на своем покосе. Да только начальство больно свирепое, расправой стращает за самовольство.
Вот и собрались на заводской площади, гудят, как шмели. Представитель заводоуправления Карпович увещевал кыштымцев: «Прогадаете, православные, останетесь без покосов. Пока вам их дают, выкупайте и дело с концом. Иначе посторонним отдадим. Желающих много».
— Не позволим! — кричит кто-то из толпы. К Карповичу пробивается Яким Вагин, шустрый рыжий мужичок, с умными проницательными глазами. Он работает на подвозе — уголь, дрова, случается, и железо везет на Ураим. Потому держит коней, без них ему жизни нет.
— Это кому же сулишь наши покосы-то? — вкрадчиво спросил он Карповича.
— Я тебе и толкую — желающие найдутся. Хотя бы каслинцы.
— На-ко, выкуси! — вдруг озлился Вагин и показал Карповичу кукиш. — Мой дед расчищал покос от кустарника, отец в порядке держал, я там балаган поставил, а ты меня оттуда гонишь?
— Бери билет и разговоров нет.
— Билет? А на рожон он мне? Я и без билета хозяин.
— Будешь куражиться, — нахмурился Карпович, — будешь народ смущать, в первую голову твой покос отдадим.
— Попробуй!
— Земля наша! Заводчики незаконно присвоили ее! — кричат враз несколько голосов.
Карпович машет рукой, призывая к тишине, но люди еще больше кричат. Накричавшись, расходятся по домам. Карпович угрозу сдержал. Приехал Вагин на свой покос, а там уже орудуют чужие, какой-то каслинский куркуль. Таких куркулей и в Кыштыме хватало. Косы только жихают. Хотел Яким сгоряча на косарей налететь, да вовремя спохватился. Наломают еще бока, вон их сколько. Вернулся домой Вагин и загрустил. Останутся кони на зиму без корма, хана придет. Помирать придется. Как он прокормит без лошадей семью, а у него детей полна изба.
И решил Вагин не сдаваться. Дождался, когда куркуль поставил сено в зароды, запряг своих лошадей, да еще соседей попросил помочь — и нагрянул на покос. Склал все сено на воза и привез домой. Узнал об этом куркуль, кинулся было в заводоуправление, а потом в лесничество. Разбушевался. Тюрьмой пригрозил. Народ собрался возле избы Вагина. Держит его сторону. Мужики наперли на полесовщика: правильно сделал Вагин, все мы сделаем так же, не троньте наши покосы! Без них нам не прожить.
Полесовщик с понятыми убрался восвояси. Пообещал Вагина притянуть к ответу. Однако хозяева побоялись принимать крутые меры, потому что это могло послужить искрой, которая разожгла бы пожар.
Постепенно страсти вокруг покосов улеглись. Осталось все по-прежнему. Вновь этот вопрос возник в конце 80-х и начале 90-х годов, уже при управляющем Карпинском. Этот твердо настаивал на выборке билетов на право пользоваться покосами. И плату за десятину установил вроде сходную — 20 копеек. Но кыштымцы билеты не выбирали. В конце концов, 20 копеек — сумма не великая. От нее никто бы не разорился. Дело было в другом. Взяв билеты, кыштымцы тем самым подтвердили бы право собственности заводчиков на землю. Как раз этого-то они и не хотели делать. Они упорно стояли на своем — земля наша, и потому никаких билетов мы не признаем.
Любопытно признание самого Карпинского. В 1899 году он выслал известному ученому Д. И. Менделееву один интересный документ. В нем, в частности, говорится о том, что о владении землей были выработаны определенные правила, которые и привились, кроме Верхне- и Нижне-Кыштымских заводов,
«население которых, несмотря ни на какие предложения заводоуправления, почти поголовно пользуется землей самовольно в размере более 5000 десятин, что вызывает составление свыше 600 протоколов в год только по одному пользованию покосами».
И далее Карпинский пишет:
«Такое неопределенное и натянутое положение в пользовании землей населения двух кыштымских заводов, конечно, не могло не отразиться на отношениях его к заводоуправлению, и конечным результатом мер, какие заводоуправление вынуждено было принимать для ограждения прав заводовладельцев, явился общеизвестный приговор 4 января 1898 года, требующий удаления управляющего из кыштымского завода. Приговор этот, конечно, отменен, но факт и земельная неурядица остаются по-прежнему, и следствием неприятия администрацией никаких мер было то, что 9 ноября настоящего года (это 1899 года — М. А.), было вооруженное сопротивление судебному и становому приставам при продаже имущества в возмещение убытков за самовольное пользование, причем толпа доходила до 100 человек».
Признание это очень красноречиво.
Но хоть и стояли кыштымцы на своем твердо, даже адвоката нанимали, гонца посылали в Петербург, однако то был стихийный протест, никакой организованности, разумеется, у них не было. Некоторые прятались в кустах: мол, не хотим мы ничего, заплатим несчастные эти 20 копеек, от нас не убудет, зато с начальством жить станем в мире. Были и такие — слово из песни не выкинешь.
Но наступали уже иные времена.
НОВЫЕ ВРЕМЕНА
Конец XIX столетия ознаменовался бурным ростом капиталистических отношений. Объем производства черной металлургии Урала заметно вырос. Однако его удельный вес в общем объеме производства металла в России заметно уменьшился. Это объяснялось тем, что феодально-крепостнические остатки на Урале удерживались дольше, нежели где-либо, и тормозили развитие промышленности.
В. И. Ленин отмечал:
«Итак, самые непосредственные остатки дореформенных порядков, сильное развитие отработков, прикрепление рабочих, низкая производительность труда, отсталость техники, низкая заработная плата, преобладание ручного производства, примитивная и хищнически-первобытная эксплуатация природных богатств края, монополии, стеснение конкуренции, замкнутость и оторванность от общего торгово-промышленного движения времени — такова общая картина Урала».