Какой адрес у отъезжающего? Адреса нет, а только будущее.
По счастливой случайности – в результате автомобильной катастрофы – освободилась комнатка, которую занимала соседка. Галя похлопотала, договорилась в домоуправлении обещаниями различного рода – и присоединила это пространство к имеющемуся лицевому счету.
Берта перебралась. Красота! Все-таки естественное освещение крайне важно. Правда, с шитьем стало трудновато – суставы. Генрих прописывал мази, уколы, но не помогало. Пришлось Берте оставить шитье.
Устроилась приемщицей грязного белья в прачечную.
И тут познакомилась при производственных обстоятельствах с мужчиной. Виктор Александрович, разведенный, заслуженный военный отставник. Он к ней отнесся с необычайной нежностью. Она и мысли не допускала до себя, что может что-то такое быть. Однако же случилось.
Он ей говорит:
– Дорогая Берточка, перебирайтесь ко мне. Захотим – распишемся со временем, не захотим – просто будем жить вместе. У вас ребеночек взрослый, ему ваша помощь больше не нужна, у меня дети взрослые, им до меня серьезного дела нет. Так что же мы будем себя в землю закапывать? Вам пятьдесят пять, мне шестьдесят пять. Очень хорошая разница для мужчины и женщины. Еще поживем.
Берта согласилась.
На прежней квартире телефона не было, и связь с Генрихом Берта утратила. Являться без предупреждения боялась, а предупредить – не телеграмму ж посылать?
Редко Генрих звонил сам и спрашивал о самочувствии, не надо ли оказать какую помощь по специальности. Помощи не требовалось.
Как-то Генрих попросился в гости.
Оказывается, пришло письмо от Кляйна из Германской Федерации. Генрих с Галей письмо тут же прочитали – интересно ж. И какие от них у Берты секреты могут быть! И вот Галя Генриха делегировала с визитом для разговора.
Дитер Францевич звал Берту в гости на неопределенный срок. Обещал принять по первому сорту – у него материальное положение обеспеченное, социальные блага, пособия.
– Тут он про нас с Галей не говорит насчет приглашения, но он этого просто не учел. А ты, Берточка, ему ответь, что мы все втроем готовы.
У Берты начались сомнения. Оформление документов в турпоездку – громадная ответственность. Сто раз всё проверят-перепроверят. За Галю и Генриха Берта была спокойна. А вот она сама – столько лет жила по ненастоящему, в сущности, документу, никаких подозрений никогда не вызывалось – меняла документ в связи с возрастом и переклейкой фотографии. Но заграница – дело другое.
Виктор Александрович об этих ее сомнениях не знал. Думал, она просто стесняется обременять человека. Ну, и это Берта, конечно же, учитывала. Однако документы беспокоили ее больше.
Вот она Виктору Александровичу и говорит:
– Я себя что-то очень неважно чувствую. Для меня такая нервная поездка будет непосильна. А Генрих с Галей пускай. Я сегодня же Дитеру Францевичу напишу. Даст Бог, поедут, посмотрят.
Виктор Александрович одобрил с пониманием.
Кляйн приглашение прислал. Генрих и Галя начали оформляться. Анкеты, то-се – как-то долго получилось. Но в конце концов поехали. Берта написала Кляйну записку с приветом от всей души, выражая надежду на встречу.
Возвратились довольные: Галя три чемодана одежды привезла и Берте гостинцы. Кляйн дал ответное послание – еще раз Берту приглашает и упрашивает во что бы то ни стало приехать на все готовое.
После приезда Генрих и Галя стали часто приходить к Берте и Виктору Александровичу. К себе тоже звали. И такая картина получалась – прямо счастье. Берта воспряла, наконец-то все вместе, по-людски.
Во время совместного обеда у Гали завелась беседа про Германию. Про то, как там живут в обиходе, про Кляйна – что человек прекрасный. Берта в тот раз была одна, без Виктора Александровича.
Галя и говорит:
– Берта Генриховна, вы же немка по национальности и язык, конечно, помните. Может, вам стоит подумать, чтоб отсюда уехать? Вы ж там родились, там ваши корни, мне Генрих рассказывал. Может, там даже ваши папа и мама живы, а вы тут сидите. Вас быстро отпустят.
Берта покивала, но заметила, что раньше, может, и поехала бы, а теперь Виктор Александрович у нее на руках, хоть и нерасписанный, да близкий, не бросишь.
– Вот он на вас гирей и висит, – намекнула Галя. Берта перевела разговор на другое:
– Нет ли надежды на ребеночка? Хочется понянчить.
Я бы ему шила рубашечки-распашонки. Если понемногу, я смогу. Вы простите такой вопрос, но это единственное, что меня интересует.
Галя посмотрела на Генриха и твердо ответила:
– Я абсолютно здоровая, а Генрих детей иметь не может. У него серьезное нарушение. Он, конечно, для женщины большой интерес представляет, но с детьми не получится никогда.
Помолчали, чаю попили с «Киевским» тортом и распрощались до следующего раза.
И тут начался террор.
Галя звонит каждый день и приходит к Берте с уговорами: езжайте на постоянное место, езжайте на постоянное место. Там вас Кляйн ждет и обеспечит. А здесь вы с Виктором Александровичем зачахнете. У него свой интерес, чтобы домработница была. А Кляйн вас на руках носить станет, как обещал. Он, конечно, совсем пожилой, но здоровье у него отличное, не то что у Виктора Александровича.
Берта недоумевала от такой настойчивости.
А тут ей назначил встречу Генрих:
– Берточка, я тебе откровенно скажу положение. У меня здесь перспектив нет. Меня даже на завотделением не ставят, потому что я еврей по паспорту. Ну какой я еврей? Я всю жизнь терплю за свой романтический порыв. А я еще относительно молодой человек. Мне хочется работать на ответственном посту. Ты поедешь в Германию, оформишь супружеские отношения с Кляйном, а потом нас с Галей вызовешь как ближайших родственников по статье воссоединения семей.
– А Виктор Александрович? – всхлипнула Берта.
– Он себе еще устроит судьбу. Не сомневайся. Я с ним уже поговорил. Он не против, только бы тебе было хорошо.
Берта согласилась.
Согласилась-то она согласилась, но у нее в душе поселилась такая мука, что не выражается словесно.
Виктор Александрович вокруг нее ходит на цыпочках:
– Берточка-Берточка! Берточка-Берточка! У тебя же всего два выбора, не десять и не двадцать. Это ж просто: или ехать, или не ехать. Как ты сама примешь решение, так и сделаешь.
Она смотрит на него – и не видит:
– У меня, наверное, давление подскочило. Вызовите скорую.
В больнице оказалось: гипертонический криз от высокого нервного напряжения.
Прибегает Галя в больницу:
– Берточка, как мы счастливы, что вы оклемались! Теперь сто лет жить станете нам на радость. Так что вы решили?
Берта кивает-кивает, а молчит.
– Берточка, вы дар речи потеряли? Вы ответить голосом не можете? Ничего, в Германии врачи квалифицированные, они вас в порядок приведут.
Берта опять молчит и кивает.
Галя ушла. На кровать к Берте подсела соседка, уже ходячая, взяла за руку:
– Вы совершаете серьезную ошибку, что не желаете ни с кем говорить. Я через такое прошла и теперь осознаю пагубность. Надо говорить, в себе держать – только хуже для всего. Если что хотите сказать – мне скажите, я за вас помолюсь. Вы крещеная?
Берта помотала головой.
– И ничего страшного. Вы в таком положении сейчас, что это значения не имеет. Вы, главное, основное говорите, хоть шепотом. Я не разберу – Господь разберет.
– Ой, Готэню! Ой, вейз мир! Ой, финстер мир![9] – выдохнула Берта и первый раз за долгий период уснула в покое.
Из больницы Берту доставили к Гале с Генрихом. Она увидела, что все ее вещи разложены по местам в присоединенной комнате.
Галя пояснила:
– Мы с Виктором Александровичем всё решили. Он вас больше беспокоить не станет. Не такие его годы, чтоб за женщинами бегать. Хорошо, что вы не расписались, а то бы вы ему сиделкой служили. А у нас вам забота. Вы нам родная, а ему никто.
Если б в квартире был телефон, Берта позвонила бы Виктору Александровичу – а телефон не поставили, хотя обещали давно и Галя сильно хлопотала.
Берта просидела на больничном с месяц. Потом снова собралась на работу.
Галя спрашивает:
– Вы на работу собираетесь? Можете не собираться.
Я за вас заявление по собственному желанию оформила, с руководителем вашим договорилась – отдыхайте. Я раньше вас в известность не поставила, чтоб лишнее не волновать. А теперь вы оправились и только укрепляйтесь. И Генрих такого же мнения придерживается.
Ну что ж.
Берта размышляла и даже радовалась, какой ей дети ковет[10] оказывают. Вот Галю не слишком любила, а она вся выкладывается от заботы.
И что тут сидеть? Эстерку ждать?
Ну, рассмотрят ее документы, откроется изначальная поддельность. Так она готова ответить. Ни Генриху, ни Гале ничего не будет опасного.
Эстерка без вины пострадала, Кляйн тоже. Не говоря про Матвея и Кауфманов с их детками и Цилечкой.
А тут за серьезное преступление ответить – святое дело.
И Берта решилась.
Надо связаться с Кляйном.
Написали ему по адресу и принялись ждать ответа. Через месяц ответ пришел – но не от Дитера Францевича, а от кого-то другого, кто получил письмо на его месте.
Сообщалось по-немецки, что герр Кляйн скончался и потому лично ответить на письмо не в состоянии. Письмо вскрыли, опасаясь, что пропустят важный финансовый документ, и просят за это извинить.
Вот примерно так.
Ну, отношение тут же переменилось. Галя намекнула, что раз никто никуда уже не отправляется, то надо Берте на работу ходить, а не дома рассиживаться.
– Мы сами с Генрихом проблему решим, без вашего участия. От вас ничего не ждем. Вы теперь хоть сто раз обещайте уехать самостоятельно, мы не заинтересованы. Кто вы такая? Вы только на общем основании можете претендовать. Не то что Кляйн. У него выслуга всякая. А у вас сплошной пшик, – заверила Галя.