Согласились.
Дети потянулись к Римме. Дети любят красивое, нарядное, веселое. Мирра, как женщина, конечно, поглядывала на реакцию Иосифа. Но он вел себя ровно, без нажима.
Зажгли абажур. Прибавилось уюта и покоя. От сладкого и горячего всех разморило. Обсудили погоду, обговорили снабжение, затронули тему о детях, о воспитании.
В основном Мирра с Риммой. Иосиф помалкивал, курил. Потом спросил:
– А как в столице с еврейским вопросом? Между нами – очень плохо? Что ученые люди говорят?
– Так я и знала. Всё про евреев и про евреев, – и передразнила: – «Между нами, между нами». Глупости!
В углу на тумбочке Римма разглядела под вышитой салфеткой аккордеон:
– В доме музыка, а мы сидим как неграмотные! Йося, это ты играешь? Сыграй что-нибудь. Я музыку люблю.
Я в Киеве ходила на все спектакли Театра оперетты. С детства. Мама и папа меня приучали. И в оперный тоже. Я на вечерах самодеятельности в институте исполняла из «Наталки-Полтавки» – овацию устраивали. У меня кораллы на шее – каждый камень с булыжник, как на Подоле, и дукачи здоровенные. Мама в эвакуации сберегла. Все продала, а кораллы сберегла. Ну, быстренько, сыграй, Йося!.. Мне Мирра хвалилась, ты и на скрипке играешь – виртуоз! И еще она рассказывала, что в детстве ты мечтал стать клейзмером! Вот слово, извини, на клизму похоже! По свадьбам ходить играть, чтобы угощали вкусненьким. Правда?
Мирра делала-делала знаки Римме, но бросила.
Йося сказал:
– Клейзмеры и на похоронах играли. Ну хотел. Теперь не играю. Не хочется. Я когда завклубом был, сильно играл. Гулака-Артемовского всю оперу мог сыграть. И спеть на разные голоса. Под скрипку, под аккордеон. Пойдемте, проводите меня до работы – пора мне.
И совсем не грустно сказал, а даже жизнеутверждающе. Мол, раньше было дело, а теперь другое желание. Но как будто в театре спустился занавес.
Римма так и сказала:
– Солист не в голосе. Нужно скорей на воздух! Давайте и деток возьмем. Им перед сном полезно подышать.
Вышли. Эммочка на руках у Иосифа, он шагает впереди, за ним Мирра с Риммой, Изя плетется сзади, цепляется за каждый куст – интересуется веточками.
Навстречу девчата с парнями – идут с танцев, как раз из клуба. Там после кинофильма устраивали танцы для молодежи. Хлопцы немного выпившие.
Один как бы про себя говорит, подделываясь под артиста:
– Шо-то я не пойму, товарищи! Гоним, гоним мы жидов из нашей жизни, а их больше становится. Глядите, мало этих, ну ладно, то наши, старые, и еще одна объявилась. Надо б ее прощупать, хто такая.
И вся компания радостно засмеялась, как от анекдота.
Йося дернулся – так Мирра еле успела поймать за рукав:
– Не связывайся, Йосенька, они ж пьяные. Гады.
Римма частично возразила:
– Пьяные, конечно. Но они так думают. Что же им – молчать? Они меня пока не знают. Имеют право думать что угодно. Я не обижаюсь.
У клуба распрощались с Йосей и разошлись по домам, договорившись крепко дружить.
Римма стала заходить к Чернякам почти ежедневно. То забежит утром перед работой, то вечером – прогуляться после чая перед сном. И всегда с гостинцами.
Мирре даже неудобно – девушка тратит деньги на ненужное:
– Риммочка, ты бы средства не швыряла. Тебе обустраиваться надо.
А та улыбается, как обычно:
– Я вас нарочно к себе не приглашаю. У меня при хозяйке отличная комната. Я все нужное привезла из Киева, от родителей. Хочу, чтобы здесь у меня все было как дома. Все-все. Когда привезу полный комплект – позову на новоселье.
– Я квартирную хозяйку знаю. У меня ее сын Ивасик учится в седьмом «Б». Неуспевающий. А мать хорошая женщина. Работящая. Она мужа на войне потеряла. Она мне про тебя говорила по секрету, как она довольна. Аккуратная, говорит, девушка. Только слишком самостоятельная. Не в укор, а как характеристика. Ты же понимаешь.
– Ну конечно, понимаю. Я ее прямо как родную мать полюбила. «Риммочка то, Риммочка се». Татьяна Петровна – женщина отличная. Все качества при ней. Только очень больная. Я ее буду лечить, чтоб ей в больницу не бегать. И сын – мальчик хороший. Мы с ним беседуем. Он историю любит. В Киеве никогда не был, представляешь? Я как-нибудь возьму его с собой, проведу экскурсию с объяснениями. А твою химию не любит, потому и не учит.
Иосиф Римме улыбается-улыбается, как может. А после всякий раз говорит Мирре в таком роде:
– Не нравится она мне. Вот хоть убей, не нравится. Главное, зачем ты ей душу открываешь, про меня рассказываешь, советуешься.
Мирра в недоумении:
– Это твоя причуда. Она хорошая. Дети ее любят. Детей не обманешь.
– Ну-ну, – промычит что-то такое – и в сарай свой, художества выжигать.
По характеру Римма и в самом деле проявляла недюжинные самостоятельность и энергию. Всего ничего как приехала, а всюду себя зарекомендовала. И в райкоме комсомола: предложила читать лекции о здоровье с разных сторон – по селам ездить. Инициативу одобрили.
На работе пациенты валом валили:
– Римма Аркадьевна поговорит – и уже легче. А как таблетки пропишет – так совсем хорошо.
Свою прямую специальность Римма официально не использовала. Для нее в больнице общего профиля психиатрического занятия не было – никто не обращался. Кто психический, тому хорошо в дурдоме. А тут в основном нормальные люди.
Так что Римма осваивалась по части общего лечения.
И чем дальше, тем больше. И из сел к ней ехали. Старые врачи даже обижались: свистушке верят, а им не очень.
Главврач намекнул:
– Вы, Римма Аркадьевна, молодой специалист. У нас по распределению. Уедете в свой Киев, а тут сложившийся коллектив. Не мутите воду своим поведением.
Римма в крик:
– То есть как «не мутите»? Я людей терапевтически лечу, наших с вами советских граждан. Что ж, они должны весь день находиться в очереди в приемном покое, пока их примут, а я без дела сиди? У меня красный диплом, я куда хотите могла поехать, хоть в Москву, не говоря про родной Киев! А я сама сюда попросилась.
Главврач тоже не сдержался:
– Ждали вас в Киеве, а тем более в Москве, с вашей национальностью вместе. Скажите спасибо, что тут работаете. А то можно и по статье оформить. Или переведем в фельдшерско-акушерский пункт куда-нибудь на хутор в связи с производственной необходимостью.
Римма раскрыла рот. Но тут же закрыла, из кабинета вышла и дверью не хлопнула, хоть собиралась.
Пришла к Мирре с Иосифом – поделиться.
Мирра молчит.
А Иосиф говорит:
– Дурак твой главврач. А чего ты ожидала? Меня выгнали, а я и киноустановку достал, и ремонт после войны сделал, и музыкальный кружок организовал – из Чернигова однополчанина уговорил приезжать раз в неделю уроки давать по баяну. Я ж играю без нот, а он по нотам. Думала, тебе будет исключение? Запомни, исключений в таких делах не бывает.
Мирра Римму гладит по голове. А та Миррину руку отбросила:
– Вот из-за таких, как вы, евреев и гоняют. Нужно своим поведением доказывать, а не словами и рассуждениями. Я к вам не по поводу национальности пришла жаловаться, а просто насчет хамства обсудить. А вы на одно сворачиваете.
Тут от взрослого крика заплакала Эммочка. Римма взяла ее на колени – девочка сразу успокоилась.
– Полюбуйтесь, ребенок расстроился! Из-за чего? Из-за вашей узости, – припечатала Римма.
Чай пить не стали. Римма подхватила свою лаковую сумочку и ушла не простившись.
Иосиф засобирался на работу:
– Опаздываю. Не хватало, чтобы и отсюда попросили. Я тебе говорил, Мирра, не надо с Риммой дружить.
Вышел за калитку, прошел метров двадцать. Из-за дерева выступила Римма:
– Йосенька, не сердись. Я тебя до работы провожу.
– Нет уж, лучше я тебя домой отведу. Поздно.
– Ну давай.
Римма взяла Йосю под ручку. Без разрешения, между прочим. И пошли.
Римма говорит:
– Ты ведь на фронте был, Йося? И награды имеешь, мне Миррочка показывала. И еще евреи там были. И мой папа на фронте был, он по возрасту мог и не быть. Я поздняя. Он в санитарном поезде все четыре года под бомбами в огне.
– И что?
– А то, что весь советский народ воевал в одном строю. Мы с мамой и бабушкой были в эвакуации в Уфе. Бабушка читала в газете списки награжденных – вслух. И всегда плакала. А как еврейскую фамилию прочтет, так сильнее плачет. Мама у нее спросила: «Почему ты евреев всегда выделяешь? Остальных меньше жалко, что ли?» Бабушка ответила: «Всех жалко. Но все мне двоюродные, а евреи родные». Мама ее осудила. И я осуждаю. А ты осуждаешь?
Йося высвободил руку и сказал:
– Не осуждаю.
Подошли к дому. Римма помахала Иосифу рукой:
– Спасибо, дорогой кавалер! А все, что я говорила, забудь. Завтра начинаю новую жизнь.
Йося плечами пожал и пошел себе.
«Легкомысленная девушка», – нашел он правильные слова и успокоился.
С того вечера Иосиф переменил поведение. Снял салфеточку с аккордеона и повадился играть мелодии, преимущественно еврейские. Кстати, еврейские мелодии плохо поддавались аккордеону. Переливы разные, переходы, перетекания, а аккордеон все-таки массивный инструмент, даже прямолинейный. Потому, наверное, Иосиф достал из шифоньера скрипку – до того лет десять не трогал, как раз с до войны. Однажды выдал на скрипке «Добранич». Им на свадьбе, перед тем как молодоженам удалиться вдвоем, играл на скрипке и бубне эту мелодию последний в округе еврейский оркестр.
Мирра аж подпрыгнула за своими тетрадями.
Римма не заходила.
Мирра расстраивалась:
– Ну вот, обещала новоселье устроить, а не приходит.
Тут как раз родительское собрание в школе. От беспокойства Мирра спросила у квартирной хозяйки Татьяны Петровны насчет Риммы – здорова ли и вообще.
– Городок крохотный, а не вижу и не вижу. Специально зайти стесняюсь, вдруг оторву от важного занятия, – оправдывалась Мирра.
Татьяна Петровна успокоила:
– Цветет, как роза, ваша Риммочка. Я сама ее не вижу. На работе и на работе. Она отзывчивая – потому.