Снова пошла живая тайга. Стояла она плотно, во всю силу. (Ах, хороши места! Живые. Зверя, должно быть, в этом буйном разнолесье! И птиц тоже. Зяблик, наверно, вьет уже свою кудрявую песенку, перебивает себя, оттягивает и захлебывается, подымает все выше и выше. Ну и силища в его крохотном горлышке! И дятлы кричат скрипучими своими голосами. Кричат изредка, потому что им некогда - работают. И кукушке по времени пора. Грудной ее голос под небесным сводом полней, круглей и печальней, чем тот, что живет в памяти...)
Вот снова старая гарь, мертвый остров. Должно быть, гниль уже вошла под кору, мягко пробирается в сердцевину. И зверь ушел отсюда, и птица улетела, и даже муравьи не скоро заселят это гиблое место. Лес может и совсем не отрасти. По редине ветер начнет разгоняться, валить раменные сторожевые дерева. И смотря какое место тут, а то вода подступит, заболотит все, и конец лесу на веки вечные.
(Нет, подходящая у меня работенка! Что же тогда делать в родном краю, если не отводить главную здешнюю беду? А юг если взять, угорья, там беда эта и того плоше - после огня по скатам всю землю стащит дождями, и какой уж тогда лес, на камнях-то? Что останется - жуки доточат, в труху пережуют. А если сгорит сухолесье на песках - смоет и сдует все подчистую, где уж там прижиться семени! И не дай бог второй пожар по гари - все перепылит в летучую золу. С веками, конечно, через траву и кустарники лес может подняться снова, да только очень уж долго ждать...)
Пилот повернул к дому, замыкая кольцо облета, а Руцких с Родионом все глядели да глядели на горизонт: не покажется ли тревожный дым. Но нет, в этих лесах первой ценности ничего подозрительного не было. Славно! (А пора, пожалуй, проситься на дело. Вот вернется Бирюзов - надо лететь с ним. Какого дьявола в городе сидеть? Хоть чем-нибудь подмогу.) Родион мысленно благодарил Платоныча за полет, теперь легче ждать будет.
Прошло часа два, как они поднялись. Вот уже показался город и на окраине его "пятачок" родного аэродрома. На базе шумела какая-то команда, - наверно, перебросили ее с другого отделения, где не так горело. Пожарники разбирали парашюты, грузились в горячий, видать, только что прилетевший самолет. Родион завидущими глазами поглядывал на парашютистов, узнавал кое-кого, нетерпеливо ждал, когда Як подрулит поближе к ангару.
- Вот что, Платоныч, - решительно сказал он. - Бирюзов вернется, я лечу с ним.
- Дудки, Гуляев! - возразил Гуцких. - Сам гробанешься и меня подведешь под монастырь.
- Что ты, Платоныч! - Родион сделал ход конем. - Прыгать я пока не рискну. На вертолете подкинешь, как дармоеда.
- Это другое дело.
Родион вылез из самолета, подошел к парашютистам. Многие знали Родиона и слышали, что сезон открыл он бедой первого разряда. Ощупывали его, совали в бока кулаками - жив, мол? А на дворе маячили, по-прежнему томились без дела несколько чужаков. Даже не посмотрев на них, Родион поковылял мимо забора на выход.
У калитки сидел светлоглазый парень, что утром выпросил рубль. Он вскочил, будто ждал Родиона, встал поперек дороги, заулыбался неясной, какой-то беглой улыбкой. Ладный парень. Разворот плеч - дай бог, такому только и работать.
- Ра! А ра-зрешите опять же закурить!
- Пожалуйста, - сказал Родион.
- Пра-шу! - сказал парень, но тут же поправился: - То есть спасибо!.. Ловко вы этого пижона!
Родион не отозвался, смотрел, как у парня мелко дрожат руки.
- А Гришку Колотилина, пьяницу и алкоголика, вы не знаете?
- Это вы будете? - Родион рассмеялся.
- Я, - гордо сказал парень. - Употребляю! Вусмерть. Можно с вами по стопарю выпить?
- Я не пью, - нахмурился Родион, заметив, что парень чуть навеселе. Добавил: - С кем попало.
Гришка растерялся, бормотнул:
- А я не кто попало.
- Кто же вы?
- Я на стройке работал, - сказал Гришка. - По шестому разряду.
- И что?
- Выгнали, - простодушно объяснил Гришка. - Можно, расскажу по порядку?
- Валяй! - Родион присел на бревно. Ему все равно сегодня делать было нечего, и парень чем-то его заинтересовал. Пусть поговорит, а что?
- Взялось все с одного случая, - обстоятельно начал Гришка. - Захожу в закусочную. Спрашиваю: "Напитки у вас бывают?" - "Коньяк", - говорят. А у меня уже характер слабый выработался. Через полчаса я захорошел. Чувствую только, вторую бутылку давлю. В углу стоят трое. "Идите спать", - говорю. Они меня пригласили на улицу и уделали. Выхожу утром на работу - весь в синяках. Мастер спрашивает: "Что это с тобой, Колотилин?" - "Родимые пятна", - говорю. "Раньше не было". - "А они, отвечаю, у меня особые, блуждающие. Сегодня здесь, завтра там". И тут он меня обидел. "Это родимые пятна капитализма", - говорит. Я ему тоже врезал. Как он молодых ребят опивает и что у них с прорабом одна лавочка. Ну, перевели в подсобники. Это меня-то, плотника первой руки!
В голосе Гришки Колотилина послышалась обида.
- Ну-ну? - сказал Родион.
- Повело совсем. С утра уж я не мог без этого. Олифу начал потаскивать, белила, рубероид. Товарищеский суд был и много другого. Потом работу совсем забросил, ни за что пятнадцать суток получил. Выселили, паспорт в милицию забрали - и сюда...
- Хорош, - сказал Родион и поднялся.
- А ловко вы сегодня этого хмыря! - восхитился Гришка. - Будто краном... Можно у тебя спросить?
- Еще рубль? - Родион глянул в те же умоляющие глаза. - Не дам.
- Да нет, - сказал Гришка. - Не то. В работу бы меня скорей взяли, а то я тут чего-нибудь сопру по мелочи.
- Давай ко мне тогда, елки-моталки.
Родион поднялся, пошел было, но такой уж день, видно, выдался - его догнал Евксентьевский, тронул за рукав.
- Ты на меня только не рычи, товарищ Гуляев, - сказал он и засмеялся как ни в чем не бывало. - Можно один вопрос задать?
- Спрашивайте, - сказал Родион равнодушно.
- У меня такой вопрос, товарищ Гуляев. Почему мы должны перед этим товарищем Гуцких ползать?
- Вам не понять.
- Да? Это почему же?
- Да так уж.
- А все-таки?
- Да за одно то, что он весь осколками порван! И под сердцем у него сидит кусок немецкого железа, а он на вас, сволочей, еще нервы мотает!
- Значит, берешь меня в свою команду?
- А идите вы к едрене-фене! - Родион затоптал окурок и пошел прочь, сплевывая с губ табачную горечь.
5
Следователь. Свидетельница Чередовая, вы первый раз увидели Евксентьевского на пожаре?
- Нет, в вертолете еще обратила внимание.
Следователь. Обратили внимание? А он на вас тоже обратил внимание?
- Ну, все в одной кабине были...
Следователь. И Гуляев?
- Рядом сидел.
Следователь. А он ухаживал за вами?
- Зачем вам нужно знать такие вещи? Ну, ухаживал, если в вашем понимании...
Следователь. Я спрашиваю, этот Евксентьевский-то не ухаживал за вами?
- Вы считаете, я бы позволила?
Следователь. Значит, вы не думаете, свидетельница Чередовая, что причиной преступления была ревность?
- Я даже не думаю, что и преступление-то было.
Следователь. Ваше особое мнение мы знаем. Но учтите, за ложные показания вы несете уголовную ответственность по статье сто восемьдесят первой.
- Не боюсь я ваших статей. Я правду сказала.
В субботу после обеда Родион позвонил на базу.
- Какие пироги, Платоныч?
- Горячие, - донесся голос Гуцких. - Это ты, Гуляев? Горячие пироги. Горимость высшая, пять баллов. Пластает тайга.
- Ясно. Бирюзов не прилетал?
- Хватился! Утром еще. Про тебя спрашивал.
- Ты сказал, что я в порядке?
- Сказал. А он группу-то отправил поездом, а сам пробился на гражданских самолетах. У него целая история была на пожаре...
- Что за история? Где он сейчас?
- А я его тут же на самолет и скинул в одно интересное место. Народу, понимаешь, не хватает.
- Куда же это его?
- В район Атаманки. Одного. Там здоровый пожар, надо срочно готовить вертолетную площадку. За день, думаю, сделает...
- Платоныч. - Родион сильно прижал трубку к уху. - Ты как хочешь, Платоныч, а я к нему. Когда туда вертолет?
- Послезавтра. Бригаду Неелова повезу. Ну хорошо, хорошо, Гуляев. Бюллетень ты закрыл?
- Да.
- Погоди, не бросай трубку! Еще новость. Твоя подопечная уже тут. Оформляется. Она, оказывается, с десятилеткой. Что? Придешь?
Родион слушал и не слушал - ловил краешком глаза такси, переминался в телефонной будке, и вся она ходила и скрипела...
Они встретились во дворе конторы. Родион боялся этих первых минут, думал всю дорогу, что он ей скажет, как поздоровается, и никак не мог придумать. А получилось, что они даже не поздоровались, вроде бы забыли.
- Приняли! - радостно крикнула Пина с крыльца, заметив его у ворот.
- Ух ты, елки-моталки!
Он рассматривал ее, словно увидел впервые в жизни. Да на то оно выходило, потому что Пина представлялась издалека другой. Платье на ней легкое было сейчас и чулки такого цвета, будто их не было совсем. А от туфель Пина длинноногая сделалась, точно городская студентка, к которым Родион всегда боялся подходить. И вся она ничем не напоминала ту бабу-растрясуху, с которой он встретился на Чертовом бучиле, только в глазах те же бесенята. Пина приблизилась.
- Ты не хлопотал тут за меня, дяденька?
- Что ты, тетенька!
- Смотри, а то я не люблю, если что-нибудь по знакомству. И ноты отца не приходило?
- Какой ноты?
- Видно, я ее опередила. Написал, что, мол, мою дочь Агриппину Петровну Чередовую, когда она приедет, прогоните назад, если сможете.
Они рассмеялись. Пина весело, от души, а Родион сдержанно, как бы не решаясь, потому что он не мог освободиться от волненья и не знал, как поддержать разговор.
- Мне еще надо паспорт из гостиницы выцарапать и сдать сюда, - сказала Пина.
- Может, завтра?
- В воскресенье-то?
- А мы дней не разбираем, когда горит.