Сегодня вторник, Элик провожает меня до памятника Екатерине.
– Знаешь, почему я выбрал тебя? Я, пожалуй, могу тебе сказать.
Он, пожалуй, может!.. Кто будет с ним общаться, если он говорит «пожалуй»! Даже наши «одаренные» не будут!
– Пожалуй, скажи, а я, пожалуй, послушаю… – сказала я. Глупый теленок, смотрит на меня глупыми телячьими глазами.
– Я выбрал тебя из всех, потому что ты другая, – сказал Элик.
Приятно. Я не такая, как все, я другая.
– Мы оба другие, – уточнил Элик.
Я, конечно, «другая», но в смысле особенная, не такая, как все. А вовсе не «другая» вместе с Эликом. Вот еще, быть «другой» вместе с розовощекой несмышленой куколкой!
– Одинокие, – сказал Элик.
– Я?! Одинокая? Ты что?! – засмеялась я. – Ты думаешь, если у меня нет мамы?.. Я не одинокая! Я просто другая! Я, я… я была под пулями! Ты видел на небе следы от пуль – зеленые, синие, как будто фейерверк?
– Ты обманываешь, ты не видела на небе следы от пуль.
Ну, возможно, я обманываю, и что?
– Я не одинокая! У меня знаешь, сколько всего есть! У меня есть в сто раз больше, чем у всех! У меня есть свой мир.
У тебя есть свой мир?
– У каждого человека есть, – удивился Элик.
– Я имею в виду не свой мир, а СВОЙ МИР.
Как объяснить куколке, что все мы в нашей семье связаны тончайшими любовными нитями? Как объяснить, что мы не просто какие-нибудь «отец, дочка, мама, теща», у нас каждый каждому по кругу «нежный сообщник»?.. Каждый из нас для чего-нибудь: я, чтобы меня любили, Санечка, чтобы мы его любили, Вика, чтобы командовать нами, Катька, чтобы был уют и безопасность. И что мой мир полон дорогих нам мелочей, разной прелестной чепухи, что…
Глупо говорить это Элику, правда? У каждого есть свой мир, и у Элика тоже есть свой мир, его мир состоит из мамы, папы, бабушки, брата, сестры, родственников и тоже полон дорогих ему мелочей.
– Ты все равно не поймешь, – сказала я.
Повернулась и ушла от него.
…Ох, а куколка-то почему одинокий? Я не спросила: а ты-то почему одинокий, бедная маленькая куколка?
– Эли-ик! Подожди! – я подбежала к Элику. – А ты почему одинокий? У тебя же мама-папа-брат-сестра?
– Я одинок как всякий умный человек, – сказал Элик.
Все очевидно – подростковые комплексы.
Но он хотя бы понимает, что он мне сказал, этот доморощенный психолог, эта куколка хренова (вульгаризм), этот дурачок (просторечие)?
Он сказал, что я одинока, потому что у меня нет мамы, а он одинок как умный человек. Жалко его – как он будет жить, если он ни-че-го не понимает…
От памятника Екатерине я пошла не домой, а обратно на Невский.
На веранде был М.
Вот кто точно другой, это он. В театре у него плохо, на душе плохо.
М. два раза сорвал репетиции – он же пьет. Санечка в наказание временно закрыл его моноспектакли. Моноспектакли не приносят театру доход, и Санечка предоставлял М. малую сцену просто из уважения к его таланту. А теперь он пьет из-за того, что Санечка сказал – ищи себе другую сцену. Санечка говорит – ему бы только найти причину.
На душе у него плохо – я же вижу, как он смотрит на свою рюмку водки. Как будто на всем свете они только вдвоем, он другой и она другая.
Моя главная жизнь
Вика сказала нам с Катькой, что ее сексуальная жизнь увеличилась на одного человека.
– Не стыдно тебе, девица, изменять Сережке? – спросила Катька.
– Мне стыдно? С ума сошла?! Я изменяю по-честному. Они же друг с другом знакомы.
Профессор и критик часто бывают у Вики вдвоем, сидят-пересиживают друг друга.
Взрослые старые люди, а ведут себя, как будто они персонажи старого кино, – один перед Новым годом ходит в баню, другой жених, а Вика как будто томная красавица с гитарой.
Когда они вместе, Вика обращается с ними строже, чем по отдельности. Критик думает – Вика привыкла иметь дело с людьми под наркозом, вот и обращается с ними как с роженицами, а профессор ничего не думает, он так слушается Вику, что даже не смеет разоблачить Викино вранье. Вика при нем врет критику, что она врач.
– А у вас, уважаемый, кажется, лекция, – потирая руки, говорит гномик-критик.
– Я могу опоздать на пару минут, – отвечает длинный худой профессор, горестно поглядывает на Вику и нервно убегает. Критик всегда пересиживает – у него же нет лекций, заседаний кафедры, защит аспирантов, он притуляется за столом на Викиной кухне и пишет свои статьи, не отрываясь от Вики.
– Вы что, девочки, ничего не понимаете? Они мне оба нужны, – сказала Вика.
Для Вики все что-нибудь делают. Профессор вкручивает ей лампочки и чинит кран в ванной, а критик водит ее повсюду, на разные модные мероприятия. Вике особенно нравится ходить в редакции толстых журналов.
– Викон, когда ты среди пожилых литераторов, у тебя создается впечатление, что ты – Старая Питерская Интеллигенция, – сказала Катька, – а когда ты с профессором, тебе кажется, что ты еще в третьем классе. Конечно, они оба тебе нужны.
– Давайте подробно обсудим мой любовный треугольник, – предложила Вика.
Катька на диване, я на гинекологическом кресле, Вика перед нами как актер на сцене, прижала руки к груди.
– Знаете, девочки… Мне эмоционально очень тяжело…
Таким нежно-задумчивым голосом в кино обсуждают сложный любовный треугольник, и Вика обсуждает свой любовный треугольник таким голосом, блестя хитрым взглядом.
– Я не могу никого бросить. Нет, я не взвешиваю, кто полезнее и больше меня любит» Но Сережка мне лампочки и кран, а критик любит меня как-то ярче, красивее… Девочки, я же в этой сложнейшей ситуации все сама! Я всех ограждаю от страданий, от ревности, вся эмоциональная тяжесть этого треугольника на мне… Катька! Маруся еще ребенок, но ты-то понимаешь, как мне тяжело?!
У них неравноправная дружба. Они как хитрая лисичка и простодушный зайчик. Вика свой интерес соблюдает каждую секунду: «Ты меня уложи, подоткни одеяло и убаюкай, а когда я засну уютно, ты ночью пойдешь домой за тридевять земель». А у Катьки никогда нет своего интереса, только болтать, смеяться, слушать Викины истории. Катьке и в голову не приходит сказать – а теперь твоя очередь меня баюкать. Это называется «синдром закадычного друга» – когда один друг, очень скромный, живет жизнью другого, более яркого, агрессивного.
Правда, иногда Вика может пожить Катькиной жизнью. Вика где-то услышала, что знаменитые актрисы очень внимательно относились к мелочам, это помогало им входить в роль. И теперь моя комната у Вики как будто костюмерный цех. Мое гинекологическое кресло завалено длинными юбками, дырявыми блузками, корсетами с пожелтевшим кружевом, поясами для чулок. Мы с Викой добыли всю эту одежду начала века в антикварных лавочках во дворах на Литейном, на Владимирском, на Пушкинской. Обошли все дворы, все неказистые, без вывесок магазинчики, рылись в корзинах и сундуках, и все нашли, и даже пояс для чулок, и рваную шаль, и поломанный лорнет!
Вика спросила:
– Катька, а как у тебя репетиции, нормально?
– Нормально, – сказала Катька. Она знает, что Вике интересно накупить рваных юбок, а слушать про репетиции неинтересно. Катька и сама не хочет рассказывать. Ей кажется, что рассказывать – значит, привлекать к себе внимание.
А у нее совсем не «нормально»! Она до смерти боится. Она в детстве боялась старших и до сих пор боится. Старшими она считает всех. Сейчас боится Чехова. Ей в институте говорили – в классике вы должны трепетно относиться к каждому слову, это же классика, а не Ивановпетровсидоров!
Катька изучает всех исполнителей своей роли. Начала с первой Маши, Книппер-Чеховой. А потом ей нужно все чужое творчество забыть и быть собой, своей Машей, иначе как сделать новое и интересное? Классику очень трудно играть, с одной стороны, роль вся в штампах. А с другой стороны – сыграет по-своему, а все скажут: «Разве это чеховская Маша?»
Моя главная жизнь
Вика все время хочет обсуждать свой любовный треугольник! Вздыхать, спрашивать, кто ее больше любит и как ей быть в такой сложной ситуации, чтобы никому не сломать жизнь.
Что-то придумывает, врет, что ей куда-то нужно, и Катька должна ее сопровождать.
Придумала, что ей нужно лечить кариес, а одной страшно. Повела нас в красивую клинику на Невском, ту самую, в которой она лечила псевдоперелом. В этой клинике есть все, даже пластическая хирургия.
От Викиного желания обсуждать два своих романа получился третий роман!
Викино третье мужское плечо – Лев Борисович. Он врач, гинеколог, владелец красивой клиники на Невском.
Вика познакомилась с Львом Борисовичем по месту лечения – устроила скандал. Что-то ей там не понравилось, то ли стоматолог, то ли гардеробщик, то ли очередь, и она потребовала самого главного. Ворвалась в кабинет, и нам пришлось идти за ней, как бычкам на веревочке.
– У вас там знаете что? – сказала она страшным голосом. – Очередь!
Вообще-то Вике никакая очередь не страшна. У нее такая свирепая энергетика, что очередь сама перед ней расступается, как будто падает в обморок.
– Там всего один человек, и он уже вошел в кабинет. Извините, пожалуйста. – Катька дернула Вику за руку.
– У вас там очередь из одного человека, а я не могу в очереди! У меня через десять минут лекция!
– Где вы читаете лекции? – Человек с голой, как шар головой, как у Маяковского, привстал с кресла в том смысле, что он сейчас доставит Вику на лекцию. На пиджаке у него бэйдж «Лев Борисович», без фамилии.
– Катька, Маруся, выйдите и ждите меня в коридоре… А хотите, идите домой. Идите, идите, девочки, погуляйте пока, давайте встретимся в Пассаже на нашем месте, – ласково сказала Вика. Выходя из кабинета, мы услышали – «читаю лекции в университете».
Мы с Катькой обошли весь Пассаж, рассмотрели все, что мы любим, – украшения, посуду, косметику, сувениры и обувь на первом этаже и поднялись на второй в отдел белья. Это и есть наше место, мы часто сюда ходим втроем.