— Отчего вы печалуетесь? Вы не хотите поговорить со мной о Боге?
Телепатические беседы не мой конек, и я иду готовить себе чай, а Белка, нечаянно проведя мордой по столу (ой, кажется, что-то зацепилось, надо же — упало, ну ладно, что ж теперь пропадать добру), сворачивается клубком на половике и делает вид, что тут же крепко уснула. Когда человек спит, его даже змея не жалит.
Вот вроде настоящая немецкая овчарка. Где же уважение к закону? Где соблюдение правил? Ее предки водили стада строем, воевали, стерегли хороших людей от плохих, а то и наоборот, что поделать, служба такая. А эта только телепатит тут. Вот как развращает либерализм.
Как только в воротах повернется ключ, она пулей вылетит во двор, встречая отца, а после лезет к себе в конуру. А пирог со стола — это, может, Максим съел.
Я же собираю крошки с пола и принюхиваюсь, не пахнет ли псиной. Пусть будут довольны и папа, и Белка.
Интересно, есть ли будущее у либерального общества? Наверное, да. Если будет в каждом законе разум и любовь. Чтобы кто-то всегда был готов взять на себя ответственность за спертый пирог или быстро убирал крошки, чтобы одни поели, а другие не волновались. И никаких разрух.
7 декабря 2016 г.
В Симферополе то снег, то дождь, то оттепель, то мороз. Мокрый лед везде. Его посыпают песком, но хватает ненадолго.
Сижу вот, не сплю, и опять мелкий дождь по крыше террасы.
Значит, завтра папа гулять не пойдет. Может, конечно, смыться пораньше, пока я сплю, надо будет его ботинки спрятать. Будет искать, начнет материться, я и проснусь.
Скажу: «Сегодня на улицу один не пойдешь», он буркнет: «Я в магазин» — и потрясет крепкой тростью.
А я скажу: «Все равно не пойдешь, навернешься опять». Папа скажет: «Не навернусь».
Я скажу: «Давай я схожу», папа обиженно пожует губами и скажет: «Нет».
На это мне противопоставить нечего, кроме: «Да».
Значит, будет опять битва за свободу.
«Чего это ты раскомандовался!», «Ты меня воспитывать будешь?», «Нашелся тут».
Да, я нашелся.
Вообще, возвращение блудного сына на картине должно было быть изображено несколько иначе.
8 декабря 2016 г.
Тяжелый день. С утра не выспался, Котася снова хотела принести мне мышку в постель (я стремительно худею от постоянного стресса, а кошка думает, что это от недоедания), и я, крича как женщина, держал дверь с другой стороны, пока в нее, увещевательно мурча, тыкалась круглая кошачья голова. Во рту которой безвольно болталась жирная тушка.
Потом с утра выяснил, что, оказывается, мне на Украину не въехать, со стороны Крыма украинцы пропускают только граждан Украины. Поминая тихим ласковым словом Майдан, наступил в остатки кошачьего обеда. Что-то не пошла мышка вчерашняя, не зря я от нее отказался.
9 декабря 2016 г.
По ночам будто мелкое просо сыпется на крышу террасы.
И тихо, очень тихо вокруг. Наверное, поэтому я и не сплю допоздна, растворяясь в этой тишине.
День, с его шумом, гамом и лязгом, принадлежит людям. Они что-то строят, заполняют, проверяют и охраняют. Человечество в начале двадцать первого века озабочено в основном тем, чтобы что-то показать друг другу и что-то друг от друга спрятать. С первого века, впрочем, ничего не изменилось.
А ночью наступает тишина. Мне кажется, что Бог живет в ней.
10 декабря 2016 г.
Папа накосячил. Ходит тихий, сам в себе, и только время от времени высовывает кончик языка, дескать, это плохой язык виноват, а не он.
— Как ты мог такое сказать?
— Ну, я в сердцах, одномоментно.
— Вот я, как бы ни злился, никогда такого не скажу.
— Ну да, ты умный, развитый…
Делаю вид, что не слушаю. Молча смотрю в одну точку (в фейсбук), я страдаю. Даже щеки надул, типа, заплачу сейчас. На самом деле я так сдерживаю смех.
— Красивый…
— Вот. А ты такое сказал.
— Ну, я не подумал!
Я сегодня снова вечером хочу в клуб. Там мои старые товарищи, там вкусный чай, драки, и мне рады. Силы набираюсь там. Но папа этого не понимает. Туда на маршрутку трать, там с этими старыми кулями трете яйца друг другу без толку, потом на такси (на такси!) обратно.
Но папа хитрый. И он накосячил.
Он сморозил сегодня: «Ненавижу тебя!» Маты я ему прощаю, это его молодит. Но на эту фразу я обиделся. Ну или сделал вид, что обиделся. Я ведь тоже хитрый.
— Максим, а ты разве сегодня не поедешь никуда?
— Не знаю. Настроения нет.
— Ты… это… что ты там один чай, на, съешь что-нибудь.
— Не надо мне. Аппетита нет.
Папа в смятении залез в кровать и накрылся с головой. Потихоньку хихикая, собираюсь в клуб.
Так ему и надо. Пусть думает, что говорит.
11 декабря 2016 г.
Кошка Котася с наступлением ночи занимает свой сторожевой пост и замирает, вся собравшись для прыжка. При этом она совершенно расслаблена, блин, как многому у простой старой кошки можно поучиться. Несколькими ночными воришками она уже похрустела, но одна, видимо последняя, очень осторожна. Котася целится часами напролет, в одной позе, и все зря. Расчистил ей плацдарм. Мышки по пути на кухню из-за холодильника пробираются по тумбочке. Убрал с нее баночку с медом, отодвинул сковородку и пачку с чаем, чтобы врагу негде было укрыться. Котася прекрасно поняла смысл моих действий и слегка передвинулась, оказавшись прямо напротив мышачьего дзота. Взял кусочек пахучего бородинского хлеба, чтобы поскорее выманить противника из укрытия, и хотел положить недалеко от щели, но рука дрогнула. Положил кусочек обратно в хлебницу.
Так нечестно. Просто представил, как эта зимняя мышка, учуяв вкусный запах, оголодавшая настолько, что, презрев опасность, прямо перед глазами кошки на дрожащих лапках потянется за куском хлеба. А тут ее — цап! И убьют. Нет уж, так нельзя. Кошка сторожит, мышь прячется. Кошка догоняет — мышь убегает. Все правильно. Все по законам природы. А подличать и хитрить нельзя. Особенно человеку.
13 декабря 2016 г.
Папа жуткий эконом. Правда, надо отдать должное, экономит он прежде всего на себе. Как я приехал, старается не есть мяса.
Я уж и так и эдак, ни в какую, но я его обхитрил.
Беру уверенной рукой самый лакомый кусочек и, слегка обгрызая, кидаю обратно в чашку. И в холодильник. Когда папа садится обедать, говорю: «Слушай, там я кости оставил какие-то, не знаю, выбросить, нет…» Папа, конечно, выпучив глаза, кричит: «Какое выбросить, с ума сошел! Дай немедленно, я доем, ничего… ха, тут мяса еще с килограмм! Вот вы там, в Германии, зажирели…» Или говорю: «Слушай, этот кусок уже третий день лежит, вон подванивает уже…» — и делаю шаг к мусорному ведру.
Папа, как Котася на мышь, кидается на чашку в моей руке. «Ничего! Ерунда! Оно даже полезно немного, если мясо подпорчено!»
Если упасть на диван без сил и обвинить в этом авитаминоз, он сперва в панике замечется по дому и, найдя таким образом шляпу, сумку, деньги и ключи, умчится на рынок и принесет полные сумки перемороженных фруктов, которые на радостях напихают ему не очень порядочные торговки.
Сам он их есть не будет. «Да ну», «Я не ем такое».
Страдать он будет потом, но молча. Будет ходить по дому грустный и считать дни до срока, когда мы с ним по миру пойдем.
Сперва я папу мучил. Разломлю мандарин при нем, так, чтоб сок ему в глаз брызнул, разложу оранжевые ломтики прямо перед ним и ем.
Но папа смотрит, как я ем, и не ест ни кусочка. Только в конце не удержится и робко возьмет один ломтик. «Я только попробовать… фу, гадость какая, чавк-чавк-чавк». Потом отряхнет руки, оближет пальцы и торжествующе скажет: «Я такое не ем!» И уйдет пить чай с серым хлебом и самым дешевым старым повидлом, которым я по первости чуть ботинки не почистил.
Если я приношу что-то с рынка, чтобы поел по-человечески, — это из дому беги. Скандал будет на два дня, причем папа так кричит, что, боюсь, все вены на лбу полопаются на хрен.
Вот почему мне стало ужасно везти. Как ни выйду вечером, обязательно что-нибудь найду. То пакет с хурмой. То виноград. Прямо россыпью. Валяется, блин, еле собрал, надо только помыть хорошо.
Папа, как все люди, считающие себя очень хитрыми, совершенно простодушен.
И каждый раз счастлив, это ж бешеные деньги сын находит каждый раз.
Сегодня я нашел великолепные гранаты. Разломили в чашку зернистые, упругие жемчужинки, налитые светящимся красным соком, прямо в прохладный белоснежный фарфор. Папа счастливый, грызет их и похож на сухонького глазастого бурундука. А я гранаты эти и вправду не люблю.
За такое бабло — да меня жаба задушит…
14 декабря 2016 г.
Животные всё понимают на энергетическом уровне. Вовсе не надо кричать собаке «Ай, я тебя боюсь!» — она сама это почувствует. Или «а давай дружить!» — тоже почувствует. Слова — это так, для тупых. Людей то есть.
Сегодня я долго орал на собаку Белку. Ночью кто-то ходил по крыше. Я проснулся и с бурчанием «никакого покоя, нельзя воровать днем, что ли, пока никого нет», натянув халат, вышел во двор. На плексигласовой крыше навеса явственно слышалось чье-то топанье. Из будки испуганно смотрели глаза немецкой овчарки.
— Это что, блин, такое? М? — зарычал я, но не на воров, а на собаку.
Воры что — придут и уйдут, а с этой трусихой жить.
— Тебя за что кормят? Я убираю за тобой каждый день — думаешь, за красивые глаза?
Топанье прекратилось. Там, наверху, тоже внимательно слушали. Собака Белка нехотя вылезла из конуры и смущенно сказала: «Гав».
— Кто так лает? Смотри, как надо.
От моего лая собака Белка снова забилась в конуру. Сверху снова затопали и раздалось: «Миа-а-ау!»
— Вы, там, сверху, не можете потише жениться? Зима уже! Опомнились.
Собака Белка, поняв, что это не воры, а всего лишь стерилизованная Котася занимается безопасным сексом, выскочила из будки и залилась безудержным лаем.
— Брехло! Болонка! Дармоедка!
Разгневанный, я зашел в дом, сдирая с себя халат.