Однозначно, заболел я не зря.
Папа накупил мне кучу булок, как раз тех, из-за которых скандалил пару недель назад. По левую руку теперь банка хорошего меда, по правую — малиновое варенье.
Папа на меня больше не кричит. Только наберет воздуху и откроет рот, я строю мину «прощаю всех», и он сразу делает вид, что зевает, поэтому похож на очень худого сома, вытащенного на берег.
Температура прошла, завтра вернусь в строй. Жизнь идет, йог спокоен.
25 декабря 2016 г.
Невзирая на мороз, снег и гололед, папа снова удрал погулять с утра пораньше. Опять напялил на голову шляпу, зимнюю шапку носить не хочет. Хорошо хоть меховые ботинки надел, еле упросил. Уже обед близится, где этот несносный старик?
О, явился шатало, с обмерзшими до манекенно-белого цвета ушами. Счастливый еще такой, с кульком конфеток в таких же белых руках. Привезенные мной из Германии лайковые перчатки папа уже успел посеять на улицах Симферополя, к весне вырастет перчаточное дерево. Впрочем, это вряд ли — папа потерял не одну перчатку, как все нормальные люди, а сразу две. Так что, скорее всего, не дадут добрые люди семенам прорасти.
Но раньше я сдохну тут.
— Где ты был так долго?
— В город ездил. Смотри, там конфеты уценили…
— Почему ты шапку не носишь?
— Опять? Не хочу.
— Холодно же!
— Да не холодно ни фига!
— Ты опять со мной препираешься?
— Та иди ты на хрен уже.
Так разговаривают современные отцы со своими родными сыновьями.
Вот что с ним делать. Я строгий противник телесных наказаний. С детства крайнее отвращение имею. В угол не поставишь. Мультики он не смотрит. А сладкого лишить у меня рука не поднимется, что я, фашист, что ли. Вы бы смогли вырвать у кого-нибудь из рук кулек карамелек? Вот то-то.
26 декабря 2016 г.
Сколько может выдержать человек? Я не знаю. Наверное, пока жив. Жизнь с тобой не считается. Ей не важно, как ты себя чувствуешь, болен ты или нет, сколько в тебе осталось сил, — несешь один мешок, бери и второй. Еле стоишь? А вот тебе еще и под дых сапогом. Нечаянно, жизнь не зла — просто ей все равно.
И ничего нельзя противопоставить ей, кроме своей выдержки и ума. Душа тут не поможет — ей только нести все это. Не озлобиться — одна задача.
Но одно хорошо: оказывается, я очень умный мужик.
Раньше мне ум просто не был нужен, мне и без него было хорошо. Потом — привычки не было. А теперь просто не нарадуюсь на себя. Как женщина ради дорогой ей цели может снести страшную физическую боль, так и мужчина снесет любую тяжесть души.
Главное — чтобы организм не сдал.
Интересная особенность пожилых людей: им нужно вмешаться во все твои дела и знать всё.
— Максим, а почему? А как? А может, так? Не, а я подумал, и вот что…
— Папа, не дергай меня, пожалуйста.
Правда, так я отвечаю, когда у отца слишком много идей на час времени. Обычно я мягче: «Папа, все нормально, все под контролем, пойдем лучше чаю…» Или: «Виктор Васильевич, оставьте этих мелочей…»
Теперь папе пришла идея, что я тяжело болен и попаду в больницу.
— Ты вот сидишь и не знаешь, как это бывает.
Парировать нечем, слава богу, действительно не знаю.
— Иди поешь чего-нибудь.
Есть не хочется. Но папа успокоится, вид жующего человека всегда очень жизнеутверждающий, но как можно есть, когда не хочется этого делать? «Ложка за маму, ложка за папу…»
— Да я лучше чаю.
— Ты так скоро умрешь. И мне еще больше хлопот…
Тяжелая была ночь, вечером почувствовал себя нехорошо. К утру я совсем выздоровел, но, видимо, организм в борьбе спалил все витамины.
— Папа, я пойду вздремну полчаса, не хулигань.
«Это были его последние слова, — мелькает в голове, — интересно, сколько людей на моих похоронах заплачет?» И вдруг понимаю, что будет-то народу всего ничего — одной бутылкой водки помянут.
Тьфу, что за фигня.
А это папа на меня смотрит так, будто прощается. Это на самом деле очень хороший взгляд. Но вытягивает все соки.
И папа оказался прав. Прикрыл глаза на час — проснулся в пустом доме. Убежал куда-то опять без спросу.
У меня до сих пор такое чувство, что мама вышла в магазин и задерживается где-то. Третий год уже.
27 декабря 2016 г.
Котася хотела сома. Очень хотела. Но ее выставили за дверь и не дали ни кусочка. Интересно, что она обо мне думает теперь? Соленой рыбы кошкам нельзя категорически. Я слышал — вот сразу подохнуть может. Боженька нам тоже дает не все, к чему лапы тянем. Плачь, не плачь… Вот поэтому роптание — грех.
И ты, Котася, не ропщи на меня.
28 декабря 2016 г.
Удивительно, как проявляются гены. Я, вообще, похож на мать физически. Это я душой и лучшей частью мозгов — в отца. Говорят, дети, внешне похожие на мать, счастливы — пусть говорят, приятно.
Но что интересно, когда отец меня таки допечет и ему прилетает сдачи, становится ясно, почему он успокаивается и даже счастлив. Интонации, жесты, даже выражение лица у меня в такие минуты становятся точь-в-точь такие, как у матери, мне это еще бывшая жена говорила.
Может, папа поэтому неосознанно третий месяц ходит вокруг меня и просит, просит разборок себе на радость?
Он прожил с этой женщиной сорок лет. Моисей бы и то, учитывая характер моей мамы, за это время с ума сошел. Ну, папа не сошел. Так, слегка.
30 декабря 2016 г.
Вот вы думаете, это так просто, ну сварил ужин, подумаешь, работа.
Вы просто не знаете, что это квест со страстью, бешеным ритмом, отчаянием, победой — правда, может быть, ценой воспаления легких.
Был в гостях у друга-художника Вити Бабанина. Вернулся домой.
— А? Пришел? — Папа кричит так, что у меня уши, как два моллюска, готовы закрыть створки.
— Папа, да, я пришел, незачем так кричать.
— А? Кто кричит?
Захожу в зал — папа сидит в наушниках.
— Балет Моисеева, то-то красота!!! — ревет папа так, что Котася прыскает под кресло.
Я аккуратно освобождаю его ухо от колпака наушника. Папа смотрит на меня счастливыми глазами.
— Каши хочу!
На ужин есть суп, куриные окорочка и свинина, но раз папа, душа моя, хочет каши, будет ему каша.
— С мясом или сладкую?
— Сладкую!!! — снова ревет мне вслед папа, поправивший наушники.
Снова накидываю куртку, иду в магазин.
Так, пшенка хорошая, вот она, сладкую, значит… чернослив, курага… а может, творожной массы в кашу добавить?
Мой полуразряженный телефон дергается в кармане.
— А? Ты? Не бери пшено в пакетиках, как в прошлый раз, рассыпная в два раза дешевле! Не бери! Слышишь?
— Слышу, не беру.
Ха, заметишь ты там. Отстояв очередь в кассу, скорее несу все это разноцветное добро домой. Холодает, в Крыму штормовое предупреждение, ну, тут рядом совсем.
Ворота закрыты. Ключ у папы. Папа в доме. Ключом он закрыл калитку за мной, неизвестно зачем. И ушел в дом. Звукоизоляция хорошая. Звонок не работает, родителям было некогда его чинить, надо было сносить стены в доме и строить их заново, это интересней. Вытаскиваю телефон — а он сел! Папа вызвонил последние проценты заряда, да на морозе вообще все разряжается быстро.
Барабаню кулаком в ворота — это больше от отчаяния. Собака Белка, убедившись, что это я, быстро перестает лаять и виляет хвостом. Дескать, ну, у людей свои причуды, хочешь пошуметь снаружи, шуми, я что.
— Папа!!! — Это тоже крик отчаяния. Вокруг тишина, белый снег в темноте, сгущающийся мороз и я в кроссовочках и легкой куртке чуть не на голое тело. Папа внутри дома, похожего на крепость, не пролезешь, сидит себе в тепле, смотрит балет Моисеева. В наушниках, конечно.
Замерзание начинается с конечностей, женщинам, кстати, не понять всю полноту и сакральный смысл этого наблюдения… Луплю кулаками в железные ворота, надо же согреться. И, говорят, в стрессе полезно что-нибудь поломать.
Балет Моисеева… что ж он длинный такой! Когда же антракт?
Проходит еще минут десять. Не смешно ни фига, с разряженным телефоном я даже такси вызвать не могу — не чтоб ехать, а чтоб погреться…
— Папа! Слышишь ли ты! — надо почаще так орать, вдруг когда-нибудь Остапа в «Тарасе Бульбе» озвучу, это именно та, нужная интонация, мне за один этот крик «Оскара» дадут.
Наконец в окне мелькает силуэт, папа вышел на кухню, чая захотел. Это так трогательно.
— Папа!!! Да твою мать, а? — Силуэт неспешно уходит из кухни, папа аккуратно гасит свет.
Рискуя вынести окно, леплю уже бесчувственными пальцами ком снега пополам с мерзлой землей и запускаю в стекло. Бемц! — выдержало.
О, папа возвращается. Из дверей высовывается несколько всклоченная наушниками голова.
— Папа! Сейчас отвалятся будущие внуки!
— О, а ты не дома, что ли? Ты где был?
— Может, ты меня запустишь все-таки?
— Ща. Оденусь. Ох, сколько с тобой возни…
А-а-а!!! Ну, немного подождать еще. Отец, накинув старый кожух, отпирает мне ворота. Психоаналитики правы — я никогда не ощущал эдипов комплекс столь явно.
Ой, тепло, тепло! И свет! Сумка плохо открывается, заиндевела на морозе.
— Ты на фига ворота закрыл за мной?
— Та я думал, ты дома…
Я, конечно, мог бы спросить, кому он тогда звонил. Но папе тяжело признать, что он это сделал машинально. Да и губы от холода прилипли одна к другой. Фиг с ним, прошедшая беда — не беда уже.
Так, вот он, чернослив, курага, коробку с пшеном порвать незаметно…
— Через полчаса будет каша.
— Та зачем мне эта каша, я только что прекрасного супа поел…
Дома тишина. Папа сидит сытый, в наушниках, смотрит вторую часть балета Моисеева.
Я пью горячий чай с малиной.
1 января 2017 г.
Все, больше папу в гости не беру. Невоспитанный совершенно.
Вчера помогал ему снимать брюки, и из кармана что-то выпало — недогрызенная печенька. Наша дальняя родственница тетя Мотя печет охренительное печенье. Вот папа, видать, ел, ел, последнюю не доел и припрятал.