— Да, мы в курсе, сейчас у нас много работы, но скоро к вам подойдут, адрес записан.
Пока я звонил, старушка исчезла. Да она убегает от меня! Встала по другую сторону клумбы. Не смотрит на меня, отвернулась. Спряталась, значит.
— Оставьте меня в покое, уходите отсюда.
Лицо старушки становится злым и неприятным. Я вдруг увидел, какой она была лет сорок назад. Любая эмоция даже одуванчик очеловечивала бы, если б он умел улыбаться. Или злиться, не важно.
Ну что ты смотришь так? Ты могла меня когда-то понянчить, между прочим. А я бы прятался от тебя. За клумбой.
— Сейчас подойдет хороший человек, и он поможет вам добраться туда, куда вы хотите.
— Да. Спасибо. Мне очень нужно в Белград. У меня там сын.
Прошло уже сорок минут. Снова набираю номер 110.
— Послушайте, я не могу здесь стоять целый час. Я легко одет, и старушка становится агрессивной.
В голосе полицейского появляются нотки сочувствия.
— Мы делаем все, что возможно, подождите еще немного, и ситуация разрешится.
Да, Германия очень изменилась за последние пять лет.
Старушка подходит к женщине на остановке, видимо, спрашивает, какой автобус идет на Белград. Потом видит меня, лицо ее искажается.
— Помогите мне, этот страшный человек меня преследует.
Лицо ее собеседницы, полной женщины в розовом плаще, каменеет от ужаса.
— Не волнуйтесь, я уже вызвал полицию, эта женщина потерялась.
— Я не потерялась! Я живу у сына! Оставьте меня в покое.
Злость — это тоже энергия. Старушка неожиданно бодро направляется прямо на проезжую часть. Хватаю ее за рукав, она вскрикивает. Люди на остановке начинают всерьез волноваться.
— Я вызвал полицию, я работник по уходу за больными, бетроер.
— Оставьте меня в покое, помогите же мне!
Сейчас мне, кажется, наваляют по шее. Вон мужиков сколько. Но они отворачиваются. Чтобы успокоить прохожих, достаю телефон при них.
— Полиция Гамбурга слушает.
— Вы уверены, что вы полиция Гамбурга?
— Да.
— А вот я — нет, похоже, я в Белграде!
— Прекратите хулиганить.
— Это я, человек, который вызвал наряд полиции и вместо этого вынужденный, не имея на это прав, сопровождать женщину, потерявшую ориентацию, которую, видимо, уже разыскивают.
— Ах да. Полиция Гамбурга приносит свои извинения, у нас сейчас очень много вызовов.
Старушка между тем тихонько направляется вдоль по улице, воровато оглядываясь на меня. Улыбается. Перехитрила.
— В таком случае адрес кафе уже неактуален. Я следую за ней вдоль по улице.
— По какой конкретно улице вы идете?
— Откуда я знаю, какая это улица? По широкой, красивой улице идем.
Кладу трубку. Так… турецкие забегаловки, здание супермаркета «Аркаден», спускаемся в подземный переход.
— Не преследуйте меня! Уходите!
— Я просто иду в ту же сторону, что и вы, всего вам хорошего.
Машу рукой на прощание, старушка облегченно улыбается и машет мне тоже.
Иду. За ней. Есть варианты?
Старушка неожиданно заходит в открывшуюся дверь офисного здания.
Это была стратегическая ошибка. Снова набираю полицию. Прошло более полутора часов. Время надо наполнять событиями, тогда оно летит незаметно, так, кажется?
— Полиция Гамбурга…
— Она зашла в проектное бюро. Там нельзя жить, и я сильно сомневаюсь, что она там работает.
На другом конце провода я явственно слышу смешок. Им весело!
— К сожалению, свободных работников в нашем распоряжении все еще нет. Полиция Гамбурга благодарит вас за содействие.
Такие благодарности весят столько же, сколько утренние извинения за вечернее говно.
Но… вдалеке, на другой стороне улицы, я вижу неспешно передвигающуюся сквозь толпу фуражку, надетую на голову, и пистолет, натянутый на зад.
Галопом несусь туда.
Полицейскому скучно. Утро, весна. Нагретый солнышком пистолет нежно греет ягодицу. Это же так приятно и спокойно, когда ты всем нужен, а тебе никто. Какие старушки, какое бюро… может быть, она там живет? Нет? Ну, пойдемте посмотрим.
Как только мы подходим к дверям, они открываются, и из подъезда выглядывает лукавая мордочка старушки. Обхитрила старого корейца, кажется.
— А вот и она! — говорит полицейский тоном, каким Дед Мороз представляет Снегурочку на утренниках.
Охамел ты. Это я тут Дед Мороз, и это моя Снегурочка. Я снова набираю номер полиции.
— Полиция Гамб…
— Я сам нашел полицейского.
Отдаю телефон найденышу. Тот с явной неохотой его берет.
— Да. Дежурный Якобс. Действительно, потерявшая ориентацию дама. Да. Жду.
Я забираю телефон. Ну все, фамилию назвал, теперь не отмажется.
— Всего хорошего.
— И вам хорошего утра.
Утра! День уже. Старушка готова заплакать, полицейский явно старается писать бумаги. Она смотрит на меня со страхом и ненавистью, тыча в меня маленьким, хрупким пальчиком. Но я помню ее выражение лица, когда она подошла ко мне в это утро. И вот та ласковая, добрая, чья-то потерявшая разум мама улыбается мне сейчас.
Когда-нибудь, видимо уже совсем скоро, они встретятся, эти две старушки. И тогда утренняя объяснит нынешней, что я не хотел ей зла.
…Смотрю, как по солнечному апрельскому асфальту от меня неспешно удаляются две фигуры. Одна грузная, важная, в фуражке с высокой тульей, и рядом маленькая, готовая уже исчезнуть с земли фигурка в серой шапочке, что-то жалобно бубнящая на ходу.
Куда они идут сейчас? Конечно, в Белград, подумал я и улыбнулся.
Прекрасный город, наверное. Название какое, послушайте — Бел-л-лград…
18 марта 2017 г.
Однажды умные цивилизованные люди — которые дарили подарки детям, наряжали для них елку на Новый год, принимали гостей, заботились о родных, любили Баха, Моцарта, хорошее вино и свежее пиво — собрали других таких же людей и стали притеснять их, унижать, а после и попросту жечь огнем и травить газом. Насмерть. Живьем.
Они были немцами? Да фиг там. Они были нами. Ужас и трагедия холокоста не в том, что «эти изверги-немцы». Это вина не отдельного народа — это позор и вина всего человечества.
В нас сидит зверь. И не благородный, красивый зверь. Животное. Жестокое, себялюбивое, которое всегда право и — что бы ни сделало — в любом случае себя оправдает.
И как только окружающая среда перестанет этому противостоять или, напротив, начнет потворствовать, оно выйдет наружу и, нацепив на свою немытую, уродливую голову корону, одарит нас своими милостями. И мы примем эти подарки из его грязных лап — чувство превосходства, забвение боли и стыда.
Вина немцев за холокост — вина всех людей на земле. Вчера евреи, сегодня кто? Либералы, тупые американцы, ватники, узкоглазые, быдло, зомби, хохлы?
Дай волю животным, сидящим в нас, и всё повторится.
19 марта 2017 г.
Купил папе в Гамбурге зимнюю шапку. Именно такую, как он хотел, чтобы из кролика.
Когда выбирал, думал: так, эта не пойдет, на горшок похожа. Эта девчачья какая-то, носить не будет. О, вот, как у летчика! Развернул ее — мягкая и пушистая. Ушки у папы мерзнуть не будут. И носить будет с удовольствием — вот, скажут все, настоящий летчик пошел.
Я понял, зачем люди заводят себе детей. Чтобы когда-нибудь не остаться сиротами.
3 апреля 2017 г.
Что мы знаем о любви? Я вот не знаю ничего. Она будто ветер, не видно его, не слышно, ощущается кожей и шорохом травы, но ведь это не он сам.
Ты просыпаешься с ощущением, что у тебя есть что-то хорошее сегодня, и тут же вспоминаешь, что есть на земле этот человек.
Это первый лист пролетевший. Это шорох тонкой травы. И однажды ты почувствуешь его кожей. Может, еще до того, как между вами что-то произойдет.
Вы знаете, как на фото определить, любят ли друг друга люди или просто встали обнявшись? Не смотрите на лица и сплетенные руки — смотрите на тела. Любящие обязательно их сблизят. И чем больше расстояние между телами, тем дальше друг от друга эти люди и в пространстве любви.
Сперва исчезает расстояние, потом и одежда, ближе, ближе, в одно.
Желание дополниться этим человеком, стать более совершенным собой. Отдать и взять все, и так по кругу, по нарастающей.
Трагедия отношений — когда один отдается, а другой — когда как. Недодает. Утаивает. Бывает — и просто не имеет.
Бывает, когда ты весь — открытая ладонь, а там — камень. Ты всем сердцем, бьющимся через кожу, — а там битое стекло и едкая жидкость. Проест, прожжет насквозь… Друзья и близкие будут смотреть на тебя с сожалением, но помочь не смогут, ты весь — там.
Однажды наступает опустошение. И ты уходишь. Потому что нельзя причинить добро. Любовь нельзя навязать.
Я могу над многим смеяться, улыбаться многим бедам. Но не этой. Потому что теперь нужно пережить, переплавить, отрезать те части души, которые пропитались насквозь этим человеком. А если отдался весь — пусть нарастет у тебя новая душа. Медленно, но вырастет опять, обязательно, как на выжженной, пропитанной горькой солью земле появится свежий росток и потянется вверх, к солнцу, за ласковым ветром.
Пусть буду я лист, ты трава. И теплый ветер, дающий нам жизнь.
14 апреля 2017 г.
Странно, что спустя уже несколько лет после ухода матери я совсем по ней не скучаю. Даже не замечаю ее отсутствия. Мне все кажется, что мы вот только что пообщались, минуты три назад. Причем пообщались, как всегда, как-то не очень, даже осадок остался…
Мать приходит ко мне в разном возрасте: то молодой красивой женщиной, то уже полной и седой, то и вовсе почти старушкой. Смотря о чем мы с ней говорим. Общаемся мы без слов, как две собаки. Вернее — как кошка с собакой, мы с мамой были очень разные, даже при внешнем сходстве.
Но все-таки она приходит ко мне. Каждый день.
И чем в более старшем она возрасте, тем меньше хочется спорить и ссориться. И мне. И ей.
— Там точные копии знаменитых актрис, королей, спортсменов. Там есть Мохаммед Али и Софи Лорен. Они как настоящие, ноготь в ноготь. От живого человека не отличишь. Здорово было бы все это увидеть. Я где-то встречала альбом с фотографиями, там была целая композиция, будто сидят на стульях артисты, у кого чашка кофе в руке, кто-то туфелькой играет…