8 июля 2017 г.
Убирал утром на кухне и обнаружил остатки позавчерашней яичницы. Вот и обед. Вышел с чашкой во двор. Собака Белка тут как тут.
— О, ты ешь без меня? Это грех. Дай кусочек?
— Отстань.
Начинает приплясывать, исполняя собачий народный танец «Весело умираем с голоду», напевая при этом:
— Ку-со-чек! Дай-дай! Мне!
— Ну-ка иди отсюда. Опять своим поганым хвостом…
Белка вздыхает и идет на свой матрасик. Она точно знает, где жопа.
Потягиваясь, появляется Котася. Я ее сперва не заметил, жарко сейчас, и она пристрастилась спать на подоконнике, среди цветов.
— Ты здесь? Ну, будь по-твоему — давай сюда свою чашку.
— А рожа не треснет?
— Нет. Чего же ты медлишь?
— Иди отсюда тоже.
Котася с омерзением встряхивает головой и поворачивается ко мне спиной, небрежно дернув хвостом. Так уходят женщины, которые очень хотят, чтобы вы заметили, как красиво они ушли, и вам стало стыдно. Только меня такими изысками не проймешь.
— Давай-давай, топай, дай поесть спокойно.
— Вы, Максим Викторович, возомнили о себе, а на самом деле самое интересное в вас — это чашка.
— Лучше мышей лови.
— Только и можете банальности говорить.
— Котася! Привет! Чем пахнет сегодня твоя голова?
Кошка милостиво разрешает собаке Белке себя обнюхать, не теряя, однако, презрительного выражения на морде.
— Ну, понюхай, понюхай… довольна?
— Да! Я всегда довольна.
— Иди, собачка моя, этот недочеловек нам все равно ничего не даст.
Недочеловек спокойно дожевывает холодную яичницу, похожую на застывшие сопли, и смотрит на залитую солнцем улицу, не тронутую шинами машин, и даже подошв прошло по ней сегодня совсем немного.
Все в золотой пыли, тишина, и кажется, что все только начинается, и жизнь впереди, и будет она всегда.
В тишине и одиночестве всегда возвращаешься в детство. Совсем раннее, когда еще в такую же жару лежал в пеленках. Все было так же, только кошки Котаси и собаки Белки не было рядом. Да нет, были они. Кто-то другой ими был.
Интересно, разговаривали они со мной? Жаль, если нет.
Я купил немного говядины, и папа сварил шикарный суп с фасолью. Варил он его часа три, движения медленные, я не помогаю ему в готовке, разве что картошки-морковки начищу, мелкая моторика с острым предметом — это не для пожилых людей. А в остальном — вижу, какое выражение лица у отца, когда он чем-то занят, он реально молодеет.
Торжественно поставил передо мной чашку супа и сказал: «Как тебе?»
Я попробовал суп и сказал, что это великолепно.
Папа просиял и весь ужин вспоминал молодость, как мама однажды пришла с работы и не могла попасть домой, потому что папа на коньках катался и закатался допоздна. А мама замерзла. Но не ругалась совсем, а пришла на каток, смотрела на него и смеялась.
Я съел полную чашку и похвалил суп еще раз, сказав, что я вот так в жизни не приготовлю.
Папа расцвел окончательно и, отложив свою чашку, сказал:
— А где там твоя прекрасная каша?
Кто скажет, что это ми-ми-ми и сахар, тот просто глупый дурак. И ни фига в жизни так и не понял.
9 июля 2017 г.
Папа хочет выйти во двор. На пути непреодолимое препятствие — мои кроссовки. Помянув меня добрым словом, папа растерянно топчется возле них, потом делает решительный шаг, наступая сразу на оба (хорошо, что не падает), и наконец выходит в дверь.
А ведь еще недавно десять километров бегал по пятницам. И волейбол. И разряд по гимнастике, такой пресс у него был, у меня такого не будет никогда.
Как быстротечно время и безжалостно.
Скоро нужно в Москву, недели на две хотя бы. Я там должен был быть еще в конце мая, но бюрократия оказалась сильнее, чем я предполагал.
Вот как мне отца оставить…
А что делать? Он все-таки мой папа. Значит, переживет.
10 июля 2017 г.
Теперь папа потерял трудовую книжку. Господи, ну почему этот человек никогда и ничего не кладет на место!
Это же так просто, логично, рационально и удобно.
Я работаю собакой-ищейкой 12 часов в сутки, а это несвойственная мне работа.
Не буду помогать. Вот не буду, и все. Бунт. Забастовка. Майдан.
Не так давно я лично рассортировал все документы, это папино, это сестры, это мои, это Водоканал… Все по папочкам, все по ящикам отдельным. Этот ящик папин, это сестры…
Через неделю все было перемешано в общую кашу. Теперь он трудовую в ней потерял! Или не в ней…
Папа, видя, что я, безрезультатно обыскав весь шкаф, устало сел за ноутбук, вцепился в мои чемоданы. Белка тоже, когда с ней не хотят играть, хватает мой кроссовок.
Она, как и папа, прекрасно знает, что я терпеть не могу, когда кто-то роется в моих вещах. Тем более в чемодане ждет своего часа моя любимая кожаная плеть, набор итальянских масок, гора немецких презервативов, надувная женщина, мой женский костюм и любимые туфельки на каблуках.
С визгом выпрыгиваю из прекрасного виртуала в этот гребаный мир.
— Убери свои чемоданы неподъемные!
— Не трогай мои вещи!
— А чего они… лежат!
Ох, вот за что мне это все?
Иду искать трудовую книжку. Она может оказаться где угодно. На чердаке, например. Или в будке собаки Белки. Или у папы в руке.
Ладно, если человек ничего не кладет на место, у него есть какие-то основания для этого. Есть. Не может не быть. Просто я о них не знаю. Это нормально.
Медитирую.
12 июля 2017 г.
Проснулся среди ночи от того, что папа грозно зарычал и явственно сказал: «Эти шкуры — это совсем не то, что надо!»
Как мало мы знаем о наших близких и где они бывают во сне.
Но папа опять недоволен. Даже попав во сне в каменный век, он остался верен себе.
Пойду спать опять. Может, найду ему шкуры дешевле.
15 июля 2017 г.
Иногда ночью я вижу в проеме дверей спящего в своей кровати отца, и у меня начинается странная паранойя.
Старый человек выглядит очень беззащитным, когда спит. Если вы злитесь на своих пожилых родителей и позволяете себе (что, к сожалению, неизбежно) повышать на них голос, могу дать вам хороший совет — почаще смотрите на них спящих.
Потому что каждый раз в лунном свете мне кажется, что отец не дышит.
Я на цыпочках подхожу к кровати и долго прислушиваюсь. В эти секунды в моей голове проносятся все несправедливости и несдержанности, которые я допускал по отношению к нему сегодня и за всю жизнь.
И это правда страшные секунды. Потом я вижу, как тихо двигается одеяло от дыхания отца, или слышу легкий шорох его вдоха и выдоха.
Папа просто крепко спит. Он проснется и снова начнет ворчать. Уже этим утром.
Спасибо, спасибо, что ты со мной! Ты не оставил меня в эту ночь, в этом лунном свете, в скором утре, в этом прекрасном мире, где есть солнце и есть ты, а смерти нет.
17 июля 2017 г.
Не в наставление другим, а просто личное открытие. Вынужденное и лучше бы его не было, но что поделать.
Вести себя по-мужски — это не перетрахать всех красивых баб вокруг и в соседних огородах и даже не заработать кучу бабла. Это не о мастеровитости и храбрости вообще.
Это когда в крайне сложной обстановке, когда грозит не то депортация из страны в никуда, не то еще хрен знает что, когда времени для решения проблем все меньше, а их решение пока лишь мелькает на горизонте… «Папа, все хорошо, все под контролем, ты не волнуйся, иди поспи, я все сделаю так, как надо, и будет результат».
А разум твой визжит: «И где ж это хорошо? Что под контролем? Что теперь делать?»
А ты говоришь разуму: «А я тебе велю пока замолчать». И снова: «Папа, все хорошо, все под контролем». И откуда только у меня интонации такие берутся — сам бы поверил. Но вкладываешься в эти слова, и даже папа уже верит в то, в чем сам ты отнюдь не уверен.
Быть мужиком — это роль, самая настоящая роль. Но играть ее нужно до конца, расплачиваться сполна и, видимо, до последнего вздоха — твоего или того, кто видит в тебе мужчину: выросшего сына, надежного мужа, мудрого отца. Человека, который всегда сильнее невозможного.
Папа сегодня прямо с порога начал неумолимо выносить мозг собственному сыну в самой грубой и унизительной форме. Политика умиротворяющих бесед и миролюбивых ответов с ним не действует — он распаляется еще больше, как у большинства интеллигентов, у него напрочь отсутствует благородное отношение к сдающимся. Орать в ответ, как выяснилось, тоже не метод — можно переборщить, и тогда папа расстраивается.
Кажется, выход сегодня был найден, причем совершенно случайно.
Сцепив зубы, с каким-то особым высокомерием самого высшего еврейского пошиба я очень холодно и отстраненно сказал ему:
— Прошу немедленно изменить тон. Я взрослый человек, и со мной никто не смеет так разговаривать.
Папа сел на стул и вытаращил на меня сразу погрустневшие глаза.
— Но… я же твой папа…
Я, сдерживая смех, продолжал холодно цедить:
— То, что вы мой отец, не дает вам права меня унижать каждый день.
— Ну… может быть… право… да.
— Право на вежливость имеет каждый человек.
И папа замолчал. Налил себе супу, ест с аппетитом, но тихий как мышка. В доме подозрительная тишина уже полтора часа.
Вот думаю, не переборщил ли…
19 июля 2017 г.
Сидим с папой в очереди ко врачу на плановый осмотр.
Рядом сидит пожилая интеллигентная женщина лет под семьдесят, очень аккуратно одетая, с прической. Так, это хорошо.
— Извините, а на сколько у вас запись?
Женщина строго смотрит на меня.
— На без четверти одиннадцать.
Ого, какой ответ. «Без четверти» — женщина вырастает в моих глазах.
Я подмигиваю заинтересовавшемуся нашей беседой папе.
А что, он в неизменной шляпе, хорошая трость, светлые брюки, не заляпанные еще ничем. Волосы в носу мы стрижем машинкой, голову расчесали, так что вполне себе джентльмен.