Папа выскакивал из дома каждую минуту, пытаясь руководить, и был загоняем обратно. На десятый раз я уже покрикивал на него, как грубый пастух. Папа, рефлекторно заскакивая в прихожую, реагируя на командирский голос, грубо отстреливался уже из глубин дома. Собака Белка радовалась празднику жизни и гавкала не переставая, за что чуть не была бита.
Настригли огромный стог деревянных членов, покрытых зеленой листвой.
Да, зеленой, декабрь в Симферополе таков, что, вынося все это безобразие на мусорку, я увидел парочку, совершающую кросс в майках и шортах. По дороге обратно купил пацанам мандаринов. Папа, естественно, хотел меня ими удушить, но я шепнул, что это Саша меня попросил, и папа сразу стал шелковым.
Так и прошел день. Обычный день клоунов.
14 декабря 2017 г.
Когда папа меня особенно сильно обижает, я иду к Котасе.
Она всегда рада повозиться со мной. Сегодня, пока папа снова был на сцене, Котася разнежилась у меня на колене, а потом принесла из своей коробочки кусок салфетки. Положила ее передо мной — дескать, на.
Я ею руки вытирал после того, как ел селедку. Котасе селедку нельзя, она с этим уже смирилась, но про салфетки разговору не было. Котася взяла салфетку в лапы и стала ее облизывать, посматривая на меня, дескать, что сидишь, это вкусно.
Промыл под струей воды и отдал ей селедочные молоки. Я знаю, что нельзя, но Котасе двадцать лет, корми селедкой, не корми, скоро ей темнота. А я, пока жив, не могу смотреть, как животное делится со мной моей же салфеткой. В старости я буду ручки к сердцу просто.
Ну а что…
16 декабря 2017 г.
Когда не выспишься, такое ощущение, что с души содрали всю кожу. Не сняли, а именно содрали.
Отец плохо спал, то воды ему, то в туалет. А с утра снова кричал в телефон на кого-то. Поспать толком мне не удалось, успел присниться очень тяжелый сон, будто я снова бродяжу, а хозяева квартиры, которую снял, выкинули мои вещи во двор и среди них все деньги и документы. Роюсь в этой куче, и зашевелились старые шестеренки в мозгу: «Так, ну денег там было немного, это пустяки, паспорт при мне, остальное восстановлю…»
Проснулся через пару часов, а ощущение бездомности осталось.
И еще — какой-то глобальной ненужности. Как будто льешь воду из фляжки в песок, пытаясь напоить пустыню. Уходит вода, а пустыне все равно.
17 декабря 2017 г.
— Юрьева, самоучитель Юрьева… негодяйки, безжалостные, бездушные…
— Папа, чего ты так кричишь?
Папа смотрит на меня прозрачными от горя глазами.
Мы делали генеральную уборку в доме, и две пришедшие уборщицы, бодрые, веселые узбечки, вычистили каждый уголок в наших графских развалинах, выбросили гору ненужного хлама, а заодно и выкинули кипу старых бумаг, среди которых завалялся и самоучитель для семиструнной гитары авторства Юрьева.
Он у папы уже полвека лежит, и последний раз он его открывал, по-моему, когда я пошел в первый класс. Он тогда сел бренчать на гитаре, но его быстро прогнала мама, никогда не любившая самодеятельность.
Но папа теперь обнаружил его пропажу и сразу захотел снова сесть обучаться игре на музыкальных инструментах.
Бедный Узбекистан…
— Папа, ну что ты так переживаешь, я тебе новый куплю…
— Да где ты там купишь, 1961 год издания!
— На книжный рынок пойду и куплю. Обещаю.
— Нет! Мне не надо чужого, я хочу мой! Только мой! Где он?
Последний вопрос обращен к небу. Но слушать-то его мне. Третьи сутки подряд. Папа нудит и нудит. Ноет. Возмущается. Чуть не плачет уже.
Я теряю терпение.
— На хрена он тебе сдался! Ты всю жизнь его не открывал, а тут — взъерепенилось тебе семиструнной гитаре учиться!
— Да! Я теперь захотел. Вдруг. Так бывает!
— Принесу я тебе самоучитель этот…
— Мне не нужен другой, мне нужен мой. Мой, понимаешь?
— Отстань.
— Ну что за дети у меня, уроды…
…И сегодня я согрешил. Купил, даже не на книжном рынке, а так, с рук, у какого-то старика, торгующего книжками из личной библиотеки, разложенными на бордюре, «Самоучитель для игры на семиструнной гитаре». Юрьева, 1961 год. Такой же замурзанный, как у папы.
Ну какая, блин, разница? А я хоть вздохну спокойно.
Купил и вечером стал демонстративно копаться в ящиках и мешках, под причитания папы, который стонал за моей спиной, как фрустрированное привидение, которого никто не боится. В один из мешков я сегодня подбросил старые ноты, чудом сохранившиеся на полках, и среди них — самоучитель.
— О, папа, а это что?
— А-а-а!!! Дай… вот он, вот!
Я затаил дыхание. Папа не открывал эту книжку уже почти сорок лет, но мало ли… может быть, запах? Но все старые книги пахнут почти одинаково.
— Я знал, знал, что ты отыщешь! Пойдем пить чай, пойдем, а?
— Ну, пойдем.
Папа прихлебывает травяной чай и любовно листает пожелтевшие страницы самоучителя. На лице — детское счастье. Я, посмеиваясь, делаю себе кофе.
— Спорим, ты его сейчас закроешь и, положив на полку, забудешь про него.
Папа не слушает меня. Все перелистывает страницы, будто их гладит.
— Помню, на первую стипендию я купил семиструнку и этот самоучитель и стал по вечерам в общежитии играть. Мы тогда с другом Колей жили вместе, только он редко там ночевал, так что я ему не мешал. К весне стало даже что-то получаться. Однажды играю, смотрю, дверь открывается — девочки заходят: «А можно мы послушаем?» Ну, можно, конечно, так и приходили каждый вечер, я им поиграю — уйдут. Одна задерживалась все время… нет, нечего ухмыляться, мы были не такие, как вы сейчас, я ей потом свидание назначил, помню, первый раз попали под дождь… — Папа замолкает. — Вот по этому самоучителю и учился.
Отец, любовно погладив книжку, кладет ее на полку перед своим креслом, где все время сидит за ноутбуком. Лицо его даже помолодело, разгладилось.
— Я знал, что ты найдешь, верил. У тебя всегда была легкая рука и голова светлая…
Смущенно прикрываюсь чашкой с кофе. Папа редко меня хвалит. Не знаю, легкая ли рука у меня и что там с головой, но жопа точно хитрая.
Но ведь это и хорошо, разве нет? Никто не узнает, что эту книжку я несколько часов назад купил у незнакомого деда. Ни папа, ни его друг Коля, ни девушка, которая оставалась дольше других…
21 декабря 2017 г.
У меня папа — золотой мальчик.
Но очень нервный.
Это все, что я могу сказать по прошествии последних дней.
Однажды мальчик рассыпется в прозрачную пыль и никогда не соберется обратно. Это надо помнить.
23 декабря 2017 г.
Поменял для себя слово «терпеть» на «ждать». Ведь это очень дурная привычка — терпеть что бы то ни было.
Бросил курить — не терплю, а жду, когда зависимость ослабнет. Друг ведет себя неподобающе — не терплю, а жду, что он поймет, что творит, и придет в себя. Тем, кого называешь друзьями, нужно не просто доверять, но и давать большой аванс доверия, иначе зачем это все. Разлуку не терпят, а ждут ее окончания.
Эмоциональные вспышки отца я тоже не терплю. Просто жду, пока он успокоится. И если я взорвался в ответ, это значит, на какой-то момент я перестал ждать, пока папа осознает все или хотя бы устанет и утихнет.
Следовательно, это моя вина. Потому что, когда папа все-таки улыбается, сразу ясно становится, что все это были такие пустяки. Значит, я все-таки терпел и не стерпел, а надо было просто ждать его улыбки.
24 декабря 2017 г.
Единственный человек на свете, с кем папа всегда хорошо ладит, это мой друг Сашка. А так он довел до белого каления и перессорился со всеми, включая моих сестер, не говоря уже о домработницах. А с Сашей у них поразительно совпали характеры. Сашка очень заботлив от природы, и отец эту заботу благодарно принимает, а вовсе не как со мной, когда папа может рассердиться по любому поводу. За все время, уже немалое, как мы, трое холостяков, живем под одной больше не текущей крышей, папа с Сашкой ни разу не поссорились. Да что там, отец ни единого раза не повысил на него голос.
Наоборот, когда прилетает мне, стоит войти в комнату Саше, папа тут же становится шелковым, как фрёкен Бок в присутствии дяди Юлиуса, кто их еще помнит.
За глаза папа называет моего друга Подарок. И папа даже не вспоминает, что этот «подарок» сделал ему таки я. Впрочем, дети всегда неблагодарны. Да и ладно, свои люди все-таки.
Ты хороший. Ты умный, сильный и честный. Ты оправдал все мои ожидания.
Все твои ошибки исправлены или прощены. У тебя прекрасное будущее, достойное настоящее и необыкновенное прошлое.
Я люблю тебя, Максим. Обнимаю.
Твой я.
А теперь Максим пошел спать. Он у меня еще маленький.
25 декабря 2017 г.
Котася уже которую ночь кричит очень сильно и совсем по-другому, чем раньше. Вдобавок ее опять вырвало чистой водой. Болезнь ее наверняка проста и обыденна — старость и скорый уход.
Никогда еще слабость, старость и смерть не подходили ко мне так близко. Я работал в доме престарелых и инвалидов, они были близки мне, но я сам был далек от них, понимаю теперь это особенно ясно. Я любил их, светлых больных людей и даже не очень светлых, но сам находился на расстоянии. Был нужен им и был рад этому, но они мне были нужны постольку поскольку. Они любили меня, а мне было вовсе не трудно светить им и любить их вот так, не приближаясь…
А теперь я сам близок ко всей этой тьме.
Светить и согревать на расстоянии легче, знаю теперь это точно.
Мы все, словно в чудесной тюрьме, ждем приведения приговора в исполнение. В наших камерах тепло, много вкусной еды, и можно идти, куда тянет душа. Но палач и мучитель все равно найдут тебя, где бы ты ни был и чем бы ни занимался.
Как смеем мы ссориться перед лицом смерти, а ведь мы стоим перед ней. Почему же мы не празднуем каждый день, что палач и мучитель еще далеко от нас? Может быть, потому, что боимся всегда помнить, что они есть и идут за нами.