Папа съел две порции блинов (чтобы отец не экономил, я сперва типа себе взял, а потом, поковыряв вилкой блинчик, сказал, что расхотел) и потому пришел в блаженное состояние духа, даже заметил, что у официантки такой разрез на юбке, что, какие бы ноги ни были, они будут красивые. В старости на женщин надо смотреть достойно, у отца получается, например.
По дороге обратно, уже возле дома, наткнулись на соседскую овчарку с обрывком цепи на ошейнике.
До встречи с нами собака была счастлива и с лаем носилась по всему переулку, а тут я начал орать: «А ну-ка, не фиг тут, марш домой! И немедленно!» — и даже топнул ножкой. Папа тоже хотел топнуть, но импульс нерешительно замялся в бедрах, запутавшись, какой именно ногой топать. В результате отец замаршировал на месте и, начиненный тяжелыми масляными блинами, тут же стал терять равновесие.
— Держи меня!
— Папа, не ссы!
Овчарка озадаченно посмотрела на нас и убежала от греха подальше, позвякивая кусочком цепи. Найдется, где ей тут в нашей деревне теряться.
Вот и зиму посмотрели немного.
Собираю скоромные остатки от трапез нашей коммуны в пакетик — для бродячих псов. Собаке Белке такое нельзя, а бродяжкам — спасение.
Нам-то снег в радость, а им, может, и смерть.
Жизнь в конечном счете — это борьба за нее. Она одна на всех, жизнь-то. И где-то мерзнет она сейчас под собачьей шкурой в дворовых закутках, и вздрагивает всем телом. Всех не согреть. Но укрепить-то можно.
Папе — блины, Сашке — «отстань от меня, мещанин!», потрепать собаку Белку за ухо, слегка пихнуть кулаком костлявый бок Котаси, чтобы не расслаблялся хищник даже в маразме. И собрать немного остатков тепла и для тех, кого не греет никто.
Жизнь, она как мячик, поиграл — передай другому. Не урони только.
17 января 2018 г.
Ночь, тишина. Сашка спит, папа спит. Последнее — самое главное.
Мы с собакой Белкой это знаем.
Потому что именно ее настороженные уши я вижу черным профилем в синеватом предутреннем окне.
Сейчас наступит момент икс. Папа строго-настрого запрещает собаке Белке заходить в дом. Он уверен, что блохи в наш дом приехали на Белке и на Котасе. И никакие факты, что это не зверячьи, а земляные блохи (я поймал одну и, оглушив тяжелым ударом в голову, рассмотрел под лупой), и аргументы, что на собаке и кошке всегда новые антиблошиные ошейники, на папу не действуют.
Но с моим приездом законодательная власть в доме пошатнулась, став во многом лишь номинальной. Возможны послабления и популистские решения.
Ну, например — собаке Белке теперь иногда можно в дом. По ночам. Когда папа спит. Главное, чтобы не проснулся, тогда мне хоть вместе с Белкой, поджав хвост, в ее будке прячься.
…Треугольные уши покачиваются в окне. Делают два характерных нырка подряд, которыми овчарки часто побуждают хозяев к действию.
— Можно?
— Заходи давай…
Раньше собака Белка залетала в дом и сразу начинала шумно праздновать, визжать от радости, стучать когтями по деревянному полу. Из мрака являлся всклокоченный спросонья папа, похожий на взбешенного призрака… И мы с Белкой разбегались кто куда.
Но овчарки умны. Теперь Белка, плотно прижав к голове уши, быстрой мохнатой струйкой втекает в дверную щель.
Быстро и совершенно бесшумно (собаки не умеют втягивать когти, как коты, но поверьте, они владеют бесшумной поступью, хищник же) обегает всю веранду (суточная рекогносцировка), проводит мордой над столом («а что вы тут ели?») и тыкается теплой большой головой мне в колени. Это ее спасибо.
Потом, почти бесшумно фыркнув, обтирает морду обо все мягкие углы на веранде и наконец, блаженно вздохнув, ложится на спину на теплые доски. Я чешу ей мягкий живот, а Белка, блаженствуя, продолжает подрагивать ушами в сторону папиной спальни…
Неожиданно она шумно чихает. Испуганно смотрим друг на друга.
Замерли.
Слышно, как папа заворочался, как младенчик в люльке.
— Ты что там, опять собаку в дом завел? Вот, тетери-ятери…
— Да нет, папа, спи уже, я тут чаю себе…
— Нашелся тут, блин, сердобольный! Откуда ты взялся на мою голову, помощничек…
Я завожусь.
— Не будь я сердобольный, фиг бы сюда приехал.
— Попрекай, попрекай меня этим! Нужен был ты там, в Германии…
Ну, я-то ей, может, и не очень, а вот сидел бы сейчас на балконе своей гамбургской квартиры-студии с белыми стенами, смотрел на луну, потягивая смесь свежевыжатого сока со льдом, и думал, а не рвануть ли мне на выходных, например, в Париж. Готовился бы к экзамену уже на мастерскую степень по вин-чун. Я быстро прогрессировал, тренировался как сумасшедший…
Теперь не успею, скорее всего. Возраст меня настигнет раньше, чем мастерство. Но я до сих пор не вышел из европейской федерации единоборств. Не могу, хотя бы духом я там.
В Германии было хорошо, но чего-то не хватало. Да и фиг бы с ним, но это что-то стало всей моей жизнью теперь.
…Собака Белка тревожно смотрит то на меня, то в сторону папиной спальни. Ее красивая узкая морда вытянулась в струну.
— Мне сруливать? Сруливать?
— Та не, лежи пока…
Папа притих. Наверное, хотел сказать мне еще что-то нежное, но сон победил.
Собака Белка снова кладет голову на пол и начинает характерно придыхивать: «Хы… хы… хы…» — это значит, я готова, меня можно чесать.
Снова погружаю пальцы в жесткую собачью шерсть. Белка блаженно кряхтит и, свешивая розовый язык на пол, кладет лапу мне на плечо.
Если я твой бог, Белка, а наш бог-отец спит, то ты кто? Святой дух. Дух дышит где хочет. «Хы… хы… хы…»
18 января 2018 г.
Я не особо люблю сладкое, но иногда хочется.
Сашка и папа лопают и творожные пряники, и печенье, и сырники с ягодками всякие, а мне всего этого есть невозможно — непереносимость лактозы, а она же везде.
Однажды я купил абрикосовый джем, чтобы хоть на хлеб мазать в минуты острой тоски, так папа, обнаружив чек, устроил мне такую истерику, что я еще долго буду вздрагивать при словах «бешеные деньги» и «давленое гнилье».
Так и повелось: Сашка и папа жуют сладости, лоснясь лицами, а я гоняю пустой чай, и щеки мои становятся трагически впалы во время хлебка.
Однако сегодня мне надоело себя жалеть. Когда пришла пора пить чай, достал из холодильника новую пачку джема и, помахав ей над столом, сказал уже раскрывшему рот для первого крика отцу:
— Я купил абрикосовый джем, буду его есть, а вы, папа, пропадите.
Долго хохотали втроем.
А джема что-то как раз сегодня не хочется.
20 января 2018 г.
Папа упорно не отдает кухню в мои кривые, но надежные руки.
Готовит часами, ему тяжело двигаться. Раньше хоть картошку давал мне чистить, теперь и этого не доверяет. Готовит борщи, макароны по-флотски, делает прекрасные рагу. Потом кричит голосом боцмана на пиратском корабле: «Мужики, обедать!»
И мы с Сашкой и кошкой Котасей, готовя ложки и раздув хвосты трубой, садимся за стол и под стол.
Тут главное обязательно похвалить папину стряпню. Он от этого молодеет.
Потом мы с Сашкой убираем стол, моем посуду, папа дает распоряжения, куда что и в какой отдел холодильника положить, и удовлетворенно отходит к полуденному сну.
И так каждый день. Что бы ни случилось. Ежедневный папин подвиг.
24 января 2018 г.
У меня отец очень тонкий человек. И потому весьма тревожный.
А вы вот попробуйте представить: просыпаетесь завтра, а у вас всего один глаз, ноги не ходят толком, голова забывает все, работы нет, рыбалки нет, женской любви, даже в самом простом, обыденном ее понимании, нет. И не будет уже. Никогда.
Впереди еще большая немощность, и ничего больше. Совсем. И все это не когда-нибудь, а уже стучится в дверь.
В книге самое важное часто в конце. В жизни — наоборот. Зачем дочитывать такую книгу, где последние страницы уже не содержат ничего интересного, дописаны неизвестно зачем, без логики и смысла, да еще и заляпаны, склеены, еле разберешь, что там написано, да еще и одним плохо видящим глазом…
Вам страшно? Ну вот и папе тоже. Ведь его душе чуть за сорок, не больше.
Так что эту фразу, с разной интонацией, я повторяю чаще всего, у нас это вроде пионерского салюта:
— Папа, не бойсь!
— Да не боюсь я…
Все было бы хорошо, но я и сам достаточно тонкий человек. И сам боюсь. Еще как.
29 января 2018 г.
Папа дает безграничное поле для самосовершенствования, четко обозначая места, где во мне притаилось невидимое зло.
Пришел домой с огромной сумкой продуктов, собака Белка лезет со двора, пытаясь нарвать себе ништяков оттуда, кошка Котася приготовилась к прыжку в сумку, — и тут еще папе именно в этот момент приспичило оказаться в дверях. Ни минутой раньше, ни минутой позже, он вообще мастер оказываться там, где не протолкнуться. Я начал бурчать, папа засуетился, замешкался и начал падать.
Успел его поймать.
Папа ходит довольный — сын его спас. Ну да, сперва уронил, потом поймал.
Надо учиться у Сашки, он всегда в медитации.
2 февраля 2018 г.
Раздалось характерное шарканье, я уронил ноутбук и, путаясь в шлепках, помчался на звук.
Обычно между шарканьем и вскриком есть секунда, когда папа еще сохраняет равновесие, но теперь я не успел даже на вскрик.
Так и есть, папа лежал на спине, головой в сторону окна, и смотрел на меня виноватыми глазами.
— Подними, подними меня…
Я уже привычно приподнял отца за подмышки.
— Посиди немного.
— Опять, блин, я упал. На собственных ногах как на ходулях…
— Да это нормально, у всех нас что-то болит.
Папа молчал, полусидя, облокотившись спиной на мои колени и переводя дух. Он всегда очень пугается, когда падает.
— Подыхать пора…
— Еще лет тридцать можно подождать.
Я чувствовал коленями, как тяжело дышит отец, и гладил его макушку. Когда мы испуганы, все мы дети. И когда лежим, а кто-то сидит рядом с нами, тоже. Тогда можно легко погладить по голове кого угодно, это будет естественно.