Представляете одиночество человека в таком состоянии? Вы заперты в жесткие, тесные путы. Вы не видите, глаза ваши закрыты, не можете изменить позу, в которой лежите уже трое суток. Вы спите и иногда выходите из забытья. Но и там только темнота, тишина и что-то мешающее во рту. Чешется? Не почесать. Неудобно? Не перевернуться и даже не сказать об этом. Болит что-то?
У вас есть сын. А больше, собственно, ничего.
Да, может быть, сегодняшнее пожатие его руки было инстинктивным, случайным. А вдруг — нет.
25 апреля 2018 г.
Состояние отца тяжелое. Началась пневмония. Пока мы ехали на скорой помощи, у него началась инсультная рвота, и как я ни старался, чтобы голова папы лежала на боку, машину сильно трясло, и макароны вместе с накрученными мной котлетами все равно попали ему в легкие.
Лечат антибиотиками. Будем надеяться на лучшее.
Отец не проснулся, когда я приехал. Погладил его по руке.
Жизнь необыкновенно прекрасная и очень трагичная вещь. Как одно с другим сочетается в ней, понять не могу.
26 апреля 2018 г.
Начавшаяся пневмония прогрессирует. Папа на искусственном аппарате дыхания, привязан к кровати, весь в трубках…
Врачи ничего определенного не говорят.
Отец ненадолго пришел в себя. Много разговаривал с ним, он отвечал пожатием руки на да-нет.
Больно тебе? — Нет. Скучно? — Да.
Из уголка глаза папы текли слезы. Я делал вид, что их не вижу.
И мне удалось его рассмешить. Удалось.
Сегодня хороший день.
И моих слез никто не увидит. Саша в отъезде, я сейчас один.
27 апреля 2018 г.
Папе значительно лучше. На меня наорала заведующая. Снова зудел, чтобы выбить себе пропуск в реанимацию, а когда не дали, залез туда без спроса. Я не в обиде, реально чувствовал, что женщина переживает за больных. Она права, все правильно, отец в палате не один. Побольше бы таких врачей. Давно не получал разнос с таким удовольствием.
2 мая 2018 г.
Обе сестры приехали. Убрали дом, поддержали как могли. Разъехались.
Теперь буду варить для папы бульон, носить ему кефир и ждать его возвращения.
Смотрю на людей, и будто какая-то граница между мной и ними. У них один мир, во многом общий, а у меня свой, и там я один.
Мои радости не их радости, их печали тоже не мои.
И только время для всех одно. Бегущее быстро.
5 мая 2018 г.
Вам меня никогда не понять.
Потому что вы не производите то впечатление на людей, что я произвожу.
Сегодня, ожидая, пока санитарка откроет мне дверь в реанимацию, открыл смотровое окошко и устало повесил в него свою морду. Санитарка вышла из ординаторской, глянула в окошко, в котором все это, значит, висит, закричала: «Ой!» — и отпрянула обратно.
Впрочем, ко мне надо только привыкнуть, и все.
Кстати, многих я потом разочаровываю. В следующий раз поставлю в это окошко нежный цветочек в домашнем горшочке.
9 мая 2018 г.
Помню, когда отец оступился первый раз на рынке, недалеко от дома. Тут же продавцы, на которых он ворчал за цены, некультурные парни, вечно орущие и гогочущие, и даже полуголые девки, которые ходят туда-сюда, кинулись к нему, подняли, отряхнули, хотели вызвать скорую, но отец просто оступился, слава богу, без последствий.
Я читал у Паустовского реальную историю о том, как во время немецкой оккупации нашелся спекулянт без чести и совести, который, набрав воз гнилой картошки, ввез ее, дав взятку часовому, на территорию гетто, которое собрали для отправки в концентрационный лагерь. Он хотел обменять там свою картошку на спрятанные драгоценности, мол, не может быть, чтобы евреи что-то не припрятали. Причем продавать картошку он намеревался исключительно матерям с маленькими детьми — те последнее отдадут, ничего не пожалеют.
Но когда он увидел, как мать пытается обменять картофелину на обломок золотых часов, прижимая к груди уже мертвого ребенка, он вытряхнул картошку из мешков и скрыл там детей, провезя их через постовых, мол, ничего не продал, и после спрятал детей среди местных многодетных семей и частью у партизан.
Я думаю иногда, и этот циничный негодяй, ставший ангелом-спасителем, и жители, спрятавшие чужих детей, рискуя своими, и эти невоспитанные парни и голоногие девки жили и живут обычной человеческой жизнью с ее дрязгами, бытом, идиотскими и жестокими поступками, собачатся, ссорятся и хамят друг другу.
Но когда приходит настоящая беда, даже тень ее… Как жаль, что человек становится тем, кем он может быть, только в великом счастье и большой беде. Самый простой, обычный человек становится прекрасен, добр, высок, самоотвержен.
Поэтому, я думаю, День Победы будут помнить и через сто лет. Ведь это победа над великим, абсолютным злом, доставшаяся неимоверными жертвами и страданиями простых людей. И люди, выходящие на улицы, поющие песни в метро и искренне радующиеся этому дню и друг другу, словно говорят: «Мы — такие. По-настоящему — мы такие».
Давайте помнить друг друга и в повседневности. И это будет личная большая Победа для каждого.
12 мая 2018 г.
Воспаление в легких у отца полностью прошло. Я шел из больницы, и упругая радость словно толкала меня под пятки, мне казалось, что просто подлетаю над землей.
Скоро заберу его домой. Нечего в этой клинике делать. И весь этот ужас мы забудем как страшный сон.
Потом я женюсь и подарю ему внука. Витю.
И что бы там ни было — господи, какая жена мне теперь страшна? Меня папа натренировал так, что мне море по колено.
Начнет жена в свои критические дни меня критиковать, а мне покажется, что это милое чириканье.
Орать начнет — я скажу, что-то ты сегодня не в голосе и верхнюю «до» как-то не очень взяла. Ребенок спать не будет давать — ха, пустяки какие, когда я спал-то!
Вот только если изменит, вот это да. Скажу: «А вот папа мой всегда мне был верен».
Пост принял, пост сдал. Но до этого, надеюсь, не дойдет.
По-моему, только единственный орган в моем теле, слава богу, работает, как и двадцать лет назад. Я ему доверяю. Так что с жиру это все.
13 мая 2018 г.
Папа улыбается моим шуткам, взгляд совершенно осмысленный, как и раньше, даже, по-моему, еще лучше. Руки-ноги шевелятся, лежа помаршировал по моей просьбе.
Восемьдесят лет, обширный инсульт после нескольких микро…
«Зачем тебе чудо, если чудом обладаешь и не видишь».
Вижу!
14 мая 2018 г.
У нас соседка — армянка, пожилая женщина, язык не поворачивается назвать ее старушкой, лет семидесяти с небольшим, всегда аккуратно, со вкусом одетая, с хорошей прической.
Сегодня помог ей донести сумки из магазина. Спрашивала про отца. Ну что тут расскажешь. Внимательно слушала, качала головой.
— Ты хороший сын. Приходи к нам, я тебе дам мацони для папы.
— Мацони, а что это такое?
— Ему понравится, оно придаст ему сил.
Я никогда не пробовал мацони. Но мне оно сразу понравилось.
Слово-то какое, ласковое, нежное, — мацони.
Словно в жаркий день смуглая тонкая девушка в тени сада, молча приблизив свое лицо к твоему, протягивает тебе кринку чего-то прохладного, белого, густого. И солнечный свет, проходя сквозь листву, золотит ее щеку, скользит по ее черным волосам, бежит по прохладной коже светлого яблока, свисающего с тугой ветки, и наконец касается самого мацони, делая его чуть розовым. Тишина, запах теплых листьев и легкое журчание кузнечиков в высокой, вошедшей в полную силу траве.
В том саду ходит мой папа, молодой и красивый, касаясь коры яблонь ладонью, и девушка эта протягивает ему кринку с мацони.
Вот она, эта девушка, передо мной. И тишина, и жаркая весна, и тень от гибкого дерева.
Вот что такое мацони. Разве может оно быть другим?
15 мая 2018 г.
Поеду в больницу, отец теперь большую часть времени в сознании, хоть и не разговаривает пока, теперь ему, кроме бульона, и что-то от скуки надо. Голод, он разный бывает.
Договорился с нянечками, что буду ему читать в часы посещения. Больные, соседи папкины, тоже не против, они там неделями от скуки млеют.
Долго перебирал книги на полке. И вдруг усмехнулся, а что думать-то. У отца сын пишет.
20 мая 2018 г.
Хорошо, что я не боюсь крови. Из-под кровавой повязки на меня смотрит сердитый татарский глаз.
— Вовку, вовку свою убери!
— Не обращайте внимания, он только что из операционной.
У папы новый сосед. Молодой парень, а половины головы нет. Вместо нее кровавая марля.
Глажу отца по плечу, его глаза медленно, словно из-под воды, поворачиваются в мою сторону.
— Ну вот, короче, Сашка уехал на заработки, обещал скоро вернуться, дом веду в одиночку, собака Белка сухой корм не ест, видно, зубы уже болят, размачиваю…
Папины соседи внимательно слушают, тут, в реанимации, какие у них развлечения. Даже и не знаешь, что лучше, без сознания здесь быть или часами, сутками напролет смотреть в белый потолок и чувствовать только прикосновения пусть заботливых, но совсем чужих рук.
— Папа, ты что раскрылся, тут дамы.
Дама здесь только одна, коротко остриженная девушка. Она в сознании. Но лежать неподвижно ей еще долго. Внезапно она говорит мне:
— А я музыкант…
— О, это прекрасно, а на чем играете?
— Классическая гитара. Вы знаете Ференца Листа?
— Я его обожаю.
Становлюсь на кончики кроссовок для воздушности и начинаю напевать: «Та-рам, пам, пам-м-м, пам-пам…»
Девушка смеется.
Я достаю из сумки бутылки с крепким бульоном, вез их сегодня, намертво держа за стеклянное горло, в прошлый раз крышка в сумке открылась, и вся моя стряпня оказалась у меня на коленях.
— Вот, папа, это тебе еда. А это кефир…
Отцовская бледная рука, похожая на голого новорожденного инопланетянина, растерянно блуждает в воздухе. Пожимаю ее, но папа слегка отпихивает мою ладонь.
— Хочешь опять пободаться со мной? Мне кажется, ты сейчас немного не в форме.