Но для затравки праздничного веселья я должен скоморохом дурака Ваньку гонять, кривляться, паясничать. Первым тост поднять разъяснительный, зачем, значится, собрались тяпнуть за именинницу. Наливайте пока! Кому беленького, остальным красненького. У нас так уже полвека заведено. Раньше дань Орде платили, сейчас традиции. И вот что интересно, с каждым годом гости-сродственники все новых подробностей биографии требуют. Как будто вместе с нами не выросли-состарились. Ага! Сегодня гостей развеселишь подробностями, а завтра поплатишься.
В трудное положение я попал, братцы, как штопор кручусь. Понятно, что, во-первых, скажу как принято.
Про возраст юбиляра. Мол, года – все ее богатство. Вот так вывернусь, арабских цифр не называя. Потому что и так все в уме считать умеют, на наших внуков глядя.
Дальше принято здоровья пожелать! А откуда старому здоровью сохраниться или новому взяться, если опять же на внуков посмотреть. Родные гости слепые, что ли? Не спрашивают, зачем сыновья с женами в медицину подались? Одни в зрительном искусстве подвизаются, другие в женских тайнах копаются, третьи по коже шуршат, остальные народ лекарствами пичкают. Внуки любимые не таясь в дневное время со шприцами подбираются. Намедни один вообще заявил:
– Няняечка! Тебя стрелять надо! Пых!
Вот так. Ни больше, ни меньше. А вы говорите, юбилей – праздник!
Да, влип я, братцы! Как муха возле отхожего места. Одна надежда, что еще и на ваши юбилеи погляжу.
Далее дорогой женушке надо красоты неувядаемой пожелать. Лучше, чем в молодости. Да. Раньше столько денег на притирки не тратили. Детей растили. Сейчас-то легче стало красоту блюсти. Средства карманные высвободились. Опять же реклама дело делает. «Дешали»-Куршевели разные. Я вот помню, как раньше свои кудри чесал, наяривал. А сейчас нет, не наяриваю. Возраст вещь хорошая, экономная. Потребностей и излишеств, так сказать, меньше надобности. Паричок, зубки, глазки. Эх, своего-то исконного совсем мало осталось. Жизнь модифицированная пошла. В Европах, к примеру, за юбкой погонишься, чтобы в лицо заглянуть, полюбопытствовать.
– Уф! Глаза бы не видели. Модифицированная вся. ГМО одно!
В детях опору чувствуешь? Во внуках надежду видишь? Рук не покладая работаешь? Муж рядом? Друзья, сродственники поддерживают? Таблетки сама глотаешь? Чего еще надо? В наши-то годы.
А сроднились как за этот срок. Что ни подумаю, она уже знает. На кухню вместе торопимся. В коридоре постоянно сталкиваемся. В одно время встаем, в одну кровать ложимся. В одно ухо влетает, в другое вылетает. Вот как живем! Я пью, она закусывает. Все поровну делим. Я одно, она другое. Я включаю, она выключает. Я зажигаю, она гасит. Встречаю, провожает. Я книгу, она нотацию. Я по карманам, она по сусекам. Икаю, она на моргалы давит. Она по нужде, я постель заправляю. Вот так и живем, не тужим, друг другу служим!
Вся жизнь в одну страничку уместилась. Пока вы закусывали, перед вами своего дурака валял муж нашего дорогого юбиляра, с ее согласия и по указанию. Как справился, вам судить. С праздником, Елена Прекрасная! Тяпнем, что ли?!
Pars tertia. Слова улетают – написанное остается
Бродяга Билл и шериф Вилли
Ранним сентябрьским утром в полицейский участок одного из маленьких городков, что затерялся в пыли бескрайних просторов Техаса, быстрыми шагами вошел плотный коренастый мужчина в черной кожаной куртке, на которой ярко поблескивала звезда шерифа. Закурил толстую сигару, присел на край стола и пронзил яростным взглядом задержанного накануне мужчину, пытавшегося разгладить измятое после сна лицо. Когда тому с немалыми трудностями удалось завершить пластическую процедуру, его особые приметы стали более заметны. Нос один, картошкой, рот тоже один, крупный и, даже глаз один, голубой, другого не было видно из-за огромной гугли, закрывшей всю орбиту.
– Я тебя вычислил! – торжествующе произнес шериф. – Все приметы совпадают. Правда, синяк у тебя был под другим глазом, но я тебя все равно узнал. Ты Билл-Бродяга! В позапрошлом месяце ты провел у меня за решеткой три дня.
– Да, сэр! За оскорбление непотребными словами, – сделал паузу Билл, – собаки судьи. Но эти два старых кобеля просто взбеленились, когда я вышел от его же… – он споткнулся на полуслове, а затем продолжил: – От его же служанки Мэри.
– Эти два старых… как ты сказал?! – с угрозой переспросил шериф, до которого, наконец, дошел смысл ответа.
Простодушный Билл разъяснил:
– … кобеля, сэр!
Тут же его голова запрокинулась от страшного удара хорошо натренированного кулака шерифа. Слуховые перепонки присутствующих содрогнулись от ужаса.
– За что?! – попытался узнать бедняга, с трудом поднимаясь с пола. Теперь уже оба его глаза смотрели на мир узенькими щелочками. Лицо вновь стало симметричным, но приобрело азиатские черты.
– За оскорбление слуха лица, исполняющего служебные обязанности непотребными словами. Ты произнес слово «Бля!».
– Промойте уши, шеф! Я хотел, – запротестовал Билл, но был прерван резким движением шерифа, бросившего ему коробок спичек.
– Вставь спички, а то глаз не видно! – и самодовольно захохотал. – На этот раз ты вляпался крепко, парень! Попытка изнасилования, это серьезно! Очень! Тебе не отвертеться! Хватит! Уже по всей округе ходят твои дети и анекдоты про твои похождения. Вот, кстати, последний. На прошлой неделе пассажирский поезд опоздал на три часа, потому что ты, – указал пальцем шериф и залился хохотом, – ха-ха-ха!
– Не я, сэр, а жена губернатора, – привычно начал оправдываться Билл, – потеряла на остановке свою любимую болонку. И все искали ее.
– Ну да?! А ты искал ее в купе губернаторши! Ха-ха-ха!
– Нет, не в купе, а вкупе с губернаторшей и другими честными женщинами. И не в поезде, а в дилижансе. Ха-ха, – робко хихикнул Билл, – смешной анекдот.
– Баста! – хлопнул по столу шериф. – Хватит позорить наших женщин и их мужей!
– Сэр! Вы обвиняете меня в мужеложестве?
– Что? Как вы могли подумать?! Такое, – забормотал шериф, – про губернатора… хм, да-а, хотя, что тут такого? Стойте! – обратился к секретарю. – Это не стенографируйте! Я просто хотел сказать, хватит позорить! Всех! Короче, к делу! Продолжайте протокол! – приказал он подчиненному.
– Вам вменяется в вину, – произнес официальным тоном, – попытка изнасилования, – заглянул в записи, – жены лавочника Хью Томкинса! Что вы можете сказать по этому поводу?
– Это неправда, сэр! Какая чудовищная ложь! Она просто звала на помощь!
Значит, дело было так. Вчера вечером я шел из бара «Кривая рожа барракуды». Да вы ведь хорошо знаете, где это! И вдруг услышал, как на втором этаже у Хью открылось окно и оттуда меня позвала женщина. «Эй! – громко зашептала она. – Вилли, Вилли! Иди скорее сюда!»
В сильном возбуждении шериф подскочил ближе и вскричал:
– Она звала не тебя, подлец ты этакий! Зачем ты-то полез?!
– Извините, сэр, привычка! С детства, помню, перед тем, как за ухо схватить, бывало, так же звали: «Вилли! Вилли-паскудник, иди поскорее сюда!»
– Не паясничай! Тебя застал ее муж, этот толстый пентюх, когда ты уже вовсю терзал-целовал бедную женщину!
– Никак нет, шеф! Я проводил сеанс искусственного дыхания. По всем правилам надо и на груди давить, шесть раз подряд. А если кого-нибудь попросить еще ноги подержать, совсем хорошо будет. Вот так, – показал он, – кверху их надо поднять, тогда кровь из ног перетекет в голову и человек очнется.
Мне это ветеринар один во время штрафных работ рассказывал. Я много чего знаю, часто работал.
Короче, когда я решил присмотреться поближе, кто же это меня зовет, и только чуть-чуть приподнялся над подоконником, она вдруг кого-то испугалась, закричала «На помощь!» и упала в обморок. Вот так я и оказался самым первым помощником.
На моем месте, сэр, вы поступили бы так же! Не правда ли?!
Шериф возмущенно покачал головой, свирепо цыкнул на переглядывающихся сотрудников, молча давящихся от хохота, вздохнул и продолжил:
– Также ее муж жалуется, что ты вытолкнул его со второго этажа, и требует возместить стоимость испорченных сапог.
– Когда я начал оказывать помощь бедной женщине и снимать все стесняющие ее дыхание одежды, вдруг ворвался какой-то бандит с револьвером 21-го калибра. Я подумал, ага, вот его-то она и боится! После чего смело вступил с ним в борьбу и, применив «двойной Нельсон», укротил! Я много приемчиков знаю, меня борец цирка учил, бывший военный моряк, вместе работали.
Но, к несчастью, не удержал лицо злоумышленника и он сам вывалился через открытое окно.
– Да ведь это был её муж, скотина!
– Сэр! Если бы я раньше знал, что ее муж такая скотина, я обязательно сначала бы снял с него сапоги.
– Дубина! Отсидишь три дня и пшел прочь! В следующий раз не вставай на моей дороге!
– За что, шеф?
– За то, что ты… бродяга, Билл!
Затем шериф присел за стол и написал на жалобе лавочника: «Дознание прекратить ввиду отсутствия состава преступления» и подписался «Шериф Вилли Мистейк».
В полицейском участке одного из маленьких городков, затерявшегося в пыли бескрайних просторов Техаса, продолжался обычный рабочий день. Бог ведает, когда произойдет настоящее преступление. Дай бог, чтобы никогда!
Убийство на Market Str
– М-м-м! Проклятье, как душно! – раздраженно простонал Майкл. – Эта изощренная пытка бессонницей и изнуряющей духотой кого угодно выведет из себя. Даже традиционный стаканчик бренди перед сном не помог. Не спится. Прогуляться, что ли?
Майкл Крендл медленно брел по безлюдным улицам прилегшего отдохнуть перед утренней суетой города. Светлячки звезд тускло мерцали на дне ночного неба. Редкие огни проезжающих автомобилей резкими взмахами прозрачных крыльев с трудом рассекали густую темноту ночи, мимолетно лаская ладошкой света гладкие стены домов и закрытые веки окон, временами испуганно шарахаясь в ущельях переулков.