– Совершенно с вами согласен! – подтвердил догадливый профессор, проследивший за его взглядом. – Не лучше ли о сути гипноза и психосуггестии поговорить в нашей клинике, где вы сможете лично осмотреть пациентов. То есть побеседовать с пострадавшими лицами.
Да и для вашей головы, я хотел сказать давления это будет полезнее. Перемена обстановки почти всегда влияет на людей положительно.
Доктор наложил пальцы на левое предплечье Нарымова.
– Перемена обстановки – и все будет славненько, – размеренно произнес он.
Макар почувствовал, как огромная тяжесть, обручем сковывающая голову, вдруг разжалась и наручниками упала на пол. Стало легко и свободно дышать. Предметы приобрели резкость и прозрачную отчетливость. Глаза доктора сквозь стекла пенсне лукаво поблескивали напротив.
– Поеду! – решился Нарымов. «Проветрюсь!» – подумал про себя.
«Все! Весь день вылетел!» – подумал Стравинский, а вслух произнес:
– Вот и славненько!
В служебном кабинете Нарымов чувствовал себя как рыбка в аквариуме. Вроде в своей стихии, но всегда на виду. О двух предшественниках, за чьим столом он сейчас работал, старался никогда не вспоминать. Следы их затерялись в серых клубах пыли, поднятых колесницей новой истории. В последнее время Макар получал пряники, но никогда не забывал и о кнуте.
В машине Стравинский долго и уютно устраивался, зачем-то разминал свои длинные пальцы, словно собираясь играть на фортепиано, что-то сосредоточенно обдумывал и, наконец, собрав мысли в осеннюю стаю, обратился к майору:
– Видите ли, Макар Иванович, у наших пациентов, поступивших в клинику в последние дни, четко прослеживается один и тот же этиологический фактор. Все они пострадали от психосуггестии каких-то шарлатанов, – заметив его непонимание, успокоил, – Сейчас, любезный, вам станет все понятно. – Фамильярно, словно беседуя с больным, начал он разъяснения:
– В медицине под методом суггестивной психотерапии понимают способ психического воздействия врача на больного с помощью словесного внушения. Понятие суггестивной психотерапии включает в себя внушение, проводимое в состоянии бодрствования, и внушение, проводимое в состоянии гипнотического сна, то есть собственно гипноз.
Уважаемый Владимир Михайлович Бехтерев, мой учитель, писал, что внушение есть не что иное, как вторжение в сознание или прививание к нему посторонней идеи, которое происходит без участия воли и внимания воспринимающего лица и часто, даже без ясного с его стороны сознания.
Стравинский поднял восклицательный знак указательного пальца и процитировал:
– «…внушение входит в сознание человека не с парадного хода, а с черного крыльца, минуя сторожа – критику».
– Так вы считаете, что фокусы в театре с картами, долларами, платьями – все это гипноз? – перебил Нарымов.
– Я не склонен смешивать эти понятия… хотя, несомненно, отдельные элементы внушения во время проведения фокусов имеют место, – уклончиво ответил профессор.
«Умен, положительно умен, – подумал Нарымов. – Интересно, можно ли гипноз использовать при допросах вражеских агентов? А может, и своих сотрудников для выяснения их крамольных мыслей. Взять, к примеру, старшину Приходько, – Нарымов вгляделся в боксерский затылок старшины, сидящего на водительском сиденье, – вежлив, исполнителен, но ведь, как известно, в тихом омуте черти водятся. Вдруг он уже давно стучит на меня? Надо бы его послать куда Макар телят не гонял, скажем, куда-нибудь в Забайкалье. На повышение! Слишком много он знает. И про артистку из Мариинского, и в командировках находится всегда со мной. А люди не любят, когда про них много знают», – подумал он о себе в третьем лице.
– А люди не любят, когда о них слишком много знают, – эхом отозвался профессор, – а в состоянии гипноза человек может поведать такое, о чем он даже сам не смеет себе признаться!
– Ха-ха! – сычом хохотнул Нарымов. – Может, примем уважаемого Леонида Осиповича в штат? – обращаясь к старшине, позволил он себе пошутить. – Представляешь?! И не надо никаких специальных методов проведения дознания и следствия. – При этих словах профессору стало жутко. Его улыбка осенним пожухлым листом слетела с уст. Сразу расхотелось продолжать разговор.
В приватных беседах с друзьями Стравинский много слышал об успехах ОГПУ-НКВД. Косвенным образом эти успехи отразились и на его личном благополучии. Многие научные оппоненты, придерживавшиеся иных точек зрения, теперь могли отстаивать свои взгляды в самой гуще народных масс. Заведование кафедрой, клинику, а затем и звание академика он получил после отъезда нескольких светил научного мира на лечение за границу, где им, по-видимому, становилось все хуже и хуже, поскольку возвращаться на родину в ближайшие годы они не собирались.
Наконец поездка завершилась. Машина остановилась перед железными челюстями ворот. Двумя грозными Церберами над приехавшими посетителями возвышались столбы, густо увитые проводами сигнализации.
– Дальше нам лучше пройти пешком, – предложил профессор. Расторопный старшина быстро выскочил из автомобиля и открыл задние двери. Выпустив мирно беседующих спутников, он наклонился к приборному щитку и, дважды нажав пальцем на штуцер прикуривателя, незаметно отключил записывающее устройство. Старшина хорошо знал, чем он рискует, но и ясно представлял, что ожидает его в случае успеха. В последние месяцы контроль над деятельностью Нарымова резко усилился. Курация была негласной.
Вся личная жизнь майора, не говоря о служебной работе, находилась на предметном стекле наблюдения. Артистка из Мариинского регулярно сообщала об их встречах в нерабочее время. Старшина Приходько докладывал о контактах в командировках. Вся входящая и исходящая документация тщательно просматривалась. Уборщицы, повара, дневальные, водители – все являлись агентами.
Тайная служба во все времена, во всех империях была на очень высоком уровне. К тому же техническое оснащение секретных служб достигло небывалых высот. Но человеческий фактор по-прежнему оставался на ведущем месте. Старшина Приходько был одним из этих человеческих факторов.
– Что за галиматья?! – раздраженно воскликнул Нарымов, ознакомившись с несколькими историями болезни, которые растрепанными желтыми цыплятами теперь беспомощно лежали на столе. – Одна чертовщина какая-то. – У него опять заболела голова, то ли от медицинской терминологии, то ли от кажущейся неразрешимости проблемы. Как и, главное, где искать врагов, если даже их внешний облик пострадавшие описывают по-разному. Опять захотелось послать все к чертям.
– Я так понимаю, ни в бога, а тем более ни в черта вы не верите, уважаемый Макар Иванович? – мягко спросил профессор.
– Да кто в него верит? Сейчас?! В наше-то время?
– Да, да! Я совершенно с вами согласен. Однако есть отсталая часть населения, в ком эти пережитки неистребимы. Пока.
Видите ли, по роду своей деятельности мне часто приходится сталкиваться с необъяснимыми явлениями матушки-природы.
Например, как объяснить тот факт, что многие наши больные в состоянии делирия, так называемой белой горячки, видят, как они выражаются, чертей. Чертиков, э… мнимых существ. Причем описывают их совершенно одинаковыми словами независимо от возраста, пола, расы, образования и прочих факторов. Башкир и русский, татарин и еврей, эвенк и узбек дают описание этих существ, полностью совпадающее с обликом чертей из народных сказок и поверий. Это обычно козлоногие, козлобородые, рогатые, хвостатые, лукавые и хитрые существа. Они, понимаете ли, гримасничают, кривляются, нашептывают, подталкивают под руку. Подговаривают больных черт знает на какую дьявольщину: поджечь дом, выпрыгнуть из окна, убить жену или, на крайний случай, соседа. Причем, представьте себе, их прообразы существовали и прежде! Мучили, терзали, совращали, понимаете ли, древних греков, римлян, иудеев.
Помните врубелевских демонов? Ага! Сатиры, фавны, Пан и прочие. Один и тот же облик! – глаза профессора возбужденно блестели. Он оживленно жестикулировал белыми крыльями кистей. Их полет убеждал больше, чем слова. – Шайтан, Иблис, Сатана, бесы – вера в них неистребима! Как и наша вера в коммунизм! – торжественно закончил профессор.
«Совсем недаром он достиг таких высот», – подумал Нарымов.
Старшина разочарованно торчал рядом. Он сожалел, что записать крамольную речь Стравинского не имелось возможности, а пересказать в письменном изложении с его образованием было затруднительно.
Первый, кого осмотрели приехавшие посетители, был Никанор Иванович Босой. Кисель его тела до краев был наполнен мелкой дрожью страха, который выплескивался через глаза наружу, на всех входящих в палату. Вот и теперь он с первого взгляда понял все. Никакие белые одежды на плечах вошедших людей не могли скрыть профессиональной принадлежности. Это же подтверждали испанские тиски их кожаных сапог.
«Конец!» – промелькнуло в его обезумевшей голове. Страшная вереница событий, связанная с квартирой № 50 в доме 302-прим, вдруг разбухла до карусели множества голов какого-то бородатого человека на змеиных телах долларов.
Никанор Иванович судорожно икнул, упал на пол и забился в жесточайшем припадке судорог.
– Так! Быстро десять кубиков сернокислой магнезии, – отреагировал Стравинский. Подбежавшая фельдшерица Прасковья Федоровна уже безуспешно пыталась всунуть между судорожно сжатыми челюстями эпилептика тугой жгут полотенца.
– Пойдемте дальше! – предложил профессор. – Здесь налицо мания преследования, осложнившаяся к тому же эпилептическими приступами Джексона.
В следующей палате находился директор театра-варьете Степан Лиходеев. Едва заслышав шаги в коридоре и звук открываемой двери, он испуганно вскочил с постели и, прикрываясь щитом подушки, забился в угол комнаты. Вид его был ужасен. Ранее знавшие Степана люди никогда не опознали бы в этом истощенном, изможденном человеке с лихорадочно блестевшими глазами и серой кожей, заросшем пепельной щетиной, прежнего франта, любимца женщин Степу Лиходеева.