– Доложите нам о пациенте, – попросил профессор врача-ординатора. Тот сделал шаг вперед и произнес:
– Больной Лиходеев, 45 лет. Поступил с диагнозом параноидальная форма шизофрении. Жалуется, что на него действует гипнозом на расстоянии профессор черной магии товарищ Воланд. Заявляет, что все его поступки и действия от него не зависят, а диктуются товарищем Воландом. – Доктор заглянул в шпаргалку истории болезни и прочитал: – «…ничего сам не могу сделать по своей воле, все мне навязывается этим преступным профессором с целью своих пакостных экспериментов». Просит «разгипнотизировать» от влияния профессора товарища Воланда.
В лечении мы применяем электросон, седативную терапию…
– Это можете не докладывать, – всплеснул дирижерским жестом Стравинский. – Наших товарищей это не интересует.
Лиходеев, до этого момента безучастно прятавшийся в углу, вдруг рванулся к Нарымову, упал на колени, обхватил его за бутылки галифе – символы власти и завопил:
– Помогите! Умоляю вас! Меня здесь хотят отравить. Санитарка тетя Маша – старая ведьма. Медсестры вводят в жилы медленный яд. В пищу подсыпают цемент, чтобы у меня в животе все склеилось. А у меня и так геморрой! Наружный. Я буду жаловаться. В письменном виде. Это мое право!
– А вот это не только ваше право. Это ваша святая обязанность. Жаловаться в письменном виде! – майор попытался высвободиться из липких щупалец Степы. – Старшина, – обратился он к Приходько, – снимите с товарища письменные показания!
– Слушаюсь, товарищ майор! – вытянулся тот в струнку.
Лиходеев обернулся к старшине, признал в его яловых сапогах Силу и Власть и уже тихо спросил:
– А револьвер у вас есть? – и получив утвердительный кивок, впервые за время пребывания в клинике радостно улыбнулся.
Визитеры плотной группой проследовали в следующую палату. Здесь находились двое: Тимофей Кондратьевич Квасцов и Андрей Фокич Соков. Возбужденные, багроволицые, они сидели на кроватях в смирительных рубашках друг напротив друга и плевались.
– Это еще что такое? – изумился профессор. – Почему они в рубашках?
– Разодрались, – виновато развел руками доктор.
– Этот пособник имперьялизьма! Тьфу! Посмел поднять свою нетрудовую руку на слугу Отечества! – возопил бывший буфетчик, подпольный миллионер Соков. – Меня пальцем… нельзя трогать. У меня рак!
– Ах, тебя пальцем нельзя тронуть, черт плешивый! – извиваясь дождевым червяком, задергался Квасцов. – Я тебя не пальцем трону! Я тебя выведу на чистую воду. Тьфу! Граждане медицинские начальники! Он вчера деньги сестричке предлагал. Сам такой! Я завидую? Тьфу! Тьфу! У него рак?! Да у меня сто раков! Бе-бе-бе! Сам… тьфу! А в туалете он, – обращаясь к вошедшим свидетелям, плевался Квасцов…
– Тихо! Вы что, осатанели?! – прикрываясь от летящих брызг, закричал врач-ординатор. – Тетя Маша, успокойте их! – призвал на помощь санитарочку. – Извините, Леонид Осипович! Сам не знаю, что это сегодня на больных нашло, – с трудом обкатывал во рту тугие гальки слов. – Пройдемте дальше!
– Ну, ну! Соколики мои! – квохча, как наседка, устремилась вперед тетя Маша – татарка Магуза. – Дай-кось, я тебя утру, оглоед несчастный, – так приговаривая, она полой серого халата стала вытирать пострадавшие лица. – Да тихо вы! Черт вас побрал! – урезонивала сердобольная, порой привычно потюкивая костяшкой согнутого пальца по темечку то одного, то другого. От этих потюкиваний, вероятно, оба вскоре затихли.
В коридоре ошеломленный Нарымов спросил у профессора:
– А эти-то чем больны? На вид вполне обычные здоровые люди.
– О! У этого лысенького – онкофобия. Этот ваш Воланд, так называемый профессор черной магии, внушил бедолаге, что он вскоре умрет от рака. Мы его всесторонне обследовали. Даже с применением лучей Рентгена. Соматически здоров. Абсолютно! Но с головой, понимаете ли, пока не дружит. А вот со вторым – сложнее. Он доставлен из следственных органов. У него развился острый реактивный психоз.
В последней палате посетители увидели беспокойно спящего на койке человека. В ответ на удивленный взгляд Нарымова профессор пояснил:
– Это Понырев Иван Николаевич. Тяжелый случай. Ему стало плохо во время вчерашней грозы. Пришлось ввести аминазин.
Взгляд Нарымова коршуном упал на исписанные листы бумаги, лежащие на столе:
– Этот тоже пишет показания?
– Наши больные часто воображают себя наполеонами, – слепил пальцы в замок Стравинский, – мопассанами, горькими, бедными, понимаете ли. Иногда, даже вождями! Простите. Иван Николаевич – известный молодежный поэт. Но у нас пишет только прозу, которую ему диктует его друг, – смущенно похмыкал профессор. – Недавно умерший. Иван Николаевич очень переживает…
Нарымов осторожно взял верхний лист бумаги и прочитал:
«Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим – великий город. Как будто не существовал на свете».
– Дописал, сынок? Да ты спишь?!
Март на МонмартреПосвящается воинам 1812 года
ЖАН – турист из России, он же сотник Альмухаметов;
ФРАНСУАЗА – художница, естественно француженка, она же СЮЗАННА;
МАРСЕЛЬ – бойфренд Франсуазы;
ЖАН-ПОЛЬ-МАРИ ДЕ МЕССОНЬЕ – предок Франсуазы;
ХАЗИАХМАТ – денщик сотника Альмухаметова;
МАЙОР ЛОРЕР;
АЖАН;
Ротмистр, гусар, офицеры, «Северные амуры», и пр. действующие лица нашей Истории.
Пусть зритель не удивляется тому, что все герои хорошо понимают друг друга.
Весенний Париж, Монмартр. Художники рисуют с натуры, продают картины. Жан, Франсуаза.
В группе туристов из России внимание Жана привлекает Франсуаза, сидящая за мольбертом. За ее спиной находится картина, изображающая улана с огромным искривленным носом.
ЖАН (желая завязать разговор, разглядывает картину). Это кто же бедняге так нос прищемил? Вот уродина! (Неловко шутит). Наверное, сунул куда не следует?!
ФРАНСУАЗА (возмущенно). Что? Еще один! (Оглядывается на соседей.) Да что они сегодня все сговорились, что ли? Издеваются. Давай, давай, проходи мимо! Двигай отсюда! Юморист. (Достает из сумочки зеркальце.) Вот на себя посмотри, Сирано де Бержерак! Гоголь! Даже у моего прапрадеда (показывает на картину) нос был меньше. Иди отсюда, Пиноккио! Слон с хоботом!
ЖАН (обрадованно). Вы говорите по-русски? Вот здорово! На Монмартре – русская отборная брань! Приятно, черт возьми!
ФРАНСУАЗА (гневно). Что есть брянь? Кто? Я – отборная брянь?!!
ЖАН (успокаивающе). Нет, нет, что вы, брань – это мат такой, ну, ругань, ма-тер-щи-на! У нас говорят, площадная брань, это которой даже дома нельзя ругаться, а вот здесь (обводит вокруг рукой), на Монмартре, можно. (Пауза. Меняет тему разговора. Кивает на картину. Примирительно.) Боевой, значит, товарищ был, дед ваш?
ФРАНСУАЗА (еще немного обиженно). Да, боец! Здесь он в любимом мундире (с трудом выговаривает) восемьнадцать-четырнадцатого года. Говорят, он был ему дорог как память о тяжелом ранении. Вам есть интерес?
ЖАН. Да, очень. Мой предок тоже воевал здесь. Рассказывайте, рассказывайте, это чья картина?
ФРАНСУАЗА. Моя. Это моя дипломный работа, я художница. Точная копий, копия фамильной картины… правда, хороший?
ЖАН. Да теперь вижу (смотрит на картину с разных сторон), очень хороший! Крепкий, видать, мужик был. Видный!
ФРАНСУАЗА. При чем тут мюжик? Работа хороший?
ЖАН (восхищенно). Ну, конечно, работа еще лучше! Так выразительно показаны черты лица, так смело (машет пальцами возле своего носа)…
ФРАНСУАЗА (перебивает). Теперь слушайте и не перебивайте! (Рассказывает). В своем роде, простите, в моем роду есть такая (с трудом вспоминает слово) былина, ну, рассказка.
ЖАН (подсказывает). Легенда?
ФРАНСУАЗА. Да, легенда. Давно, (с трудом) в восемьнадцать-двенадцатом году, он (показывает на портрет) был в Москва. Жан-Поль-Мари…
ЖАН (удивленно перебивает). Как? Он Жан? Ха-ха! И меня зовут Жан! Я из России, турист, с Урала! Есть такой город – Уфа. Так вот, я Жан из Уфы!
ФРАНСУАЗА. Смешно, я не выговорюю это слово – Уфа. Первый раз вижу русского Жана (оглядывает его). Я училась по-русски, сначала здесь, потом практика в Москва. Ну, слушайте! Так. Легенда. (Восторженно.) Жан-Поль был очень красивый мюжик, муж. Солдат. Любиль всех женщин! И его… Там, в Москве, во время Наполеона Бонапарте в него очень-очень влюбилась жена флигель-адъютанта, э… князя… Ой, опять забыла его фамилию, так трудно, но у меня записано, дома. Она сделалась от него совсем без чувств. А князь, ее мю-жик, наоборот! Дуэль! Пах-пах! (жестом показывает фехтование на шпагах). И храбрый Жан-Поль пронзил сердце ревнивого князя, ее мюжика, но перед смертью тот успел стукнуть нашего Жан-Поля по носу! Так жалко. Потом Наполеон наказал царя Александрэ и от ужасных морозов пошел домой…
ЖАН (опять перебивает). Это уже не легенда, это сказка какая-то! Историю нельзя искажать! Ее все должны знать! Она же для всех одинакова. Во-первых, Наполеон не ушел от морозов, а бежал, бросив на произвол свою армию, когда узнал, что во Франции произошла попытка переворота. Какой-то ваш сумасшедший генерал, находясь в тюрьме, заявил, что Бонапарт погиб в России и все полномочия переходят к нему. Его и освободили из тюрьмы! К вашему счастью, комендант Кремля, то есть Парижа, не поверил и арестовал самозванца. Вот Наполеон и погнал коней! Кстати, утверждают, что удалось ему уйти не без помощи русских масонов. Адмирал Павел Васильевич Чичагов, член масонской ложи, командовал в 1812 году Южной армией русских войск и позволил ускользнуть Наполеону. Поэтому война длилась в Европе еще почти два года. Сам же Чичагов уехал после кампании 1812 года в Италию, а с 1816 года до самой смерти жил во Франции.