Косулин и Паяц, сцепившись и мутузя друг друга, обрушивая на пол стопки с историями болезни и разломав служебный телефон (Паяц швырнул его в Косулина, но промахнулся) вывалились из ординаторской в небольшой холл с четырьмя дверьми (в ординаторскую, в отделение, на этаж и в комнату отдыха). И продолжили драться уже там. На шум из соседнего кабинета прибежала Кукла. Она некоторое время ошалело наблюдала за тем, как Косулин одной рукой пытается отодрать вцепившегося в него мертвой хваткой Паяца, а другой выкручивает тому ухо, в то время как Паяц изо всех сил пытается удержать руки Косулина и одновременно пинаться. Все это сопровождалось пыхтением и матерными воплями.
– Немедленно прекратите! – завизжала Кукла, придя, наконец, в себя. – Александр Львович, хватит! Да стойте же! Вы что, с ума сошли? Олег Яковлевич, отпустите Александра Львовича! Слышите! Я сейчас санитаров позову!
На ее крики в холл сбегаются медсестры. В маленькой комнате становится многолюдно и шумно. Начинается полная неразбериха. Мужчины продолжают драться, мотаясь из одного угла холла в другой. Их сопровождает толпа орущих теток, в которой солирует Кукла, громко выкрикивающая угрозы и мольбы.
Неизвестно, сколько бы еще это продолжалось, но тут за дверью отделения зазвенели бидоны – принесли ужин. Дверь открылась, и на пороге показалась могучая фигура Катьки Макаровой, одной из любимых пациенток Косулина. В каждой руке Катька держит по бидону. Закутанная в больничную безразмерную куртку, она кажется еще больше, чем всегда. Она быстро сориентировалась в ситуации, и в ту же секунду весь царящий в холле крик перекрыл ее мощный, как корабельная сирена, голос:
– Куда-а нашего психолога обижать? Львович!! Твою мать!!! – Она ринулась в гущу свары, ловко влезла между двумя дерущимися мужиками, прижав обширным задом Паяца к стенке, а Косулина схватила в свои медвежьи объятья.
Подключился медперсонал: трое схватили Паяца, продолжавшего подпрыгивать и рваться в бой. Двое держали Косулина, который быстро прекратил сопротивляться, только стоял и сопел. Все продолжали галдеть.
– Всем замолчать! – твердо приказывает Кукла. – Любовь Владимировна, – обращается она к одной из медсестер, – отведите больных в отделение и проследите за порядком.
Катьку и еще двоих пациенток, изрядно напуганных происшедшим, уводят. Катька не хочет уходить, злобно зыркает на Паяца и обещает показать лично ему кузькину мать.
Паяц и Косулин, которых все еще держат, стоят друг против друга. Косулин, насупившись, смотрит на носки собственных ботинок. Костюм его в полном беспорядке, тот самый синий галстук, купленный женой, порван, рубашка вылезла из брюк, несколько пуговиц оторвано с мясом. Лицо горит, под глазом начинает расплываться фингал, в боку колет. Паяц выглядит не лучше. Из разбитого носа течет кровь, белый халат измят и перепачкан, кажется, на голове, не хватает волос. Он все еще немного подпрыгивает.
– Объясните мне, что происходит? – Кукла требовательно смотрит на Косулина. – Вы же психолог, Александр Львович, я от вас такого не ожидала.
– А что вы от меня ожидали?! Чертовы импотенты, врачи без границ! Ну давайте, сделайте мне укол, чтоб я вел себя спокойнее, вы же без своих лекарств даже посрать не садитесь. – Косулин злобно шипит.
– Так идите и вылечите всех своим чудесным словом, Зигмунд Фрейд долбаный, – тут же откликается Паяц.
В холле опять поднимается переполох, все говорят разом. Кукла возвращает себе контроль:
– Я не хочу этого слышать! Либо вы оба сейчас успокаиваетесь, убираете в кабинете и после этого идете домой, либо я вызываю милицию, и разбирайтесь как хотите. Я жду ответа немедленно!
Косулин, помедлив, кивает, Паяц не отвечает, но перестает подпрыгивать.
– Чтобы завтра оба были за полчаса до начала рабочего дня. Я хочу с вами поговорить.
Косулин смотрит на Куклу. Обычно аккуратная челка, лежащая, как парик, волосок к волоску, растрепалась, очки съехали на кончик носа. Учительница первая моя, думает Косулин. Чувствует себя как нашкодивший школьник.
Кукла развернулась на каблуках, вышла из холла, напоследок хлопнув дверью. Медсестры и санитарки ретировались вслед за ней, перешептываясь и закатывая глаза, уже начиная смаковать подробности.
Косулин и Паяц остаются вдвоем. Постояли, помолчали. Наконец Паяц передергивает плечами, хмыкает и заходит в ординаторскую. Огляделся, смахнул со стула помятые бумаги, поднял с пола чашку, вытер ее полой халата, подул в нее и поставил на тумбочку. Открыл один из ящиков стола, достал оттуда еще одну чашку. Проделал с ней те же гигиенические процедуры. Затем выудил из кармана халата ключи от маленького сейфа, в котором хранились истории экспертных больных, погромыхал дверцей, извлек из сейфа початую бутылку хереса. Налил в чашки, обернулся и жестом пригласил Косулина сесть напротив.
Косулин заходит в ординаторскую, аккуратно прикрывает дверь, переступает через лужу разлитого чая и опускается в кресло Паяца. Берет протянутую Паяцем чашку, заглядывает внутрь, нюхает. Пахнет сладким и крепким вином.
Паяц шмыгнул разбитым носом и опрокинул кружку, одним глотком проглотив содержимое. Косулин следует его примеру.
Еще посидели, помолчали. Тут в ординаторскую заглядывает медсестра, отдает Косулину завернутый в полотенце лед, а Паяцу кювету с несколькими ватными тампонами, замоченными в перекиси водорода. Оба вежливо ее благодарят.
Когда она уходит, Косулин прикладывает к глазу компресс, Паяц отжимает тампон и аккуратно вкручивает его в распухшую ноздрю.
– Однажды мы подрались со Светкой. – Из-за разбитого носа голос Паяца звучит гнусаво. – Вечером. Сначала мы просто играли, пихались, щипались, щекотались… А потом увлеклись. – Паяц вновь наполняет кружки и продолжает: – Она меня укусила, даже след остался – вот здесь. – Паяц перекошенно улыбается и показывает плечо.
Косулин чувствует, как тепло и тяжесть разливаются по телу.
– Скучаете по ней?
– Очень.
Паяц опустил лоб на руки и беззвучно, судорожно вздрагивая, заплакал.
Косулин сидит неподвижно. Какой долгий день. Хоть кто-нибудь сегодня может вести себя как обычно? Потом он подъезжает в кресле к Паяцу и кладет руку ему на плечо. Паяц дернулся и сбросил его ладонь. Помотал головой. Косулин убрал руку, но остался сидеть рядом.
– А я вчера узнал, что мне жена изменяет. Давно уже, – говорит он и тянется к бутылке.
Апокалипсис Лоры
Иду, солнце светит. Мне хорошо. Легко, давно так не было. Внутри бьется: жизнь имеет смысл, годы медленного умирания закончились. Свободна! Радость, свет, любовь.
Вдруг опять! Черт!!!! Черт!! ЧЕРТ! Опять этот ужас, на Большой Никитской, на моей Большой Никитской, на улице Герцена, в конце концов, творится ужас. Консерватория почернела. Она такая, как будто сгорела и умерла. А ведь стоит целехонькая и не пахнет ничем. И никого там нет.
Когда человек умирает, непонятно, что имеется в виду. Как будто одна оболочка осталась. А души нет. Непонятно, была ли она вообще когда-то или это только казалось. Тело без души бессмысленно и отвратительно.
А вот дом по-другому. Он и мертв и жив одновременно, и это очень страшно. Оглядываюсь… В переулке вижу еще один черный дом. Один за другим чернеют дома. Они умирают.
ВСЕ-ТАКИ ЗЛО ЕСТЬ, И ОНО БОРЕТСЯ С ДОБРОМ. Бабло побеждает зло – хорошая шутка. До того момента, как такие вещи не начинают происходить с тобой на самом деле. Шутки кончились. Работала тихонько, пописывала свои программки, постмодернизмом баловалась. Типа хз, кто я, моя хата с краю, и идите вы все – вот и расплата. Не надо было так шутить, за все сказанное отвечать придется, когда время придет. Вот оно и пришло. Это все про меня. Я важный игрок в игре.
Думать, думать, думать! За мыслями не успеваю, их слишком много. СТИВ не умер, дома чернеют. Я знала, солнце тоже знало, оно мне подсказывало. Но что? Меня запугивают. Черные дома – страшилка для детей: в черном-черном доме… И я должна испугаться и домой пойти под одеялом кофе пить. Ага, сейчас! Пора выяснить, что почем. Что, деточка, кишка тонка? Со всеми пойдешь под нож, как овца, или побарахтаешься еще? На моей стороне – Цифры. 15. Это ведь я сама посчитала, никто мне не подсказывал, значит, это логично можно объяснить. Солнце на моей стороне. Вон оно как светит! Солнце против черного.
Надо двигаться. Игра идет на время, кто быстрее, счет 3: 1. Вот и Манежная. Прямо на глазах чернеет Институт Азии и Африки, мне смешно – Африка почернела. Какой-то юмор в этом есть. Черный.
Надо в Кремль идти. Там Сила. Там и спасение. При чем тут 15? Не время еще, непонятно. Слева стало стремительно чернеть, почернел и осыпался новый – отель «Риц», как будто его и не было никогда. От огромного отеля осталась маленькая кучка черного, все остальное бесшумно исчезло.
Ненавижу подземные переходы. В них воздух спертый и воняет терактами, лучше поверху перебежать, так безопаснее. Но тут стою, и страшно бежать через Охотный Ряд, машины едут слишком быстро. Гонят в переход. Голова кружится. Главное – войти в Кремль, там уже не тронут, там Сила. В переходе стараюсь ни на кого не смотреть, людей огибаю, а все, как назло, пялятся. Продавщица из ларька кивает на меня бабе какой-то и ржет. Быстрее надо ноги отсюда уносить. От бомжа воняет. Шампусик сейчас исторгнется. Не дышу, вообще дышать не буду, воздух отравлен, быстрее выбраться бы. Народу тьма, все бегают, а я ползу как черепаха.
Слава богу, я на Красной площади. Вон Ленин ряженый. А может, настоящий? Дубль Ленина. На чьей стороне Ленин? Надо в Мавзолей зайти проверить. Это важно. Очереди нет, иди к дедушке свободно, милости просим. Внутри темно, и Ленин сверкает в хрустальном гробу. Теперь понятно, что ряженый Ленин – просто живой. А этот мертвый. У красивого мента, который Мавзолей сторожит, вдруг звонит телефон. Достает айфон. Слава богу, значит, Ленин на моей стороне, на стороне Стива.