Но я замираю за столиком, потому что мимо проходит — проплывает нечто поразительное, неслыханное, как привет из другого мира. Это величественная чернокожая женщина с тюрбаном на голове. Очень толстая, старая, в длинном, просторном платье пёстрой африканской расцветки, из‑под которого видны остроносые тапочки. Величавая, как гора Килиманджаро, она несёт себя среди разом измельчавших парижан, держа в руке белый пластиковый пакет, откуда высовываются перья зелёного лука. Рядом поспешает, держит её за край платья крохотный, сверкающий белками глаз негритёнок, видимо, внук.
Сроду не видел более красивого, олицетворяющего спокойное достоинство человека.
Поднимаюсь из‑за столика. Высокий тюрбан ещё виден над морем голов…
Сворачиваю обратно на улицу Манильмонтан. Она поднимается сначала полого, потом все круче и круче. Чтобы не опоздать на встречу с Валерой, набираю темп, заскакиваю в один магазинчик, в другой, во фруктовую лавку, в булочную.
И вот, переводя дыхание, я шагаю уже по улице Каскад, нагруженный двумя пакетами. В одном ветчина, сыр в пластиковой упаковке, баночка паштета, хрусткий батон белого хлеба, плитка шоколада; в другом — бананы и виноград.
Хорошо чувствовать себя добрым. Щедрым. Хорошо, что есть деньги.
Уже подходя к дому, к знакомому подъезду, вдруг соображаю: щедрость моя — за чужой счёт. Деньги вчера дала Ира, вернула за билет. Если б не этот великодушный поступок, отважился ли бы я тратить то, что у меня оставалось?
Ты ведь знаешь, я в чужой стране, в чужом городе. Остаться без копейки опасно. Однако, настроение испорчено. И я уже не кажусь себе добрым волшебником.
И поэтому рад, что Нина, впустив меня в квартиру, не выражает никаких эмоций. Равнодушно закладывает продукты в холодильник, моет одну из гроздей винограда, подаёт на стол в вазочке. И опускается на своё любимое место — на ступеньку винтовой лестницы.
Половина двенадцатого. Валеры Новицкого всё нет.
— Ниночка, если у вас дела — занимайтесь ими. Не обращайте на меня внимания.
— Нет никаких дел, — отзывается она. — Утром отвожу сына в садик, на обратном пути закупаю продукты. К шести иду за Олежкой. Вот и все.
— Что же вы делаете весь день? Читаете? Встречаетесь с подругами?
— Теперь не читаю, подруг нет. Здесь у нас вообще нет друзей. Только знакомые мужа по работе. Нам почти никогда не звонят. И мы тоже.
— Так и сидите на лесенке?
— Да.
Я сбит с толку. Ошарашен. В моём сознании не укладывается — как это можно, будучи ничем не занятой, отдавать сына в какой‑то садик. Передо мной сидит не больная, абсолютно здоровая женщина.
— Ниночка, извините за вопрос: а кто у вас занимается стиркой?
— Муж. Не позволяет мне ничего делать, кроме покупки еды. Мы живём хорошо, нам ничего не нужно.
Киваю. С сочувствием смотрю на эту загадочную личность.
— Ваш приятель пришёл, — говорит Нина.
И действительно, через секунду раздаётся дверной звонок.
Но это не Валера Новицкий.
— Как вы тут? Выспались? Отдохнули? Успели позавтракать? — в квартиру влетает Ирина. — Идемте быстро! Оставила скрипку в машине, боюсь, украдут.
Наскоро прощаюсь с Ниной, прошу передать опоздавшему Валере, чтоб позвонил вечером к Ире и вдруг, неожиданно для самого себя, спрашиваю:
— Ниночка, у вас есть Евангелие, вы когда‑нибудь читали его?
— Нет, — сухо отвечает Нина.
И дверь за нами захлопывается.
Ты скажешь, вместо того, чтобы шляться по улицам, торчать в кафе, я должен был попытаться помочь этой несомненно впавшей в духовную прострацию женщине.
Поздно. Мы уже спускаемся с Ирой к машине. И потом, я не из тех, кому удаётся на словесном уровне в чём‑то убедить оппонента, тем более — в существовании Бога, понимании жизни как пути к Нему. Тут нужен пример такой жизни. Личный пример. Поступки, заставляющие споткнуться обыденное сознание, потрястись и дать душе сформулировать, пусть робко, неуклюже, первые, самые важные вопросы…
И все же на сердце кошки скребут. Прошел мимо Нины. Не зря предоставили мне якобы случайно ночлег в доме на улице Каскад. Слишком был занят собой.
Садимся в «Ситроен». Скрипка на месте, лежит в футляре на заднем сиденье. Ирина успокоилась, включает зажигание. Едем налево. Эта часть улицы выводит на площадь. Часть её перегорожена. Рабочие в комбинезонах укладывают новый асфальт. Он дымится под лучами солнца. Дым идёт и от мангалов, где жарится мясо возле ресторанчика с открытыми дверьми.
Запах асфальта, шашлыков и кофе врывается в ноздри, когда Ира припарковывает машину к одной из загородок и открывает дверь.
— Это арабский квартал. Подождите меня минут десять. Хочу кое‑что купить в дом, куда мы едем к обеду. Только не оставляйте машину ни на секунду, обворуют.
Через мгновение она исчезает в калейдоскопе прохожих.
…Затянутые в галстуки клерки, египтянин в просторном одеянии — галабее, щупленький бородатый еврей в круглой шапочке–кипе, весёлая стайка школьниц с разноцветными ранцами на спинах. Сойдя с тротуара, шаркающей походкой мимо бредёт человек с измятым лицом, роскошными поседевшими усами, курит.
Выскакиваю из машины, кричу вслед:
— Валера?!
Оборачивается. От него попахивает спиртным.
— Как ты очутился в Париже? — спрашивает Валера, оглядывая меня с ног до головы. — Твой автомобиль? Можно сесть? У меня, знаешь ли, ноги болят. Такая болезнь — эндартериит, слыхал?
— Слыхал.
Вкратце рассказываю о моих приключениях, усаживаю его на заднем сидении, сажусь рядом.
— Чья это скрипка?
— Ирины, владелицы машины. Сейчас придёт.
— Она скрипачка? Профессионал?
— Да. Лучше скажи, где тебя носило? Ждал — не дождался.
— Сына водил к дантисту. Задержались.
— А жена? Кто твоя жена?
— Биохимик. У неё тоже авто. Мог бы ездить. Не даёт, сволочь, сесть за руль. Один раз разрешила со скандалом. Я разнервничался, попал в аварию.
— Она работает?
— Работает. У неё все есть — работа, страховка, дом в деревне.
— А ты? Как же ты? Издал что‑нибудь за пятнадцать лет?
Валера делает неприличный жест рукой, зло выкрикивает:
— Хрен мы кому‑нибудь здесь нужны! С нашими повестями–романа- ми. Даром не нужны! Поэтому я здесь ничего не написал, ни строчки. Это у тебя там стали выходить книги…
— Откуда ты знаешь?
— Здесь, в Париже, магазин русской книги, продавались.
— Читал?
— Сто франков за трилогию! Откуда они у меня — от сырости?
— Как же ты тут зарабатываешь?
— Вожу экскурсии по Парижу. Нелегально.
— Как это? Почему?
— Нет лицензии.
Подходит Ирина. В одной руке букет красных роз, в другой — тяжёлый, доверху набитый пакет. Она неприятно удивлена появлению неизвестного человека. Ждет, пока Валера выйдет из машины. Он и не думает выходить.
Знакомлю их.
— Куда вы едете? — спрашивает Валера.
— В район Центра Помпиду.
— Тогда я с вами.
Ирина резко трогает с места, сворачивает с площади на широкий проспект. Валера развалился на сиденье. С наслаждением закуривает, спрашивает:
— Даете уроки игры на скрипке?
— Приходится, — отвечает Ирина.
— А вы не можете поучить моего сына? Ему двенадцать.
Ирина на миг оборачивается.
— На халяву что ли?
Валера смолкает. Все во мне съёжилось от грубости Иры.
Валера же, как ни в чём не бывало, предлагает:
— Если какие‑нибудь ваши знакомые, особенно группой, особенно новые русские приедут из России, могу провести их с экскурсией по Парижу. Недорого. Десять долларов с человека. Дать вам визитку с телефоном? — Он достаёт из нагрудного кармана джинсовой куртки толстую пачку визитных карточек. Одну вручает мне, другую протягивает Ирине.
Она, не оборачиваясь, берет её, швыряет поверх панели с приборами.
Гляди, вот это и есть Елисейские Поля, вон Триумфальная арка, — комментирует для меня Валера. — Сейчас будет Площадь Согласия, Пляс де ля Конкорд.
Но мне не до красот, открывающихся за окнами «Ситроена». Обнимаю Валеру за плечи.
— Как же ты ведёшь экскурсии, с твоими ногами?
— А что прикажешь делать? Иногда подбиваю их взять такси. Едем. Выходим. Снова едем… Кстати, к кому вы все‑таки направляетесь? Если не секрет.
— К моим друзьям музыкантам, — отзывается Ирина.
— А что если и я с вами? У меня как раз свободное время.
— Невозможно, — резко отвечает Ирина. — Мы приглашены на обед.
— Понятно, — кивает Валера, мрачно комментирует. — Вот чем жизнь на Западе отличается от жизни в России.
Ирина не обращает на эти слова никакого внимания. Она чертыхается. Оказывается, мы уже проехали дом на улице Кондорсе, где нас ждут. Негде припарковаться. Обогнав нас, в единственное свободное пространство влипает юркая малолитражка.
Проползаем мимо одного квартала, другого. Всюду стоят машины. Наконец, припарковываемся. Выходим. Я держу пакеты с покупками, Ира наберёт букет роз и футляр со скрипкой, запирает «Ситроен».
— Звони. Утром и вечером я дома, — Валера, шаркая ногами, медлен» удаляется по тротуару. Смотрю вслед и думаю о том, что это уходит вариант моей собственной судьбы… И от этого возникает острое чувство вины.
Шагаем с Ириной обратно.
— Ну и наглец же ваш приятель! Между прочим, слышала о нём. Будьте осторожны. В своё время сотрудничал с КГБ.
— Чепуха. Не может быть.
— Не будьте наивным. Пятнадцать лет назад не всякому разрешали эмигрировать.
— Ну и что? Женился на иностранке, вот и уехал.
— Говорят, она его поколачивает, и правильно делает.
Вдруг вспоминаю: Москва, промозглое ноябрьское утро. Вызванный повесткой и настоятельный телефонным звонком, прохожу мимо гастронома №40, сворачиваю к отделу пропусков КГБ, расположенному в этом же здании. Отворяя тяжёлую дверь, оглядываюсь на вольный мир. Совершенно не представляю по какому поводу вызван, зачем я им понадобился, и это самое опасное.
Как властно порой врывается прошлое в настоящее! Мы идём с Ирой по парижской улице Кондорсе, входим в уютный дворик, настоящее патио с пальмами в кадках — сворачиваем налево к подъезду, поднимаемся озеркаленным лифтом, входим в квартиру. И одновременно ясно вижу: сижу у стола, на котором стоит лишь большая табличка «не курить!». Почему‑то не напротив меня, а возле торца сгорбился на стуле нервный молодой следователь с авторучкой и папкой в руках. Слышу, как он спрашивает, есть ли у меня такой знакомый — Валерий Новицкий? Давал ли он мне на прочтение свои рукописи? Что я о них думаю?