— Ну и рейс! Ни одного интересного мужчины. Есть один, да и тот с косичкой. Педик. Между прочим, меня зовут Надя.
Забираясь в своё кресло, мельком вижу: сидящая впереди меня парочка, кажется, ссорится. Девушка с болезненным лицом вырывает из рук своего спутника сумочку. А сзади оказывается другая пара: коротко стриженная, с проседью женщина и полная девица, глянувшая на меня наивными, коровьими глазами навыкате. Мать и дочь. Видел их на собрании в церкви.
…И снова автобус мчит в ночи.
Во мне вдруг возникает видение: именно по этой дороге надвигается на Россию наполеоновская армия. Сначала туда, потом, разбитая, обратно. А через сто с лишним лет — моторизованные колонны вермахта, танки, грузовики. Тоже сперва туда, затем обратно. Словно гигантский поршень истории. И вокруг в земле — черепа, скелеты миллионов густоволосых юношей. Тех, кто познал предсмертную муку в холодных лесах…
Слава Богу, в этих событиях я не виноват. Когда началась Вторая мировая война, я был мальчиком.
Как ты думаешь, может быть, тогда тоже существовал кто‑то, чьё присутствие на земле вызывает войны и всяческие несчастья?
Что за судьба такая? Каждый раз, когда где‑нибудь появляюсь: в Нагорном Карабахе, в Грузии, в Таджикистане, в Чечне, в Северной Осетии, в Ингушетии — через некоторое время там вспыхивает война…
Самое обидное — я очень люблю эти места. И меня, смею думать, там тоже любили.
С людьми немного иначе. Если человек ухитрился вызвать во мне раздражение, гнев, если я вижу его неправедность, его гнусные поступки, мысли — даже не по отношению ко мне лично — с этим человеком обязательно случается несчастье.
Кто я, чтобы судить других? поверь, я никому не желаю зла. Сознательно. Никому. Никогда.
Ты знаешь меня, знаешь мои книги. Я не хочу этого. Всю жизнь учился любить людей, прощать их…
Ты ведь знаешь, кроме того, что я пишу книги, я лечу людей. Давно. Уже лет двадцать как возникла во мне эта способность. Не сразу. Не вдруг. С детства было странное, пугавшее маму свойство: если вижу рядом чужую боль — мне так же больно. В детском саду или в школе делают прививки, я хлопаюсь в обморок в тот момент, когда игла шприца вонзается в тело. Не моё. Другого ребёнка. Точно так же чужое горе, страдания переносятся на меня…
«Икарус» мчит сейчас мимо ночных настороженных лесов и полей по старой смоленской дороге. Здесь, в спящем автобусе, кроме Антонины Александровны наверняка есть и другие бывшие мои пациенты..
Стоп! Вспомнил, когда я начал разговаривать с тобою.
В августе надвинулось понимание моей личной вины в несчастьях людей. И одновременно, в том же августе совсем незнакомые читатели моих книг — муж и жена из Санкт–Петербурга примчались в Москву и явочным порядком привели ко мне в квартиру свою знакомую — Дженнифер.
Послушай, а ведь войны вспыхивают не когда я нахожусь в той местности, той стране, а когда уезжаю оттуда…
Слушай о Дженнифер. Я должен тебе о ней рассказать, и да не подумаешь ты, что я хвастаюсь.
Не человек, а тень человека с еле слышным голоском, Дженнифер за три недели до появления у меня в Москве была выписана из нью–йоркской онкологической клиники. Раковая опухоль в верхнем отделе позвоночника. Множественные метастазы, протянувшиеся в мозжечок, в печень, в тазобедренный сустав левой ноги… С этим диагнозом после долгого лечения её выписали умирать. Объяснили, что жить осталось две- три недели. Что за этот срок она может завершить все дела, со всеми попрощаться.
Кто его знает, может быть, они там, в Америке правильно делают, когда говорят правду в глаза? Как ты думаешь?
И вот Дженнифер — мать троих детей, жена богатого судовладельца — прилетела в Санкт–Петербург, оттуда со своими российскими друзьями — ко мне. В замешательстве смотрю то на эту тень человека, то на рентгеновские снимки с полосами метастазов и уж конечно не предполагаю, что через полтора месяца буду сидеть в кресле мчащегося на запад «икаруса». А она, она жива! Здорова, как после всех рентгенов и анализов констатировали её врачи. Звонила накануне моего отъезда, очень огорчилась, что уезжаю.
Признаюсь тебе — как произошло исцеление Дженнифер, я толком не понимаю. Ведь сам раньше говорил всем и писал, что рак «бесконтактным энергетическим способом» никто никогда не вылечивал. Да, шарлатаны брались и берутся, дерут с больных огромные деньги, порой снимают боли. Все очень быстро кончается дымом из трубы крематория.
Я, конечно, очень рад за Дженнифер. Но есть ещё и другое чувство: мне не то чтобы страшно, а как‑то грозно, жутковато.
При последнем разговоре по телефону сообщила, что вышла на работу. Работает в социальной службе Нью–Йорка, оказывает помощь беспризорным негритянским ребятишкам. Снова села за руль. По случаю выздоровления муж подарил ей «мерседес» последнего выпуска.
Жена богача, а работает.
…Не даёт покоя мысль о том, что война всегда возникает в тех местах, откуда я уже уехал, отбыл… Выходит, я не имел права уезжать сейчас из Москвы? Неужели теперь и там прольётся кровь, люди начнут убивать людей?
…Без двух минут час. Нужно заснуть, что бы подумали мои попутчики, если бы узнали, о чём я размышляю?
Я сдёргиваю со спинки переднего сиденья куртку, скатываю её валиком, засовываю под голову, примащиваюсь поудобнее. Последнее время ко всем бедам добавились ещё и пугающе однообразные сновидения. То старик с какой‑то шкиперской бородкой, то смуглое лицо смеющейся белозубой девушки, то странный предмет…Только тебе и могу рассказать об этом. Раньше думал о тебе. Очень часто. А теперь вот всё время общаюсь с тобой. С тех пор как исцелилась Дженнифер.
Если я действительно рехнулся и все — плод моего воображения, если так — куда делись опухоль и метастазы Дженнифер?
…Откуда‑то спереди, с водительского места потянуло табачным дымом. Он там курит, шофёр, а правее него, чуть ниже, виднеется пустое кресло у самого выхода..
Поднимаюсь, иду вперёд.
— Можно здесь с вами посидеть? Не спится.
— Почему нет? Хотите сигарету?
— Спасибо. У меня есть.
Закуриваю. Дым тонкой струйкой утягивается налево мимо Колиной головы в приспущенное окно, откуда разит холодом.
Коля уже не в короткой маечке — в пушистом свитере. Он, видимо, рад возможности развеять одиночество ночной вахты. Сосредоточенно ведёт машину. Ругает выбоины, мокрый асфальт, плохие дороги, вообще — Россию.
Стряхиваю пепел в целлофановую оболочку от своей пачки «Родопи» и чтобы сбить его с этой неприятной для меня волны поношений, спрашиваю:
— А где напарник?
— Вахтанг? В заду автобуса. — Подмигнув, понижает голос. — Спит там с Надеждой.
— Он что, её муж?
— Какой там… Мы её рабы. И автобус тоже, — он зло выщёлкивает докуренную сигарету в окно. — Хозяйка туристской фирмы. Понятно? Сдала вашей организации «икарус» в аренду. И сама поехала. Бесплатно. По всей Европе…
— Понятно. А вы уже ездили?
— Только в Польшу. Возил «челноков» за шмотками. Ну и публика, я вам скажу… Хотите кофе? Вон у вас в ногах сумка с термосом.
— Спасибо, Коля. Лучше не буду. Совсем не засну.
— Ну, доброй ночи. Утром граница с Белоруссией, к вечеру должны быть в Польше.
Я возвращаюсь в своё кресло, снова подкладываю куртку под голову. Дремота волнами накатывает на меня. Хочу спать и боюсь уснуть.
Закрываю глаза. И вновь в темноте возникает странный золотистый цилиндр… В жизни не видел ничего подобного.
ГЛАВА ВТОРАЯ
За спиной голоса попутчиков, грязная, вытоптанная поляна, куда перед подходом к польской границе до нас, наверное, сворачивали многие автобусы, и где теперь стоит наш «икарус».
А здесь среди мокрой травы и деревьев чисто, первозданно. Грибы дразнят, показывая из‑под первой палой листвы свои шляпки. Подосиновики, сыроежки, маслята. Дважды прошёл мимо коренастых красавцев — белых. Странно, что она их не взяла. Не заметила что ли? Или решила прихватить на обратном пути?
Знал бы ты, как хорошо размять ноги после мучительной ночи в автобусе!
Тепло и сыро. Перепархивают, попискивают пичуги. Спотыкаюсь о трухлявый ствол дерева.
Я ищу Светлану. Ту самую девицу с глазами навыкате, что сидит сзади меня со своей коротко стриженной матерью.
Подношу ко рту сложенные рупором ладони:
— Светлана!
Нет ответа. А лес все гуще. Отвожу упругие ветви орешника, шагаю все дальше.
…Перед рассветом останавливались на границе с Белоруссией. Показав пограничникам документы, Надя вернулась в автобус, сказала, что нас не пропустят, если не будет оплачен «экологический сбор». Будила спящих, собирала с каждого деньги. Мать Светланы была единственной, кто пытался протестовать, кричала, что это разбой.
Когда покатили мимо стеклянной будки таможни, я увидел: таможенник делит добычу со своим напарником.
А теперь уже пятый час дня. Мы где‑то совсем рядом с Гродно. Знаешь, честно говоря, я уже и сам побаиваюсь заблудиться. Вокруг настороженная лесная чащоба. Ни тропки, ни пня, никаких следов человека. Странно, ведь по другую сторону грязной поляны, где стоит наш «икарус», плетни — то ли хутор, то ли деревня. Неужели местные жители не пользуются лесом, не собирают грибов?
Наши водители давно уже сходили в посёлок за железной тележкой, выволокли из багажного отделения автобуса огромный бак с горючим, отвезли его на хранение какому‑то деду, чтобы на обратном пути из‑за границы сэкономить деньги, потому что горючее за это время наверняка снова подорожает. И вот, когда все уселись по местам, выяснилось — нет Светланы.
— Светлана! — снова зову, зная, что никто не откликнется. И вздрагиваю от неожиданности. Сзади из‑за кустов раздражённый голос:
— Она уже на месте. Идемте скорей, уезжаем.
За орешником возникает прямая, как жердь, фигура человека с седеющей бородкой. Он с самого начала путешествия вызывает во мне неприязнь. Неизвестно почему. Это опасно для него.
— Идиотка! — в сердцах говорит он, голенасто вышагивая рядом. — Набрала полный подол радиоактивных грибов, через три часа явилась к стоянке, просит развести костер… Чтобы поджарить, всех угостить… Столько времени потеряли.