На бульварах шелестели в вышине серебряные листья ив, тоже очень рослых и гордых, а вовсе не плакучих. Белыми ночами людям не спится. Двое подростков возились возле велосипеда. В глубине заросшего зеленого двора, где за раскрытым окном тускло светился оранжевый абажур, кто-то тихо перебирал клавиши рояля.
С горки возле старого собора сквозь тонкое кружево лиственниц просвечивал залив. Грузовой теплоход неслышно скользил со стороны моря. На рейде чуть теплились красные и зеленые бортовые огни. Буксир уводил две баржи в сторону шекснинских плесов. Откуда-то слышалось насвистывание пара: "Не сплю, не сплю, не сплю…"
У Николая Ивановича Семенова я видел карту, которую он показывает на лекциях.
В низовьях Шексны Рыбинское море далеко зашло по речной долине. На карте было видно, что за Череповцом голубые разливы тянутся еще на много километров. Там, где подпор кончался и Шексна становилась, наконец, сама собой, то есть узенькой синей змейкой, тогда, в 1959 году, строился Череповецкий гидроузел. Он должен был принять эстафету глубоководья от Рыбинского моря, создав водохранилище на самой Шексне.
Легкая голубая краска этого будущего моря заливала на карте всю долину Шексны, питающее ее Белое озеро и даже часть долины реки Ковжи, текущей к этому озеру с другой стороны, с водораздела.
Карта говорила о том, что под голубую краску нового водохранилища никакие особенные сокровища не уйдут. "Болота Похта (труднопроходимые)" было написано с одной стороны трассы, "Болота Похта (непроходимые)" — с другой. И дальше были все те же болота и топи.
Сам гидроузел, который должен был довершить то, что начало Рыбинское море, то есть в сущности покончить с Шексной как со свободно текущей рекой, поднимал над огромным котлованом серые стены железобетона. Они уже достигали немалой высоты и тянулись в длину на добрый квартал. День был ветреным. В ущелье будущего шлюза дуло, словно в аэродинамической трубе, и ветер бил песком, как из пескоструйки.
Мне предстояло увидеть прежнюю Шексну, уходящую в небытие, последние дни реки вертлявой, быстрой, где по берегам сохранились еще следы бурлацкого бечевника.
Пароход "Некрасов", старый, тихоходный, о каких на Волге давно забыли, покинул Череповец поздно вечером. Пассажиры на Мариинке — люди деловые: туристы и отпускники ждут Волго-Балта. Ехал народ степенный, положительный, с командировочными чемоданчиками. Железной дороги на водоразделе нет, а к здешним автобусам никак не приклеивается привычное прилагательное "комфортабельные". Да и автодороги озерного края не так хороши, как хотелось бы: всяческой техники по ним движется множество — и трактора, и тяжелые грузовики, — а покрытие осталось таким, каким было в те годы, когда мчались по ним почтовые тройки с лихими ямщиками на облучке.
Дождливая ночь, не белая, как полагается в эту пору, а мутно-бесцветная, незаметно перешла в утро. Серая ворона слетела с мокрой березы к нашему "Некрасову". У нее были какие-то дела на палубе, она несколько раз улетала на берег и возвращалась снова. Мне не спалось, я вышел из каюты. Был четвертый час. В рубке заканчивал ночную вахту капитан Василий Иванович Шаньгин.
— А, "Рваный хвост", — засмеялся он, когда я спросил о вороне. — Да, знаете, прикормили ее матросы. Как выходищь из-за поворота — здравствуйте, это я! Каждый рейс встречает.
Мне подумалось: до чего же "домашняя" река, тихий водный проселок. С вечера нам попадались навстречу суда-площадки — речники прозвали их "лаптями", — на которых из карьеров возят в Череповец песок. Теперь ползли за буксировщиками узкие плоты — гонки — с желтыми дощатыми шалашами, возле которых кое-где тлели нежаркие костры плотогонов.
Долго воевал русский человек с шекснинскими порогами и мелями. На старой лоции голубая полоса реки покрыта их черной сыпью. Я выписал названия, придуманные бурлаками: Филин, Сыч, Ошкуриха, Свинья, Коленец, Кривец, Бесповоротный, Звездец, Болтун, Змеиный… По нескольку бурлацких ватаг впрягалось в барку, чтобы протащить ее через иную шекснинскую стремнину. Потом по дну реки проложили цепь. Особые суда — туеры, с грохотом и скрежетом наматывая цепь на барабан и снова опуская ее за кормой в воду, подтягивались по ней. Они тащили за собой баржи, отнимая хлеб у бурлаков и коногонов. Затем построили на Шексне плотины и шлюзы, подняли воду, утихомирили пороги. Наконец, в низовья реки пришло Рыбинское море.
Скоро последние старые шлюзы заменит один, новый — и в очертаниях берегов Череповецкого водохранилища не отыщем мы нынешних замысловатых извивов реки, заставляющих рулевых "Некрасова" то и дело отирать пот со лба.
Протяжный свисток: просим разрешения на вход в шлюз. Он вовсе не жалок, этот первый на нашем пути шлюз Мариинки. Стенки его невысоки, но сложены из розоватого камня. Каменные глыбы скреплены поверху металлическими "ершами" — похоже, что клали их люди, которым иметь дело с деревом было сподручнее.
— Это Иван Васильевич Петрашень строил, — с уважением произносит капитан. — Пожалуй, если отбросить волжские, то и теперь в Европе с ними по длине тягаться некому, Но, конечно, во всем остальном, кроме длины…
Да, камни местами обрушились, а в смысле техники совсем бедно: ни башен с пультами, ни автоматики.
Заспанные, позевывающие пассажиры собрались меж тем на палубе, чтобы посмотреть, как вода поднимет "Некрасова". Но водяная ступенька оказалась пустяковой. Не сравнишь с Волгой, где суда считанные минуты поднимаются и опускаются на высоту нескольких этажей!
Кто заварил чайку, а кто побаловался пивком — и пошли дорожные разговоры. Портовик из Череповца рассказывал о своем двоюродном брате из колхоза "Коммунист". Брат у него охотник. Прошлой зимой шел на белку, а поднял медведицу. Выстрелил из обоих стволов, успел перезарядить, еще раз выстрелил, но тут-то она и насела…
— У зверя ведь повадка какая? Перво-наперво ослепить. Содрала у братана шапку вместе с кожей, у того глаза кровью залило. Вцепился он медведице в горло, давай душить. Чувствует, та с дыбков опускается на все лапы: слабеть стала, ведь три заряда в ней. Потянула в лес, а братан в нее вцепился: не упустить бы, думает, похоже, что падет зверь где поблизости. Но тут ветки его хлестать стали по содранному месту. Оставил зверя, пошел к ручью, да и упал: крови много потерял. До деревни все же дополз, там его фельдшерица зашила.
— Где же это все приключилось?
— Да недалече. Тут ведь самые медвежьи места…
"Некрасов" высадил нас на пристани Топорня, откуда пассажиры добираются в город Кириллов, и пошел обратно в Череповец. Я остался поджидать попутного шекснинского "голубчика" — так здесь называют старенькие пароходы.
Был субботний вечер. Река без морщинки, только рыбины всплескивают. Пройдет буксирный пароходик, протащит по зеркалу вод ненарядное свое отражение — и снова тишина.
Я устроился на дебаркадере и проспал до пяти. Чуть дымился туман, на лугах дергал коростель. Сытые кони грызли выступ пристанского амбара.
— Догрызают, проклятые, — равнодушно сказала тетка, подметавшая дебаркадер. — Из лесу-то их комар выгнал.
Однопалубная старенькая "Печора" изрядно опоздала. Солнце поднялось высоко, когда мы отправились на ней дальше к Белому озеру.
Уж на что извилиста Ока где-нибудь под Рязанью, но Шексна в верховьях превзошла ее. Вон над лугами дымит пароход. Встречный или нам предстоит обгон? Ровно ничего не значит, что его нос повернут в ту же сторону, как и у "Печоры": через минуту все может перемениться.
За полуразрушенным бывшим Горицким монастырем — густо селилась по рыбной Шексне монастырская братия! — пошли холмы. Над песчаным обрывом виднелись остатки церквушки древнего погоста.
— Дяденька, глянь-ка, череп белеется! — подтолкнул меня парнишка, вертевшийся на палубе. — Мы сюда на лодке ездили, тут медные штуковины в песке.
В озерном краю уйдут под воду места, где издавна селилась новгородская вольница. Археологи искали здесь следы города Белоозеро. Нашли у истока Шексны. В Белоозере, как и в древнем Новгороде, уже в XI–XII веках настилались деревянные мостовые — раньше, чем в некоторых европейских столицах.
На мостике зашел разговор о Мариинке.
— Шексна что! Можно сказать, магистраль! — сказал капитан, и я снова услышал похвалу Петрашеню за шекснинские шлюзы. — А вот подойдем сейчас к Чайке…
Шлюз с этим поэтическим названием должен выпустить нас из Шексны в канал, сто с лишним лет назад прорытый в обход бурного Белого озера. Ну и сооружение! Деревянный маломерок! Оглобельки, вставленные в отверстия скрипучего ручного ворота, остались, наверное, со времен бурлаков и коногонов.
Белозерский канал, в который мы попадаем из шлюза, тоже узок и тесен. То и дело бурыми полосами ползут нам навстречу гонки. Вон особенно длинная, буксир ее едва тянет.
— Восемь шлюзований в Чайке! — прикидывает матрос.
Да, чтобы пропустить по частям этот плот, восемь раз будут закрывать ворота, наполнять и опоражнивать шлюз. А потом снова соединят все вместе и потянут дальше.
Белое озеро сначала скрыто от нас лесами. Но вот справа над поредевшим кустарником в серо-жемчужном небе прочертились знаки азбуки Морзе: точка, четыре тире. Это далекий караван, буксир и баржи, идущий там, где вода озера слилась с небом.
Вскоре от серого озерного простора нас отделяет только дамба. Клубятся пепельно-сизые облака. Ни паруса, ни лодки — лишь морзянка каравана у горизонта. Там озерная трасса, там железные лихтера, мощные пароходы. Там, напрямик, пройдет и столбовая дорога Волго-Балта.
А здесь, в канале, — теснота, "самый малый" при встречах с трущими наши борта гонками, которые тянут "Карпы", "Сомы", "Пеструшки", "Ряпушки" и прочие представители рыбьего царства, — пришла же кому-то фантазия дать такие названия здешним буксировщикам!
Белозерск, к которому мы приближаемся, упомянут уже в Начальной летописи. Арабские историки в VIII веке отмечали, что их соотечественники торгуют с белозерцами. Правда, древнее Белоозеро было, как я уже говорил, в другом месте, недалеко от истоков Шексны, но нынешний город все же ведет родословную именно от него.