От Петровского обелиска отправились к Матке-озеру, у которого Петр некогда велел рубить лес для постройки шлюзов. Теперь оно взбаламучено землесосами Волго-Балта. Неподалеку — второе озеро, уже целиком сотворенное гидромеханизаторами. Чайки кружат над мутной водой, толстые трубы на подпорках тянутся далеко в лес.
Небо хмурится, накрапывает дождь, пахнет тиной. Чтобы не ломать ноги в буреломе и не увязнуть в болоте, идем по скользким трубам. В них шумит пульпа. Трудно было бы представить, с какой скоростью мчится жижа, если бы не камни, попавшие вместе с песком и глиной: защелкало в сотне шагов, через несколько секунд гремит уже под ногами.
— От этих гостинцев трубы утончаются, становятся, как папиросная бумага, — качает головой Королев.
Дождь усиливается. В этих местах он частый гость. Балансируем на трубах над оврагом, выходим к бывшему болоту. Конец ему! За одно лето гидромеханизаторы похоронили его под таким слоем песка, какой реке не намыть и за сто лет.
Трубы привели нас в конце концов к виновникам всех этих геологических катастроф. Мы попали вовремя: два землесоса, прорывавших новый водораздельный канал навстречу друг другу, нацелили водяные "пушки" гидромониторов для "залпа" по последней перемычке. С опаской, не подходя к краям, мы прошли по ней. Корни березок уже торчали в воздухе над обрывом.
— Извините, товарищи, вы уж куда-нибудь в сторонку, — просят нас. — Струя ведь и убить может: восемь атмосфер, деревья ломает.
Через четверть часа под ударами водяных "пушек" перемычка осела, рухнула, расползлась жидкой грязью.
Я невольно сравнивал здешний водораздел с водоразделом Волго-Дона. Ну, право, вспомнишь тут Агафью Тихоновну, гоголевскую разборчивую невесту: "Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазаровича, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича…" В самом деле, если бы к переувлажненности волго-балтийского водораздела да прибавить кое-что от угнетающей сухости волго-донского, да прибавить бы к здешним болотам отличные степные дороги…
Если бы…
Водораздел, где упорно воюют с природой строители Волго-Балта, был тысячелетия назад основательно перепахан великими ледниками, ползущими с гор Скандинавии на равнины Европы. Ледники оставили после себя множество валунов и впадин, где по торфяникам над пышно разросшимися хвощами поднимаются хилые, вырождающиеся ели и березки. Сюда хорошо ходить по малину и клюкву, но строить здесь трудно. Угнетает обилие воды, напитавшей почву, сочащейся отовсюду.
Мы долго пробирались через торфяники к руслу еще одного канала, по которому корабли пойдут с водораздела к первому шлюзу балтийского склона. Шагов не было слышно, идешь, словно по перине, лишь изредка хрустнет сухая ветка. Вел нас глуховатый звук водной струи, рвущей землю где-то поблизости.
Вышли. Но что это? Черная жижа с зелеными островками чуть не наполовину забила уже готовый участок канала.
— Десятки тысяч кубометров, — зло сказал Королев. — Придется вычерпывать, ничего не поделаешь.
Все это черно-зеленое месиво после сильных дождей сползло в русло со склона, напитанного водой, как губка. Болото мстило людям, потревожившим природу здешних мест.
Продвигаясь дальше мимо котлованов будущих шлюзов и плотин, мимо неистовствовавших водяных "пушек" и действовавших тихой сапой экскаваторов, мимо карьеров и подсобных заводов, мы всюду видели преобразование диковатого ландшафта, оставленного ледниковым периодом.
Ледник нагромоздил так называемый "оз", узкую гряду песка и гравия. Спасибо ему! Экскаваторы черпают ковшами дары ледника, самосвалы везут их к гравийно-сортировочной фабрике. А на другом склоне долины громада бетонного завода-автомата уже ждет эти дары. Пройдя через дробилки и грохоты, они значатся теперь в водовороте веществ, поглощаемых стройкой под скучноватым названием инертных материалов. И вот уже обломки древнего ледникового происхождения укладываются в стены шлюзов, в бетонные опоры плотин…
Так спускались мы вдоль будущих водных ступеней, пока не добрались до возведенных уже на изрядную высоту стен первого шлюза. Как раз привезли плиты-оболочки, и обслуживающий шлюз экскаватор Ивана Пузырного всю смену ни минуты не стоял без дела.
С Пузырным мы встретились для разговора только дня через три, в воскресенье.
Иван Васильевич на войне командовал отделением связи. После демобилизации потянуло строить. Поехал в Сталинград, окончил курсы экскаваторщиков, попал на Волго-Дон — копать так называемый сто третий канал.
— На водоразделе? Там, где рыл "большой шагающий"?
— Во, во! — обрадовался Пузырный. — Значит, тоже бывали там? Ну, да и то сказать, тогда корреспондентов на Волго-Доне было больше, чем экскаваторщиков. А вот сюда что-то не заглядывают, хотя канал и куда больше будет, чем тот… Так вот, на водоразделе и в аккурат за "большим шагающим" я своим "Воронежцем" откосы выравнивал.
Мне припомнилось даже, что я видел там однокубового "Воронежца" — ужасно жалким казался он рядом с гигантом. Кажется, даже фотографировали его для сопоставления, для масштаба.
— Открытия Волго-Дона не дождался, — продолжал мой собеседник. — Когда там ленточку разрезали, я под Вытегрой копался, на этом шлюзе.
Пузырный добавил, что здешняя стройка не взяла еще настоящего разгона. А это на всем отражается. Вот и с бытом неурядицы. Со школой, к примеру. Приходишь оттуда в двенадцать часов ночи…
— Ребята приходят? — уточняю я.
— Какие ребята? A-а! Нет, ребята нормально, это я о себе. В девятый перешел, книжку даже подарили за успехи. Очень математикой увлекаюсь.
Мне говорили о Пузырном как о лучшем экскаваторщике стройки. Работает на старой машине, и никогда из-за него никаких заминок не было. Действует и ковшом и кран заменяет. Работает с разными бригадами. У бригады — по сто пятьдесят — двести процентов выработки, Пузырному все равно считают сто. А ведь на земляных работах он и по триста процентов давал.
— Ведь невыгодно вам? — спрашиваю.
— Выходит, что так. Зато стройке выгодно. Должна же быть в рабочем человеке сознательность!
Я разговаривал потом о Пузырном с председателем постройкома.
— С коммунистической отдачей работает, — сказал тот. — И весь экипаж у него такой. Горит за план. С гордостью, совестью рабочий человек. Ведь столько людей от него зависят! Разве при таком положении пойдешь в холодок покурить? Папироска горькой покажется!
…Весной 1965, после того как Волго-Балт вступил в строй, я с радостью прочел в газетах Указ о присвоении Пузырному Ивану Васильевичу, машинисту экскаватора, звания Героя Социалистического Труда.
Проспектом к Балтике
Десять лет спустя. — Гибрид танкера и сухогруза. — Все, что осталось от Шексны. — За монастырской стеной. — Искусство древнее, вечное. — Многогранный Волго-Балт. — По лестнице Балтийского склона. — Беспокойная ночная вахта. — Три диплома одного капитана.
И вот десять лет спустя я вновь в Череповецком заливе Рыбинского моря.
Конец сентября. Дивное утро, теплое и тихое, совсем не северное и не осеннее. Пахнет увядающими травами, хотя берега далеко.
Дымы разросшегося металлургического Череповца, густо заставленный знакомый рейд на перекрестке водных дорог. Не мелочь, не "голубчики", не катеришки, а волжские богатыри и если не морские, то уж во всяком случае полуморские суда. И сколько кранов прибавилось! Еще бы: ключевой порт Волго-Балта!
За те годы, что я не был здесь, Северная Магнитка превратилась в мощнейшее металлургическое предприятие. Частенько на первых страницах газет Череповец сообщал о пуске новых прокатных станов, агломерационных и углеобогатительных фабрик, прокатных цехов, коксовых батарей. Именно здесь построили домну — гигант мирового класса, по количеству выплавляемого чугуна не имеющую себе равных. Череповецкий завод производит металла в несколько раз больше, чем вся царская Россия, и не только шлет его северо-западу и центру страны, но и экспортирует в четыре десятка стран.
Волго-Балт дал Северной Магнитке дешевую водную дорогу для доставки Кольской руды. Точнее, не руды, а обогащенного рудного концентрата: какой смысл возить издалека сырую руду?
Но порт металлургов в стороне, теплоход идет к прежней пристани, к горе, заросшей густым парком. Могучие лиственницы и березы закрывают деревянную голубую лестницу, спускающуюся к причалам. Заспанные люди стучат по ней к раннему "Метеору": крылатые суда носятся отсюда на Ярославль и Белозерск.
Мне кажется, что где-то неподалеку кричит павлин. Откуда бы взяться ему в Череповце?
Пристань теперь парадная, чувствуется большая водная дорога. Огромное панно: "Посетите памятники русского Севера", и на нем ласково улыбающееся незаходящее солнышко, северные хороводы на лугах, монастырские стены, ладьи землепроходцев, топором рубленные церковки. И еще панно: схема Волго-Балта и лаконичная надпись: "7 шлюзов вместо 38".
Опять кричит павлин.
— А это на горке, в зверинце, — поясняет парень, застывший над удочками.
Возле знакомого деревянного дома череповецких путейцев совсем не ко времени цветет шиповник: небывало теплая осень. А над махровыми розовыми соцветьями — тяжелые грозди спелой рябины.
У путейского дома пусто, только дворничиха собирает мусор в ведерко.
— Скажите, раньше здесь жил Николай Иванович Семенов…
— А как же, как же! Только он на улицу Маркса переехал, в новый дом. На пенсии, однако два месяца в году работает в техническом училище. И лекции читает. Бодрый такой, живой…
Пожалуй, в гости идти рановато: шесть часов. И потом: что за странное судно стоит на рейде? Русскими и латинскими буквами на борту написано: "Нефтерудовоз". В самом названии — несовместимость. Нефть всегда возили в наливных судах, руду — в сухогрузных. Надо бы взглянуть, что и как, а то вдруг снимется с якоря, пока я буду устраиваться в гостиницу и разыскивать своего старого знакомого.