Вблизи "Нефтерудовоз" еще внушительнее, чем издали. Настоящее морское судно, длина наверняка больше сотни метров. И парадный трап, как на морских лайнерах! Никогда не видел я на речных грузовых судах парадных трапов!
Капитан Виктор Федорович Донченко, гибкий, сухощавый южанин — родом он из кубанских казаков — повел по своему кораблю.
— Да, вот именно руда и нефть. Новые потребности — новое судно. Проектировали сормовичи, построили уральцы. Гибрид танкера и сухогруза. В середине, в центре судна — обычный трюм, как на сухогрузных судах. А по бокам, вдоль бортов — нефтеналивные танки. Хочешь — бери руду. Хочешь — нефтепродукты. Можно часть того и часть другого. Рейсы порожняком почти исключены.
С капитанского мостика обзор, как с балкона пятого этажа. Капитан влюблен в свое судно. Ему доставляет удовольствие показать гостю, как все здорово устроено. Нажал кнопку — и тотчас мачта начинает покорно склоняться над палубой. Ниже, ниже… Снова нажал — йачта выпрямляется за считанные секунды.
— Допустим, надо положить якорь. Помните, наверное? Капитан: "Отдай якорь!". Матрос: "Есть отдать якорь!". Освобождает цепь. "Потрави немного!" — "Есть потравить немного!" А у нас — кнопка, вот эта. Нажал — якорь в воду. И слежу по счетчику в рубке, на столько метров вытравлена цепь. Дальше. Авторулевой. Сам положит руль и будет корректировать по заданному курсу. Кстати, руль перекладывается с борта на борт за десять секунд. Это вместо двадцатитридцати.
Капитан продолжает удивлять гостя. Вот стекло в рубке. Обычное? Ничуть! Оно никогда не обмерзает, у него особый подогрев. Сколько нужно времени, чтобы открыть все шестнадцать тяжелых крышек грузового трюма? Час? Полчаса? Всего двенадцать минут, они складываются, как гармошка. А с разгрузкой тысячи восьмисот тонн руды три крана справляются за четыре часа.
"Нефтерудовоз" — головное судно, следом за ним со стапелей пойдут и другие, еще более совершенные, на которых устранят мелкие недостатки, обнаруженные во время рейсов первенца. Рейсы эти не совсем обычны. Универсальное судно капитана Донченко побыва-до уже в Волгограде, в Беломорске, Петрозаводске, Кандалакше, Повенце, Рыбинске и во многих других портах. Оно доставляло железобетонные конструкции для строительства Мемориального центра в Ульяновске, мазут для волгоградских металлургов и рудный концентрат для череповецких. В его танки наливали керосин и дизельное топливо, трюм загружали песком и гравием.
— Мы можем удлинить Волгу на многие сотни километров, — говорил капитан. — А почему бы и нет? На юге Махачкала, на севере — Хельсинки. Корпус рассчитан на штормовую волну высотой пять метров, но имеет запас прочности и для шестиметровой. Навигацию можем работать на Волге, часть зимы — на Черном море. И даже на Средиземном. Дальше: почему бы не возить бокситы в Новороссийск и Жданов? Или волжскую соль в Баку? Мы ведь можем десять суток идти без остановок, не заглядывая в порт. А скорость наша двадцать два километра в час. Вот и прикиньте.
Чтобы окончательно сразить меня, капитан показал каюты команды. Там была холодная и горячая вода, отопительный калорифер, нагретый воздух смягчался увлажнителями.
Я смотрел, слушал — и вспоминались мне "голубчики", узкие ленты плотов, ручные, с оглобельками, вороты на шлюзах Мариинки.
С тех пор прошло десять лет. Ровно десять. Всего десять.
Николая Ивановича Семенова я на этот раз так и не повидал: уехал с лекциями, скоро вернуться не обещал.
Не застал и другого старого знакомого — прежнего Череповца. Мне приходилось читать, что город растет рчень быстро, что по темпам прироста населения он вышел на одно из первых мест в стране. Но трудно было представить, чтобы настолько мог измениться его дух и облик.
Дело даже не в высотных домах, не в грохоте трамваев, не в новых проспектах и парках. Еще десять лет назад несколько застойный быт прежнего северного захолустья уживался здесь с новыми ритмами и импульсами городской жизни, идущими от завода-исполина. Теперь завод победил окончательно, он определяет и сегодняшний, и завтрашний день города. Череповец готовится шагнуть за Шексну, которая, пожалуй, не уступит шириной Волге за Горьким, причем шагнуть по мосту, каких у нас еще не строили — с двумя пролетами, поддерживаемыми вантовыми тросами единственной исполинской опоры, поднятой в русле. За Шексной среди лесов и возникнет новый центр города.
За Шексной… Металл круто изменил уклад Череповца, Волго-Балт обещал столь же крутую "расправу" с прежней Шексной. Но в низовьях река оказалась упрямее города.
Прощаюсь с заставленным кораблями рейдом Череповца, — и узнаю прежние шекснинские берега с северными ельниками и броской желтизной осенних берез. Должно быть, потому, что осень выдалась сухой, теплой и Шексне давали мало воды с водораздела, подальше, где подпор вод Рыбинского моря чувствуется все меньше, видны прежние отмели, то светящиеся на солнце песком, то усеянные валунами. Судовой ход сузился, его ограждают линии красных и белых буев. Огромный встречный танкер "Волгонефть" проходит совсем рядом с нами, впритирку, борт к борту.
В рубке нашего судна — настороженное внимание. Вахтенный штурман смотрит в бинокль: впереди еще один танкер. Берет микрофон;
— Танкер шестьсот восемьдесят седьмой, прошу на связь.
— Я танкер шестьсот восемьдесят седьмой. Слушаю вас!
Поговорили о сигнальных буях у неведомого мне Едомского мыса — и разошлись. Теперь вахтенный запрашивает начальника смены шлюза Череповецкого гидроузла. Он еще невидим. Но вот прорисовались четыре серые башни. Они растут, разочаровывая тех, кто ждал эффектного зрелища.
Башни очень скромны, не то, что на канале имени Москвы или Волго-Доне. Серая облицовка, яркая суриковая цифра "7": счет шлюзов идет от Балтики, этот седьмой. И самая мощная гидростанция Волго-Балта ничем не заявляет, что она здесь, на Череповецком гидроузле: ее не видно вовсе, она упрятана в бетонное тело плотины. На необычной это станции — необычные гидроагрегаты: не водный поток врывается в них, вращая турбину, а сами они находятся внутри водного потока.
Судно входит в тот самый шлюз, между двумя стенками которого когда-то дуло, как в аэродинамической трубе. Короткий гудок: мы готовы. И тотчас голос с башни:
— Внимание! Производим наполнение камеры, следите за швартовыми.
Через несколько минут с капитанского мостика видно синее, с барашками, Череповецкое водохранилище. Тут Шексне и конец, дальше по пути к водоразделу стерло ее с карт новое море, поглотило, затопило, залило.
Над спокойно разлившимися водами — деревни с широченными улицами и такими огромными деревянными домами, какие можно встретить только в лесном краю, где живут люди, привычные к тяжелой, долгой работе. Дом велик, а к нему еще сделаны пристройки, и все это вытягивается в глубь двора до самого огорода. У этих типичных северных деревень — одинаковые бетонные пристанские павильоны, напоминающие автовокзалы Черноморского побережья. Неуютно, наверное, смотреть на их стеклянные стены в зимние вьюжные дни. Но летом — хорошо!
Берега теперь населены здесь почти столь же густо, как волжские. Всюду стада черно-белых коров на выгонах, вытащенные на пологий берег рыбацкие лодки. Вот сразу пять деревенек. Я помню их рассыпанными по высоким пригоркам, чтобы не достигали шекснин-ские разливы. Деревни остались на старом месте, но вода подошла к огородным плетням.
Водохранилище портят мертвые березовые леса. Торчат голые, белые, как скелеты, стволы, белые не в зелени и не в зимних снегах, а в сини живой, волнующейся воды. Очень это грустное зрелище — умерщвленный лес. Тянется он долго-долго, навевая уныние. И не на меня одного.
— Срубили бы уж… А то говорят о зеленом друге…
— Рубят. Зимой со льда. Не успели до затопления. Пристань Топорня, где я когда-то поджидал "голубчика". Нарядный пристанский павильон, бетонный причал, улицы двухэтажных домов там, где были шаткие мостики-тротуары над зеленоватой водой болота.
В Топорне от Волго-Балта ответвляется Северо-Двинская водная система. Но для туристов Топорня — это северное диво Кирилло-Белозерского монастыря, это Ферапонтово, чудесные фрески старых мастеров.
Небольшой городок Кириллов, где находится монастырь, сосед Топорни. Он стоит сразу на трех озерах — чего-чего, а воды в здешних местах хватает! Озеро, омывающее монастырские стены, назвали в честь новгородского губернатора Сиверса, праздновавшего здесь свой день рождения. Место Сиверсу понравилось, он велел составить проект планировки города, но, по меланхолическому замечанию историка, "город возник, как сам хотел, по своей фантазии, и скромно прилег к монастырю, в тени его громких и бесчетных воспоминаний".
Есть в истории этого монастыря черты типические для многих крупных монастырей на Руси, черты противоречивые, доказывающие, что тут неправомерна однозначная оценка.
Основал монастырь в XIV веке Кирилл Белозерский — личность вполне историческая. Родился он в Москве, рано постригся в монахи, был известен не только усердием в молитве, но и тем, что умел книги "добро писати". Возвели Кирилла в сан архимандрита, а этот князь церкви ушел на север от почестей и выкопал землянку на месте нынешнего монастыря. Религиозный фанатизм? Или стремление уединиться от церковных интриг и козней?
Вокруг землянки Кирилла поселилось несколько монахов, которые принялись под его началом прилежно переписывать священные книги.
Сохранились письма Кирилла к великому князю Василию и его братьям Андрею и Юрию. Умен был Кирилл! Вот он пишет Василию: "Ежели в корабле гребец ошибется, то малый вред принесет плавающим; ежели же кормчий, то всему кораблю причинит пагубу: так, если кто из бояр согрешит, повредит этим одному себе; ежели же сам князь, то повредит всем людям".
Любопытен и, увы, все еще достаточно злободневен его совет князю Андрею. "Чтобы корчмы в твоей вотчине не было, ибо это великая пагуба душам — христиане пропиваются, а души гибнут…"
Внутри часовенки, построенной еще при Кирилле, большой деревянный крест, вроде тех, какие ставят на могилах. Он весь изгрызен, вернее — обгрызен. Так лошади грызут коновязи возле чайной, где засиделись их хозяева. Но крест в часовенке грызли верующие: монахи распустили слух, что он избавляет от зубной боли.