Из рассадника грамотности монастырь постепенно становился питомником невежества. Уже при Кирилле на месте землянок появились каменные покои. Его преемники о книгах почти не думали, помыслы духовной знати завертелись вокруг земель и злата. Монастырь стал владельцем вотчин и под Москвой, и под Угличем, и под Костромой, и во многих других местах.
Итак, монастырь-феодал. Но и монастырь-защитник. В XVI веке его окружили каменными стенами. В смутное время, когда на севере бродили шайки интервентов, отряд пана Песоцкого ринулся на приступ по льду озера. Ратники и монахи, недурно знавшие ратное дело, открыли пальбу. Нападающие падали в снег, а удачный выстрел с башни сразил самого Песоцкого.
Штурм встревожил монахов. Новые стены, почти вдвое превышавшие старые, окружили монастырь-крепость. Великолепные стены, трехъярусные, — памятник труда и фортификационного искусства мужиков окрестных деревень!
Однако новые стены эти, сохранившиеся до наших дней, так и не видели неприятеля: Русь окрепла, северные ее границы были надежно заперты. Колокола монастырских храмов, построенных лучшими народными зодчими и украшенных талантливейшими художниками-иконописцами, не захлебывались больше в тревожном набате. Монастырские фрески, написанные красками из растертых цветных камешков с берегов Бородаевского озера, не потускнели в дыму и копоти пожаров" как это бывало в других местах.
За последние годы об архитектуре и живописи монастыря написаны тысячи страниц. Искусствоведы обнаружили, что над Сиверским озером уцелело как бы связующее звено между не дошедшими до нас ансамблями Москвы XV века и строениями более поздних веков и что вообще речь должна идти о важном направлении в русском зодчестве, влияние которого прослеживается на всем нашем севере.
И уже умиляешься — вот ведь, религия религией, но побуждал же монастырь к творчеству, выявлял способных, давал им работу, собирал, хранил их творения за своими стенами — и мы, потомки, благодарно смотрим на каменную тончайшую резьбу, на суровые лики святых, писанных дивной кистью мастера.
Однако что это за мрачные кельи в отдельном дворе? Да это, оказывается, и не кельи вовсе, а тюремные камеры. Вон там, говорят, был удавлен герой обороны Пскова Иван Шуйский. В кельи-камеры церковь заточала своих врагов. После пыток — в каменный мешок "до скончания живота", то есть до смерти. Некоторых годами держали с деревянным кляпом во рту. Милосердные христиане, палачи в рясах, вынимали кляп только когда приносили узнику хлеб и воду; а чтобы тот не мог освободиться от него в другое время, руки приковывали к стене…
Волго-Балт сделал монастырь доступным для массового туристского паломничества (десять лет назад его посещали около четырехсот человек в год, я записал эту цифру, ее произносили тогда с гордостью). Тот же Волго-Балт заставил собрать за монастырские стены для музея под открытым небом чудесные деревянные церковки и мельницы на курьих ножках из затопляемых деревень.
И вообще Волго-Балт все обновил, все привел в движение, все подтянул вокруг себя, всему что-то прибавил. Он оставил после себя карьеры строительного камня, гравийные заводы — теперь они обслуживают местные нужды. Он дал выход лесным богатствам.
И он же с новой силой пробудил интерес к истории Севера, сделал заповедным Кирилло-Белозерский монастырь, привлек реставраторов в Горицкий монастырь и в Ферапонтово, заставил говорить о древностях Белозерска. Десятки тысяч людей благодаря ему получили возможность увидеть и оценить скрытые в медвежьих углах жемчужины народного творчества. Наверно, это по-своему не менее важно, чем снижение стоимости перевозок от Балтики к Волге, ибо стремление глубже познать родную старину — признак зрелости общественного сознания.
Мы шли к водоразделу ночью.
Два неподвижно закрепленных прожектора при поворотах русла, как фары, выхватывали из тьмы плоты, осоку, темную воду болот. Третий с капитанского мостика тревожно шарил лучом по сторонам. Путь к водоразделу запечатлелся у меня как бы несколькими моментальными снимками.
Низкий берег, очень близко от борта, с темными деревьями и медленно плывущим зеленым огнем маячка. Обрыв, сложенный природой из множества пластин плитняка. Крутые откосы глубокой выемки на бывшем водоразделе Ковжи и Вытегры, русло которых покоится на дне водохранилищ. Сползшая в воду огромная глыба, черная, с зеленым дерном по верху, и около нее землесос, желтые маслянистые огни, шум машин, откачивающих жижу из русла каналов: болота не успокоились, они и теперь напоминают о себе.
Новый путь еще "не устоялся", местами он лишен той геометрической правильности, надежности, стабильности, к которой мы привыкли на канале имени Москвы, где волны от судовых винтов бессильны против бетонных плит откосов.
На рассвете, миновав замыкающий водораздел шлюз Пахомовского гидроузла, мы вышли к Девятинам. С высоты Волго-Балта можно было взглянуть на остатки прежней Мариинки. Знаменитый Девятинский перекоп был заброшен. Заросшие склоны спускались к обсохнувшему руслу, в котором еще недавно стояли почти впритык друг к другу шлюзики и водосливы с журчащей, словно на мельничных колесах, водой.
— Эх, не сберегли. А многие интересуются, как, мол, тут раньше было.
Это Николай Ефимович Соловьев, с которым я познакомился еще вчера, один из бывших строителей Волго-Балта. Сердито надвинув тяжелую черную кепку едва не на глаза — чтобы не сорвало ветром, — он ворчит:
— Ну чего стоило сохранить? Так нет, порастащили почти все шлюзы на дрова, одна стенка осталась. А ведь был готовый музей старой техники! И "голубчиков" не осталось, никто и не поверит теперь, что тут такие суденышки плавали.
На остатки Мариинки мы смотрели сверху вовсе не в фигуральном, не в переносном смысле. Новая трасса действительно проходит гораздо выше, нежели старая водная дорога.
— Помните гравийно-сортировочную фабрику у Севастьяновского карьера? Еще у нее такие высокие эстакады были?
Смутно что-то такое припоминаю.
— Так вот же она! — торжествующе показывает Николай Ефимович на островок, торчащий посередине водохранилища. — Не сама она, над ней теперь теплоходы гудят, а гора пустой породы рядом с ней была, высокая такая, как пирамида. Помните? Ну, как же, должны бы помнить!
А мне не до пирамиды. Еще во время стройки эти вот места прозвали "Вытегорской Швейцарией". Холмы, подступившие здесь к голубой дороге, высоки и круты. Узкие заливы ответвляются по долинам, где прежде бурлили ручьи. И лес здесь красавец, не изрежен топором, не выродился на болотных топях.
Впереди три шлюза, три ступени Новинковского гидроузла. Все три видны одновременно. Двенадцать светлых башен. Каскад из трех водохранилищ, одно под другим. И все это вписано в осенний северный пейзаж, в багрец и золото одетые леса.
Я видел все это десять лет назад, — правда, без осенней позолоты, и не в натуре, а на рисунках, на макете. Новый водный путь был детищем мощного Ленинградского филиала Гидропроекта. Приехав в Ленинград, я позвонил главному инженеру проекта Волго-Балта Георгию Алексеевичу Крылову.
— Жду, — коротко сказал он. — Обитаем на Конюшенной площади.
Часть длинного желто-белого здания бывшего Конюшенного ведомства, видимо, по преемственности занимала автоинспекция. Один из отделов Гидропроекта разместился там, где была когда-то домовая церковь.
Ее временные жильцы, проектировщики Волго-Балта, заняли бывшие хоры. Сверху было видно нагороженное из учрежденческих шкафов подобие комнат: никакие капитальные перестройки в здании не разрешены. В этой домовой церкви отпевали Пушкина. Отсюда же, из этого дома, глухой ночью, тайком, тело поэта кибитка с жандармским капитаном умчала в Псковскую губернию.
Когда открылось движение по Мариинской системе, мальчик Саша Пушкин еще не переступал порога Царскосельского лицея. Много позднее поэт, живо интересовавшийся личностью и делами Петра Первого, коснулся в своих записях истории водных путей между Волгой и Балтикой. В набросках он отметил, что в 1712 году Петр "послал осмотреть Мститские пороги, желая доставить судам возможность оные миновать; также реки Уверью и Вилью и места из Мологи к Мсте или Сяси, а после ехать на Вытегру и Шексну, и планы всему подать в Сенат (указ от 28 мая), дабы будущею весною зачать дело неотложно".
Здесь, в этом зале, где под сводами некогда гулко отдавалось панихидное пение, в сущности трудились над завершением дела, которое два с половиной века назад так и не удалось "зачать неотложно". Гидропроект окончательно перекраивал все те же реки. На хорах, возле стола Георгия Алексеевича Крылова, были прикреплены белые листы ватмана с профилем Шексны и графики бетонирования вытегорских шлюзов.
У этого стола я провел тогда много часов, слушая рассказы главного инженера проекта. Георгий Алексеевич познакомил меня со своими помощниками и товарищами. Мы смотрели карты, чертежи, макеты, пояснительные записки. Постараюсь выбрать из наших разговоров главное, то, что не утратило значения и сегодня.
С давних пор русские люди стремились связать пять Морей — Белое, Балтийское, Каспийское, Черное, Азовское — внутренними водными путями: так ближе, надежнее, а в грозные годы и безопаснее. Рек у нас много, и в прошлые времена это делалось с помощью волоков, а потом и каналов. Но куда труднее проложить между морями глубоководные дороги для создания действительно единой транспортной системы в современном понимании.
Москва, например, имела выход на Волгу еще при Юрии Долгоруком — по Москве-реке и Оке. Но и в начале нашего века одна из газет писала: "От Москвы хоть три года скачи, ни до какого моря не доскачешь. Изредка проползет по Москве-реке злосчастный яхт-клубовский пароходик… Да многие москвичи даже и речного пароходика не удосужились видеть".
Связь морей водными магистралями началась с того, что Беломорско-Балтийский канал прорезал край гранита и озер. Потом Волгу стали превращать в глубоководную Большую Волгу. Вступил в строй канал имени Москвы. Затем Большую Волгу соединили с Доном. Волго-Балт, призванный заменить проселок Мариинки водным проспектом, венчал дело.