о" и скабрезные стихотворения, причем в том и другом "оказался одинаково скверным"; об открытии ночлежного приюта; о керосиновой монополии купца Воронкова, пользующегося тем, что Симбирск "в продолжении 7–8 месяцев от ближайшего города — Казани отделен двумя стами верст снежных сугробов и непролазной грязи"; о плачевном состоянии Карамзинской библиотеки, единственной в городе: отпускаемых денег едва хватает на оплату служащих, новые книги не на что покупать.
Конечно, это и не полное, и не вполне объективное отражение действительной жизни приволжского города. Желчный корреспондент находит повод для сарказма даже в том, что симбирский изобретатель слесарь Максимов, который два года назад получил на казанской выставке "медаль за устроенный им пароход", совершил полет на самодельном воздушном шаре..
И все же, проглядывая доходившие в Кокушкино известия из города, который покинули Ульяновы, мы снова и снова думаем: какими же нравственными силами обладала эта семья.
В атмосфере провинциального Симбирска сформировался в ней заметный во всероссийском масштабе педагог-организатор, герой, поднявший руку на всемогущего самодержца, юноша, после казни брата бесстрашно шагнувший в революцию; в этой семье все видели смысл и цель жизни в беззаветном служении народу!
…Музей в Кокушкино еще не в полной мере обрел исторически достоверный облик. Мешают выпирающие на первый план приметы современности — бетон и железо ограды, привычные для городских улиц фонарные столбы, слишком тщательно разделанные дорожки, плохо вяжущиеся с представлением о сельской глуши.
А само старое Кокушкино? Сохранились ли его следы?
От усадьбы доктора Бланка до деревеньки, где стояло полтора десятка изб, было всего восемнадцать сажень. Теперь в той стороне за музейной оградой в ложбине доживали век последние, давно покинутые избенки. Крыши обветшали, срубы осели, покосились.
Это было все, что осталось здесь от прошлого Кокушкино, жители которого давно перебрались на новое место в хорошие дома. Не того Кокушкино, по улице которого ходил ссыльный студент Ульянов, — с той поры деревенька, наверное, не раз горела и строилась. Но это, вероятно, были последние избы того Кокушкино, откуда в декабре 1922 года крестьяне написали трогательное письмо своему бывшему односельчанину Ленину: "Дорогой наш товарищ Владимир Ильич! Первым долгом шлем тебе привет от старожилов, хорошо помнящих и знающих тебя по играм с нами в бабки, горелки и по ночевкам в лесу с лошадьми". В этом письме кокушкинцы просили Ильича "поберегать свое здоровье, так как ты у нас единственный на всю Россию".
…На следующий день я возвращался из Кокушкино. Нашлось свободное место в автобусе казанского детского сада № 131. Ребята нагулялись по парку, загорели, проголодались. Им разделили несколько румяных булок. Ребята следом за своей воспитательницей с большим азартом пели "Тачанку". Воспитательница казалась девочкой. Когда мы проезжали татарское село Шигалеево, она, прервав пение, показала рукой:
— А вот это моя школа, я тут училась.
Но ребята, увлеченные пением, не очень на это откликнулись, и только русоволосая простушка Наташа затянула:
— Школа? Где школа? Где? Вон та? Где, а?
Вскоре мы подкатили к детскому саду на окраине Казани, и ребята трижды прокричали:
— Спа-си-бо дя-де во-ди-те-лю!
Вернувшись в Казань из Кокушкино осенью 1888 года, Владимир Ульянов вступил в один из марксистских кружков, организованных Николаем Федосеевым. И снова задумываешься о ранней зрелости людей, отдавших себя делу революции. Сколько лет было в ту пору Федосееву?
Метрических записей о его рождении не обнаружено. Долгое время считалось, что Федосеев родился в 1871 году. Эта дата, однако, возбуждала сомнения. Недавно казанские историки нашли другую в формулярном списке его отца: 27 апреля 1869 года. Следовательно, Федосееву не было еще и двадцати лет, когда он стал опытным профессиональным революционером.
Его отец — потомственный дворянин, получивший в должности судебного следователя чин надворного советника. Юный Николай Федосеев уже в школьные годы организует тайный кружок и библиотеку с нелегальщиной, Он идет против класса, к которому принадлежит по рождению. Его исключают из гимназии. Семья отрекается от него. Часто голодный, по существу бездомный, зарабатывающий гроши случайными уроками, он организует тайные кружки, вовлекая в них не только учащуюся молодежь, но и рабочих казанских пороховых заводов, ткачей с фабрики Алафузова.
Жандармы берут его и близких ему кружковцев в тот момент, когда те разбирают шрифты в подпольной типографии. За Федосеевым захлопывается дверь тюремной камеры — и с этого дня до конца своей жизни ему удается пробыть на свободе немногим более семи месяцев. Остальное время — печально-знаменитая тюрьма "Кресты", одиночки в Казани и Владимире, "Бутырки", ссылка сначала в Сольвычегодск, потом в Сибирь, в Верхоленск.
Однажды во дворе "Бутырок" — это произошло уже в 1897 году, когда за спиной Федосеева было несколько лет скитаний по тюрьмам и этапам, — сидевший там же Глеб Максимилианович Кржижановский пожаловался Федосееву на тяжесть тюремного бытия. Федосеев ответил негодующим возгласом:
— Как, неужели и вы не отдаете себе отчета, что в тех муках, которые мы испытываем ради нашего большого дела, — наше великое счастье?!
Общеизвестно: если бы семья Ульяновых весной 1889 года не переехала из Казани в Самарскую губернию, в Алакаевку, то весьма вероятно, что Владимир Ильич разделил бы судьбу тех, кто был схвачен вместе с Федосеевым при налете на подпольную типографию.
Владимиру Ильичу было восемнадцать, когда он углубил свои связи с казанскими марксистами. В восемнадцать лет бывший студент, веселый, жизнерадостный юноша, не фанатический подвижник, ясно представляя, что его ждет, выбирает тернистый путь чернорабочего революции — он еще не знает и не может знать, что станет ее вождем.
При этом ничто, свойственное возрасту, не было чуждо ему. Он любил петь дуэтом с сестрой Ольгой "Нелюдимо наше море", увлекался шахматами.
Поселившись осенью 1888 года в кухоньке двухэтажного дома на улице Первой горы, Владимир Ульянов окунулся в атмосферу городской жизни, которой был лишен уже довольно долго.
Казанская хроника осенних месяцев отметила появление первых телефонов, проезд торжественно встреченного великого путешественника Пржевальского, подготовку ко Всемирной выставке в Париже, куда казанцы намеревались отправить, в числе прочего, карту развития школьного дела в одном из уездов.
Казань не знала обычного провинциального застоя, само скопление студентов трех высших учебных заведений омолаживало город. Крупные ученые, работавшие здесь, благотворно влияли на местное общество. Лучшие актеры России охотно ехали на гастроли в Казань, зная, что их ждет чуткий, благодарный зритель.
В зимний сезон 1888/89 года на сцене чередовались оперные и драматические спектакли. Интерес казанцев к театру был так велик, что возле касс, где молодежь простаивала долгие часы, случались даже кулачные побоища.
Одним из любимцев публики был певец Ю. Ф. Закржевский. Первое представление оперы "Дочь кардинала" с его участием состоялось 24 октября, и, по словам рецензента "Волжского вестника", зрительный зал весь вечер "положительно дрожал от неистовых рукоплесканий", а исполнителям не удавалось отдохнуть, так как бесконечные вызовы длились в продолжение всех антрактов. Закржевского считали лучшим среди русских певцов исполнителем партии Елеазара.
В феврале 1901 года Владимир Ильич, рассказывая матери в письме из Мюнхена, что на днях он слушал с великим наслаждением оперу "Дочь кардинала", добавил: "Я слышал ее раз в Казани (когда пел Закржевский) лет, должно быть, 13 тому назад, но некоторые мотивы остались в памяти".
Спектакль в казанском театре хорошо запомнился и Дмитрию Ильичу. Братья сидели где-то высоко на галерее. Весь вечер Владимир Ильич был в чрезвычайно приподнятом настроении. Из театра возвращались пешком, и под впечатлением музыки Галеви Владимир Ильич напевал понравившиеся ему арии.
В какой именно вечер братья слушали оперу — сказать трудно. Вероятно, братья Ульяновы побывали на одном из спектаклей до Нового года: вспомним любовь Владимира Ильича к музыке, представим состояние человека, вернувшегося в город после ссыльного бытия в крохотной деревеньке — и мы поймем, что вряд ли первое посещение театра откладывалось надолго.
…Уходил в прошлое 1888 год. Казань веселилась на святках. Начались семейно-танцевальные вечера то в пользу сирот, то в пользу "вспомогательного общества приказчиков", то в пользу "земледельческих колоний для исправления малолетних преступников". И, наконец, новогодний вечер в театре, маскарад, шествие "Пять частей света", мундиры, фраки, бальные платья…
Наверное, сквозь морозные узоры светились огоньки керосиновых ламп и в деревянном доме на Первой горе, где семья собралась в гостиной, и маятник на темных резных часах отстукивал последние минуты уходящего года. Года первой ссылки Владимира Ульянова. Года упорнейшего труда: Маркс, Чернышевский, Добролюбов. Года первых марксистских кружков. Года растущей день ото дня революционной закалки.
Вокруг башни носятся стрижи.
Казань с птичьего полета по-прежнему прекрасна. Пышнее разрослись ее сады, выше поднялись дома. Неизменен, кажется, только сам кремль: тут ни убавишь, ни прибавишь!
Город защищен от моря плотинами. Их пояс тянется почти на три десятка километров. Казанка уже не речка, а река со своей набережной. Над ней перекинуты мосты. Через один из них — дорога в Ленинский район. Широкая транспортная дамба оживленнее городских улиц.
Район возник на месте бывшей Козьей слободы, запущенного городского предместья. "Ленинский район, — прочтем мы сегодня в описании города, — это строители самолетов и моторов, химзавод имени Куйбышева, известный своею любительской кинофотопленкой; фотожелатиновое предприятие, построенное по последнему слову техники; взметнувшиеся ввысь эстакады завода органического синтеза. Ленинский район — это широкие, озелененные проспекты с многоэтажными домами, ресторанами, кафе, кинотеатрами, клубами".