Из поименного списка видно, что владельцев было много и это были люди с разными вкусами. Можно полагать, что каждый из них что-то переделал в доме по своему усмотрению.
После смерти Владимира Ильича со всех концов страны в Симбирск стали приходить письма и телеграммы. Вот одна из них: "Просьба рабочих в количестве 2100 человек Московского завода имени Калинина, чтоб все связанное с Ильичем неусыпно хранилось бы вами как память". Горсовет ответил рабочим, что дом, где родился великий вождь, с любовью охраняется симбирским пролетариатом. В нем открыт историко-революционный музей, один отдел которого посвящен товарищу Ленину.
Вскоре губернский съезд Советов принял решение о полной реставрации дома. Надо было вернуть ему давний облик, освободив от всего, что пристроили или перестроили многочисленные владельцы.
К счастью, в это время была жива дружившая с семьей Ульяновых учительница Кашкадамова, их бывшая няня Павлова и другие жители города, помнившие расположение комнат и их обстановку. Очень помогли музею сестры Владимира Ильича, специально приезжавшие в Ульяновск и передавшие некоторые семейные реликвии.
Сохранились многочисленные протоколы, реставрационной комиссии, работавшей в 1928 и 1929 годах. Читая их, видишь, как не просто оказалось установить, скажем, был ли выступ кухни несимметричным уже при Ульяновых, куда было обращено чело русской печи, какие именно цветы стояли на тумбочках в гостиной. Иногда одна фраза в протоколе сразу переносит в атмосферу давних лет — например, вот эта, замечание Анны Ильиничны, что в доме действительного статского советника "обстановка была самая простая, какая вообще встречалась у разночинцев средней руки; многое покупалось по случаю, вообще определенного характера не было". В этом доме вещи не имели над людьми ни малейшей власти, о них не думали, их не замечали.
Сегодня дом № 58 на улице Ленина таков, каким был дом директора народных училищ Ульянова на Московской улице — и как не подумать с признательностью о всех, кто это сделал для будущих поколений!
К юбилейным дням завершена также работа, продолжавшаяся немало лет. После тщательных исследований, архивных поисков, экспертиз историков удалось, как я уже говорил, окончательно определить все симбирские квартиры семьи Ульяновых, среди которых — неизвестная прежде в доме Костеркина на той же Московской улице.
У Симбирска была устойчивая репутация изрядно запущенного дворянского гнезда.
К какому бы жанру не обратиться — к стихам ли, к прозе, к справочным изданиям — мнение о нем почти единодушное.
"Сон и лень вполне Симбирском овладели", — писал Лермонтов.
"Самая наружность родного города не представляла ничего другого, кроме картины сна и застоя", — отметил Гончаров.
"…Симбирск, город удивительно сонный и тихий, точно умирающий от старческого маразма…" — прочтем мы у Горького.
С ним перекликается Короленко: "Симбирск из всех приволжских городов — это самый тихий, сонный и застойный".
"Новых зданий за истекший год не строилось" — сообщалось в отчете городской думы за 1912 год.
"Город довольно сонный… В торгово-промышленном отношении Симбирск не имеет почти никакого значения", — отмечал волжский путеводитель в 1913 году.
Лишь в изданном накануне революции адрес-календаре проскользнул умеренный оптимизм: "Город переживает в настоящее время период радужных надежд". Однако тут же признавалось, что в торгово-промышленной деятельности он стоит "ниже других губернских и даже некоторых уездных городов Поволжья".
Верны ли все эти характеристики? Надо полагать, что, в общем, верны, хотя их удивительная повторяемость и настораживает.
Даже в воспоминаниях членов семьи Ульяновых, окрашенных детским радостным восприятием окружающего, возникает казенный Карамзинский садик с пыльной сиренью, другой садик в центре города, весь в кочках, грязный, с поломанной загородкой, куда забредали возвращающиеся с пастбища коровы. Анна Ильинична сравнивает памятный ей Нижний Новгород с Симбирском — с чужим, глухим, захолустным городком, в котором семья жила очень замкнуто. Симбирские знакомства ограничивались праздничными визитами; городское общество делилось на дворянство, водившее компанию в своей среде, и чиновничество, поддерживающее знакомство в соответствии с табелью о рангах.
Марии Ильиничне Симбирск запомнился небольшим провинциальным городом, в котором не было фабрик и заводов, не было трамваев и даже конок.
Сам Владимир Ильич, по воспоминаниям вызванного в Москву с докладом в декабре 1918 года начальника штаба 1-й Революционной армии Николая Корицкого, начал разговор с вопроса:
— Ну как Симбирск? Захолустный был городок.
Но заметьте: захолустьем называли Симбирск преимущественно натуры деятельные, незаурядные, требовательные. Их мерки достаточно высоки. И характеризуется прежде всего облик города, экономический застой, отсталость от более удачливых соседей. Однако интеллектуальный потенциал этого уголка России был достаточно высок.
Гигантская фигура Ленина как бы заслоняет все другие, связанные с городом на Волге. А ведь Симбирская губерния и в биографиях Карамзина, Пушкина, Гончарова, декабриста Тургенева, братьев Языковых, Дениса Давыдова, Минаева, Аксакова, Григоровича, Горького, Скитальца, Алексея Толстого, Гарина-Михайловского, крупнейшего чувашского просветителя Яковлева, классика чувашской литературы Иванова…
Среди этих имен привычно выделяешь Гончарова. Все творчество большого писателя тесно связано с Симбирском, на берегах Волги — его корни. И удивительно ли, что земляки Гончарова были горячими почитателями его книг.
— Вот стихи Пушкина люблю, Гончарова люблю, — приводит Луначарский слова Владимира Ильича.
В семейной библиотеке Ульяновых были три романа Гончарова и "Фрегат "Паллада". Вместе с товарищами по гимназии Володя Ульянов ходил в Киндяковскую рощу смотреть места, описанные в "Обрыве". Илья Николаевич, хорошо знавший окрестных помещиков, рассказывал, кого именно Гончаров изображал в своих романах.
Экземпляр "Фрегата "Паллады", которым была награждена Ольга Ильинична за отличные успехи в гимназии, лежит сегодня на столе в детской Дома-музея.
Иван Александрович Гончаров, конечно, не бытописатель Симбирска, он неизмеримо шире, больше, он принадлежит России. Но даже во "Фрегате "Паллада" описание дальних стран прерывают картины милых его сердцу родных мест. "Мы так глубоко вросли корнями у себя дома, — как бы оправдывается писатель, — что куда и как бы надолго бы я не заехал, я всюду унесу почву родной Обломовки на ногах и никакие океаны не смоют ее!"
Обломовка здесь далека от обломовщины. Ее почва не помешала Гончарову стать единственным русским классиком, совершившим труднейшее, опасное путешествие, приравненное к кругосветному. И вот что важно: именно в "сонном", "тихом", "застойном" Симбирске он еще в детские годы прошел как бы подготовительный класс путешественника.
Во дворе большого каменного дома, где в год нашествия Наполеона родился писатель, стоял прежде деревянный флигель крепостного отца Гончарова, моряка Николая Николаевича Трегубова.
Этот образованный боевой офицер, служивший под началом адмирала Ушакова, был, по словам крестника, "самородком честности, чести, благородства и той прямоты души, которой славятся моряки". Поселившись в Симбирске, он не остался в стороне от общественных движений, стал членом масонской ложи "Ключ к добродетели", переписывался с декабристами. А сколько таких образованных, мыслящих людей было в симбирском захолустье? Ведь не в изоляции же находились здесь те же Языковы, Тургенев, Давыдов!
Трегубов-то и "приохотил к морю" своего воспитанника, позаботился о его "морском кругозоре", о познаниях в чистой и прикладной математике, математической и физической географии, астрономии, навигации, научил пользоваться секстантом и хронометром. Можно сказать, что крестный отец Гончарова стал и крестным отцом "Фрегата "Паллады".
Портрет Трегубова, написанный крепостным художником, есть в "гончаровской комнате" Ульяновского краеведческого музея. Вот уж ничего морского! Писан не в офицерской форме, а в штатском сюртуке или, может, во фраке. Доброе лицо, черные волосы с бакенбардами, на шее повязан не то платок, не то галстук…
Музей — изящное, легкое здание на берегу Волги, дом-памятник, построенный на деньги, собранные в 1912 году по всероссийской подписке к столетию со дня рождения писателя. Подписные листы сохранились. На одном из них фамилия украинского крестьянина-бедняка, пожертвовавшего копейку, — может быть, весь свой наличный капитал.
В "гончаровской комнате" некоторые вещи писателя, забавная статуэтка Фаддея Булгарина, который, как говаривал Гончаров, имел редкое свойство походить наружно на человека и вместе на свинью, семейный "Летописец" — кожаный фолиант, начатый еще дедом писателя. Здесь же часть коллекций, собранных во время плавания на "Палладе": японские миниатюры, шкатулка из слоновой кости…
Это плавание-подвиг убедительно опровергает тех, кто пытался наделять автора чертами его героя, видя в уроженце Симбирска едва ли не Обломова. Моряки "Паллады" видели в Гончарове человека редкостного трудолюбия, требовательного к себе, отличного, отзывчивого товарища. А сама история создания "Фрегата "Паллады"? Ведь помимо работы над книгой Гончаров, как секретарь экспедиции, вел путевой журнал, занимался служебной перепиской, а сверх того преподавал историю и словесность младшим офицерам. Если же говорить о политических симпатиях писателя, то как не вспомнить, что, возвращаясь после плавания через Сибирь, Гончаров встречался с семьями Волконских, Трубецких, Якушкина и других ссыльных декабристов, что он тайно доставил письма Волконского в Петербург…
Симбирские мотивы особенно сильны в "Обрыве". Гончаров говорил, что в роман он вложил самого себя, близких лиц, родину, Волгу, что именно при приезде в родные места после долгой разлуки на него "как будто сон, слетел весь план романа".
В Киндяковской, или Винновской, роще, где, как уверяли, происходит действие "Обрыва", я бывал еще в те годы, когда роща считалась загородной.