Старая „Сергачская округа“ — в глубинке нынешней Горьковской области. Село Андросово входит в большой колхоз „Красная деревня“. Среди андросовских жителей и сегодня есть Ульяновы; распространенная русская фамилия с давних времен передается здесь из рода в род…
С нижегородским Поволжьем связаны не только несколько лет жизни Ильи Николаевича. В Нижний не раз приезжал молодой Владимир Ильич.
К концу века главный ярмарочный город России обрел уже и свое крепкое рабочее ядро. Местная интеллигенция хорошо приняла политических ссыльных из столиц и университетской Казани. „Капитал“ ходил по рукам. В Нижний тянулись нити от федосеевских казанских кружков. Рабочие-волгари с судоремонтного завода Курбатовых, с Сормовского завода тайком собирались, чтобы услышать слово Маркса. И не знаменательно ли, что в 1893 году уже десятки нижегородских кружковцев сообща писали письмо Энгельсу?
Однако это вовсе не означало, что кумиры народничества не имели в Нижнем сторонников и почитателей. Имели, да еще каких! Тут жили знавший тюрьмы и этапы одаренный литератор Елпатьевский, публицист Анненский; к ним был близок и Короленко. Имен, по общественной популярности равных этим, среди нижегородских марксистов не было. Идейная борьба предстояла упорная и не легкая.
Ленин приехал в Нижний по Волге в конце лета 1893 Года. Первые его встречи с местными марксистами не были ни долгими, ни многолюдными. Во флигеле невзрачной гостиницы „Никанорыча“ завязались важные связи, произошел обмен адресами, были названы нужные люди.
Нижегородцы поняли, какого масштаба и влияния человек появился в революционном деле, и не удивились, когда до них дошли слухи об идейной победе молодого Ульянова над известным народником Воронцовым. Они пригласили Владимира Ильича снова посетить их город.
Он приехал в январе 1894 года, Марксисты и народники собрались для идейной битвы. Соображения конспирации и теснота квартиры учительницы Якубовской позволили собрать немногих, но избранных с той и другой стороны. Неопровержимость доводов, полемическое мастерство молодого Ульянова произвели глубокое впечатление на приверженцев народничества, и некоторые из них вскоре расстались со своими заблуждениями.
Летом 1894 года Ленин снова в Нижнем Новгороде.
Сюда же приехал молодой Глеб Кржижановский. Будущий составитель плана ГОЭЛРО занял незаметную должность инженера по кустарным промыслам. Анатолий Ванеев и Михаил Сильвин, которым вскоре суждено было стать соратниками Ленина по „Союзу борьбы за освобождение рабочего класса“, привозили в Нижний оттиски ленинской работы „Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?“. И тогда же все заметнее становилась в нижегородском подполье роль Августы, Зинаиды и Софьи Невзоровых.
Сестры выросли в довольно обеспеченной семье, но уже в ранние годы посвятили себя служению революции. Зинаида Невзорова училась на химическом отделении Высших женских курсов в Петербурге — это помогло ей впоследствии изготовлять копировальную смесь и чернила для печатания на гектографе листовок. Кабинет зубного врача Августы Невзоровой был местом конспиративных встреч нижегородских рабочих в канун вооруженного восстания 1905 года. Софья Невзорова примкнула к революционному движению на Высших женских курсах, и ее боевым крещением был арест за перевозку нелегальной литературы.
Сормович Петр Заломов, послуживший прообразом горьковского Павла Власова, рассказывал, что сестры Невзоровы произвели на него ошеломляющее впечатление:
— Молодые, красивые, жизнерадостные, яркие, смелые, умные и образованные, они были совершенно не похожи на тех женщин, с которыми мне до сих пор приходилось сталкиваться… На меня лично сестры Невзоровы оказали громадное влияние. Именно от них я получил окончательную большевистско-ленинскую закалку.
Дом Невзоровых на бывшей Полевой улице, где Владимир Ильич останавливался во время последнего посещения Нижнего, стал музеем.
Улица еще и сегодня сохраняет колорит прошлого. Боковые переулки замощены крупным булыжником, а в иных и вовсе нет мостовой: старине жить уже не долго, район обновляется.
В старом двухэтажном доме на Полевой улице Владимир Ильич останавливался летом 1900 года. До этого он побывал в Нижнем весной, вскоре после возвращения из сибирской ссылки. Трехлетнюю ссылку неподалеку от Шушенского отбыла и Зинаида Невзорова, ставшая в Сибири женой ссыльного Глеба Кржижановского.
Владимир Ильич прожил в доме Невзоровых два дня, встречался со своими нижегородскими единомышленниками. Затем вместе с матерью и сестрой Анной поехал на пароходе по Волге, Каме и Белой в Уфу, где заканчивала срок ссылки Надежда Константиновна Крупская. Два года спустя он в письме матери вспомнил об этой поездке, о редких в его жизни спокойных днях: „Хорошо бы летом на Волгу! Как мы великолепно прокатились с тобой и Анютой весною 1900 года!“
В те годы, когда в Нижний Новгород приезжал Владимир Ульянов, письмоводитель присяжного поверенного Алексей Пешков, вернувшись из странствований по Руси, начал печататься сначала в нижегородской газете, потом опубликовал „Челкаша“ в „Русском богатстве“, некоторое время работал в Самаре, снова вернулся в родной город. Здесь он познакомился с сестрами Невзоровыми и с другими революционерами. Наступление XX века он встретил в Нижнем уже известным писателем Максимом Горьким и… поднадзорным департамента полиции.
Сложный, противоречивый Нижний последних десятилетий прошлого и начала нынешнего века, в котором впервые прозвучала горьковская „Песня о Буревестнике“, оставил нам обрывки своей каменной летописи. Это особняки богатеев, стоивший почти миллион дом купца Рукавишникова, до революции владевшего в числе прочего немалой частью земли, занятой улицами и кварталами украинского города Бердичева. Это бывшая ночлежка, деревянные хибарки в боковых улочках, чайная „Столбы“, где кормились босяки.
Это и дом нижегородского мещанина Василия Каширина, нынешний музей детства Горького — может быть, один из самых достоверно-впечатляющих, способных всколыхнуть душу музеев нашей страны. В нем почти физически ощущаешь духовную скудость и затхлость бытия провинциального мещанства, атмосферу жизни, „полной свинцовых мерзостей“, жизни нечистой и нелепой, отравленной туманом взаимной вражды „всех со всеми“. Все здесь узнаваемо: полати, пузатые самовары, водочные штофы, розги, мокнущие в ведре под рукомойником: чтобы были гибче, чтобы били больнее. Псалтырь и счеты на столе у деда, в котором уживались набожность, алчность, жестокость…
Писатель сам рассказал об этом доме и о своем детстве. В его рассказах из десятков штрихов косвенно складывается и портрет самого города, очерк его быта. Вспомним хотя бы дом, где жил чертежник Сергеев, у которого Алеша не столько учился, сколько был „мальчиком за кухарку“; этот дом напоминал „гроб для множества людей“, с распластавшимся перед ним грязным оврагом. Или иконописную мастерскую, жаркую и душную, с маленькими окнами, радужными от старости, неохотно пропускающими свет.
— Меня влекло на Волгу, к музыке трудовой жизни, эта музыка и до сего дня приятно охмеляет сердце мое… — говорил писатель в зрелые годы.
Волга струится с первых страниц повести „Детство“. Бухает и дрожит медлительный пароход, уходят назад дивные берега с городами и селами, точно пряничными издали. Это для мальчика дни насыщения красотой.
Алеша Пешков узнает потом трудовую Волгу, плавая посудником две навигации на пароходах „Добрый“ и „Пермь“. Позднее, в Казани, юноша Пешков, чтобы не голодать, ходил на Волгу, к пристаням и там, среди грузчиков, босяков, жуликов, „чувствовал себя куском железа, сунутым в раскаленные угли“. Только человек, работавший на Волге, мог с такой потрясающей силой дать читателю почувствовать героическую поэзию труда в описании будничной, казалось бы, ночной разгрузки проломившей днище баржи, как это сделано в „Моих университетах“.
И уже на самом склоне жизни больной Горький дважды приезжал на Волгу. Вторая поездка была как бы прощанием с родной рекой: она закончилась в конце августа 1935 года, до кончины писателя оставалось меньше года…
Улица Коминтерна, главная в Сормове, пожалуй, оживленнее, чем центр Горького. Потом пошли улицы потише, типичные для рабочих поселков старых заводов — зеленые, не бойкие улицы с палисадниками. Свернул вбок в совсем уж дачную тишину и обнаружил старичка, читавшего газету в тени на лавочке.
— Курицыны? Да вон, четвертый дом справа. А вам кого же?
— Мне бы самого…
— Сам-то теперь не живет здесь. Давайте обратно тем же манером. Где бульвар Юбилейный, знаете? Так вот, сам-то Николай Гаврилович туда недавно переселился. В девятиэтажный дом. Квартиру не скажу, врать не буду. Да там спросите, найдете.
Юбилейный бульвар был еще, что называется, с иголочки. Пруд, вдоль берега — свечки молодых березок, а за асфальтовой дорожкой полукруг девятиэтажных зданий. Их девять, поодаль друг от друга. Девять на девять — 81 этаж. На каждом много квартир. И в одной из них — сормовский ветеран тов. Курицын Н. Г. Справочного бюро поблизости не видно. Соседи же едва ли успели узнать друг друга…
В третьем доме нашелся Курицын, сормович, ветеран, но… Павел Курицын. А что, если знающий старик ошибся? Что, если Курицын живет в одном из шестиэтажных домов, каковых на втором плане несколько десятков?
Николая Гавриловича Курицына я нашел в шестом от края доме. Он несколько удивился, что у гостя лоб в поту, и молча налил стакан холодной воды.
Выяснилось, что мне повезло: Николай Гаврилович был в отлучке, только что вернулся домой.
— Звонят: поедем с нами идеологическую работу проводить. Ну, раз так, говорю, поедем. А куда? В Урень. Это районный центр такой, от Горького километров около двухсот, да там еще по окрестным деревням. Поехали бригадой, на машине. Все ничего, только старому в чужом месте спится плохо. Тяжеловато все же. Однако старался держаться, будто герой во всех отношениях.
Не все понравилось Николаю Гав