Своего звездного часа городок на Волге ждет долго — три десятилетия. Этот час не лишен драматизма. Уходит под воду земля предков. Все, что дорого, переселяется на новое место — даже гробы со старого кладбища. Круто ломается привычный быт, пусть не больно благоустроенный, но для многих привлекательный, неторопливый.
На новом месте далеко не все налаживается, притаптывается сразу. Я был в новом Ставрополе весной третьего года его жизни — и та его часть, которую перевезли, не получив завершенности и удобств вновь построенных кварталов, утратила прежнюю домовитость и обжитость.
Теперь она, эта самая старая часть, доставшаяся в наследство от уездного городка, — чужой островок в современном разросшемся городе. Разросшемся вопреки первоначальным наметкам. Рост до сорока тысяч жителей — это казалось когда-то очень далеким. Теперь перспектива Тольятти — полмиллиона!
Хозяйство у нас плановое, рост городов определяется проверенной методикой расчетов. Конечно, возможны какие-то ошибки, недоучет того-то и того-то. Однако, не такие же грубые!
Но дело в том, что в начале стройки в Жигулях и под Сталинградом распределение океана электрической энергии будущих гидростанций мыслилось, если можно так выразиться, без достаточно дальнего прицела. Рассказывая, на что способен один киловатт-час, говорили: можно добыть 75 килограммов угля, сделать 5 квадратных метров стекла, изготовить 10 метров ситца, выпечь 88 килограммов хлеба, остричь 15 овец. Мысль шла привычной торной дорожкой.
Когда главные волжские гидростанции дали ток, их значение резко поднял союз энергии и химии. Ставрополь стал расти на этих молодых дрожжах. Едва ли стоит винить людей, в 1947–1951 годах занятых расчетами, в недооценке огромных возможностей электрохимии, в частности, и как "градообразующего фактора". И уже совсем трудно было разглядеть из дали пятидесятых годов автомобильный гигант, индустриально возвеличивший Тольятти.
Решение о его строительстве состоялось в 1966 году.
Выбор не сразу пал на Тольятти. Он был назван среди тридцати других пунктов. Комиссии выезжали на места, машины вычислительных центров из множества данных слагали "за" и "против". Взыскательные судьи, отклоняя вариант за вариантом, сошлись на том, что лучше Самарской Луки для нового завода места у нас в стране пока нет. И победил Тольятти — даже, собственно, не Тольятти, а степь за деревней Русская Борковка, к которой он тянется.
…Дорога на стройку идет через "старый" город. Не через тот, ядро которого составили дома, перевезенные из Ставрополя, а через другой "старый" Тольятти, который еще вчера все именовали новым. В центре этого недавнего нового города теперь слышишь:
— Куда автобус? В новый город?
За окраинами Тольятти — садовые участки, деревенские улицы бывшей Русской Борковки, поля подсолнечника.
Огромный щит. На нем профиль Ленина — такой, как на сцене Кремлевского Дворца съездов. До этого я видел знакомый профиль на щите у развилки дорог в заполярный Талнах на Таймыре. И слова там и здесь одинаковые: "Всесоюзная ударная комсомольская стройка".
Два дня я просто бродил вдоль цехов, где рождался производственный стиль завтрашнего дня — рождался в циклопических объемах зданий, в светлой, я бы сказал, санаторной, что ли, окраске, в праздничном, радостном обилии света, простора, воздуха. Даже в кузнечном цехе стены выложены плиткой, трубы — белая эмаль.
Я записывал: площадь завода — пятьсот гектаров. Чтобы представить объемы всех сооружений, говорили мне, взгляните на Волжскую ГЭС и мысленно соедините в единый комплекс пять таких гидростанций. Кстати, главный строитель автозавода — ордена Ленина Куйбышевгидрострой, тот, что сооружал гидростанцию в Жигулях. Фирма солидная, проверенная. Она возвела, в частности, главный корпус: длина два километра, ширина около полкилометра, объем — почти четыре здания Московского университета на Ленинских горах. Корпус неподалеку, по старым меркам равный целому заводу, — это всего лишь вспомогательные цеха.
Гигант встал у Волги, и близость великой реки подсказала заводскую эмблему — волжскую ладью. Осенью 1970 года первые машины с ладьей на радиаторе сошли с главного конвейера завода.
В тот год, когда Ставрополь переезжал с будущего дна, мы восхищались нехитрой полуавтоматикой заводов, дающих бетон стройке гидростанции. Теперь нас не удивляет мозг автозавода — вычислительный центр, который, собирая и обрабатывая всю нужную информацию, станет синхронизировать рабочий ритм сложнейшего заводского организма, где автоматические линии выполняют запрограммированные операции.
После освоения полной мощности завод каждые 25–30 секунд будет выпускать на дороги страны удобную, вместительную скоростную машину марки "Жигули", мечту автомобилиста, радость семьи. Ежегодно 660 тысяч новых машин — это качественный скачок в общем благосостоянии, в возможностях отдыха и туризма, в резком сокращении затрат времени на извечный маршрут "дом — работа".
Самый новый Тольятти, где живут автозаводцы, назвали было городом-спутником. Но какой же это спутник, если в нем скоро будет сто пятьдесят тысяч жителей: двенадцать бывших Ставрополей перед стройкой в Жигулях или, скажем, полторы Самары начала нашего века!
Малоэтажью старого Тольятти молодой собрат бросил вызов своими двенадцатиэтажными общежитиями, шестнадцатиэтажными жилыми домами, двадцатитрехэтажными зданиями управления и гостиницы; сероватому одноцветью силикатного кирпича — цветной керамикой, пестрым пластиком, анодированным металлом.
Над проектом города поработали и архитекторы света: в жилой части по вечерам освещение будет иметь приятные теплые оттенки, на автомагистралях — холодные резковатые, на площадях предусмотрен спокойный белый свет. Будут подсвечиваться парки и фонтаны, интересные архитектурные детали и памятники.
Город автомобилестроителей задуман не только красивым, но и удобным. У него — скоростная автомобильная дорога, эспланада с прогулочными дорожками, зона отдыха, гавань яхт-клуба. А в домах — уютные лоджии вместо балконов, электрические плиты вместо газовых, кухонные блоки, где все продумано, все под рукой.
У автозавода и его города — рациональная соподчиненность всех элементов для облегчения труда и быта.
В новом городе от любого квартала до проходной — не более двадцати минут. На заводе от раздевалки до рабочего места — не более полутораста метров.
Когда я был в новом Тольятти, на щите у развилки дорог — к заводу прямо, к жилью налево — была нарисована чайка, хотя город еще не успел выйти к морю. Он поднимался громадами высотных зданий. С крыши строящегося общежития было видно, как разбег индустрии оттеснил в приволжском пейзаже на задний план и сельщину, и природу. Если бы прежний Ставрополь не ушел на дно, все равно он затерялся бы сегодня среди марсианских башен химиков и автозаводских колоссов.
Вокруг индустриально-энергетического сгустка Жигулевск — Тольятти словно пульсируют магические волны, преобразующие ближнюю и дальнюю округу. Разбегающиеся в разные стороны линии электропередач, которые некоторое время назад несли провода слишком высоко над колхозными полями, теперь "приземлились". Колхоз имени Жданова был последним хозяйством Куйбышевской области, подключенным к государственной энергосети.
Это уже не просто сплошная электрификация, но как бы снятие ограничителя, возможность для каждого колхоза получить сколько, угодно энергии, причем куда более дешевой, чем та, что давали колхозные движки.
Может, стоит попутно напомнить, что Куйбышевская область превзошла электроэнергетикой предреволюционную Самарскую губернию почти в тридцать восемь тысяч раз.
У самарской луки
Еще один миллионер. — Лицом к реке. — Иегудиил Хламида о Самаре. — Плавание "Нимфы". — Только сто километров "кругосветки". — Жигули, Царев курган, олени и каменоломни. — Степной, хутор. — Странный помещик. — Из деревенского дневника.
Осенью 1967 года супруги Беловы, работники Куйбышевского моторостроительного завода, отправились регистрировать новорожденную. Их встретили очень торжественно: Наташа Белова была зарегистрирована как миллионная жительница города.
Куйбышев стал вторым приволжским миллионером. А до войны в городе жило меньше четырехсот тысяч человек.
Рывок Куйбышев сделал в военные годы. Началось с того, что на Волгу перебазировали крупные предприятия. Некоторое время, когда гитлеровцы были под Москвой, в Куйбышеве работала и часть правительственных учреждений.
Зимой 1941 года я получил предписание срочно выехать из Ульяновска в Куйбышев. Проводник товарного поезда приютил меня в своем закутке. На моей обязанности было собирать уголь на станционных путях во время стоянок, поддерживать огонь в крохотной чугунной печке и варить мерзлую картошку.
Ехали мы дня три. Была ясная, морозная зима. Над станционными домиками по утрам поднимались розовые дымы, почти не колеблемые ветром, — так бывает в сибирские морозы.
После занесенного снегами Ульяновска город казался необыкновенно оживленным. Площадь перед вокзалом кишела народом. На главной улице ладно одетые подтянутые милиционеры регулировали движение. В машинах с посольскими флажками проезжали важные господа в меховых шубах: дипломатический корпус временно обосновался на Волге.
Я разыскал знакомого журналиста Ш. Он жил со старушкой матерью в квартире с фикусами и мягкой плюшевой мебелью. Портреты в черных солидных рамах изображали снятого в мундире какого-то ведомства отца Ш, худощавого, с пышными усами, с высоко подпертым подбородком, в который врезались уголки стоячего воротничка.
— Ужас, ужас! — жаловалась старушка. — Сколько понаехало в Самару, вы себе не представляете! Вот со дня на день ждем Петину двоюродную сестру с ребятами. Где они разместятся — ума не приложу.
Старушка, видимо, боялась, что я нагрянул к ним на постой. Сам Ш., сухонький, желтолицый, похожий на отца, взбодрил чайничек и угостил меня филичевым табаком — был такой, до сих пор не знаю, из какого сырья его изготовляли. Все же это было лучше, чем аптечная ромашка, которую я примешивал к остаткам разделенной с проводником махорки.