Ш. рассказал мне, что в городе очень много москвичей — он видел вчера на Галактионовской улице знаменитого писателя, который шел, попыхивая трубкой. Милиционеры на главной улице тоже московские, с ними шутят: "Скажите, пожалуйста, как пройти на Кузнецкий мост?"
Но главное в жизни города — на его окраинах, где оседают заводы, эвакуированные из занятых врагом районов.
— Я ездил недавно на Безымянку, прежде это была пустяковая станция, — рассказывал Ш. — Теперь трубы, трубы. Недавно пустили теплоцентраль. И в городе к каждому нашему заводу прибавляют новый. Станки ставят в складах, в бывших казармах.
Задание я выполнил за четыре дня. Накануне отъезда мне дали билет на "Лебединое озеро": Большой театр тоже был в Куйбышеве. Пахло духами, дорогим трубочным табаком, дипломаты прогуливались с разодетыми женами. Среди зрителей преобладали люди в телогрейках, усталые, бледные. Мой сосед задремал почти сразу же, два или три раза склонился ко мне на плечо, сконфузился, стал извиняться:
— Две смены отработал, билет в месткоме дали, неудобно было не пойти. Разморило в тепле, цех не топят.
Когда кончился спектакль, возле гардероба американец в военной форме сильно толкнул терпеливо стоявшего в очереди японца: после внезапного нападения Японии на Пирл-Харбор прошло едва две недели. Японец со сдержанной яростью что-то сказал американцу. Тотчас появились еще американцы и японцы. Дипломаты вели себя, как мальчишки-задиры. Еще секунда — и, кажется, вспыхнул бы дипломатический скандал, а проще говоря — самая вульгарная драка. Но тут энергично вмешались переводчицы.
Все это — дипломаты, их дамы, их пригардеробные страсти — казалось неуместным фарсом, разыгрываемым в трудно живущем, на войну работающем городе.
Гитлеровцев погнали прочь от столицы, и дипломаты вернулись в свои московские особняки. Заводы не вернулись. Они пустили корни на новом месте. Корпуса росли за корпусами, времянки шли на слом, строились общежития и дворцы культуры.
Рост был бурным. Скажем, подшипники. В Куйбышев эвакуировали часть цехов Первого московского подшипникового завода. От скромной этой базы разросся центр всесоюзного масштаба, получивший выход и на международный рынок. Город производит теперь подшипники, едва различимые глазом, и такие, которые надо поднимать краном. Если бы понадобилось изготовить подшипники для оси земного шара, Куйбышев мог бы принять такой заказ; во всяком случае над производством гиганта весом в десять тонн и диаметром в три метра здесь уже думают…
Другое детище военных лет, нефтеперерабатывающий завод, приобрел, пожалуй, даже мировую известность: одна из марок его дизельного топлива идет в ледяную Антарктиду, где наши ученые работают рядом с полярниками зарубежных стран.
Куйбышевский металлургический завод куда моложе своих собратьев, но уже завоевал солидную репутацию одного из крупнейших и совершеннейших предприятий этого рода во всей Европе. Да разве он один? Пока миллионная жительница города Наташа Белова научилась произносить "мама" и "папа", на радость ей и ее сверстникам начала работать шоколадная фабрика "Волжанка", опять-таки крупнейшая в Европе.
Но если говорить о тех послевоенных переменах, которые сразу видны волжскому путешественнику, то, конечно, это новые взаимоотношения города и реки.
Наши приволжские города возникали и развивались по-разному. Однако за небольшими исключениями развертывались они к реке небрежно, неряшливо. Архитектором часто была погоня за чистоганом. Берега застраивались купеческими лабазами, пристанционными складами, вдоль них тянулись глухие заборы.
Только в послевоенные годы Поволжье покончило с этой несуразицей, противоречащей народной любви к реке. Сталинградцы при восстановлении как бы повернули город главным фасадом к Волге. Ярославцы омолодили обветшавшую набережную, и она украсила город. Костромичи озеленили, очистили, благоустроили приречье. Горьковчане отлично спланировали свой любимый Откос и спустили к Волге небывалую парадную лестницу.
Все это было сделано еще до прихода волжских морей. Моря подхлестнули замешкавшихся. Кинешма засыпала овраг, безобразивший ее бульвар, так поэтично связанный народной молвой с историей создания "Бесприданницы", Саратов начал создавать многоярусную набережную. И вот тут-то Куйбышев перещеголял соседей. За каймой песчаных пляжей поднялась стена уральского гранита. Над ней не просто бульвар, но бульвар-парк многолетних лип, берез, елей, лиственниц. И как естественно сливается он с бывшим Струковским садом!
Набережная неотразимо влечет вечером знойного летнего дня. На пляжах в эти часы иногда больше людей, чем днем; сидят семьями на песке, жуют бутерброды, вареные яйца, потягивают пивко — конечно же, знаменитое жигулевское, несравненное жигулевское, которое варит на девяностолетием куйбышевском заводе восьмидесятилетний старейшина наших пивоваров, Герой Социалистического Труда Александр Николаевич Касьянов.
В придачу к набережной построил город Куйбышев новый порт. Построил подальше от центра, поскольку шеренги кранов безусловно наполняют сердца речников гордостью за высокий уровень механизации, но плохо вяжутся с общим праздничным фасадом городов, повернутым к Волге. Кроме того, современный порт с подъездными путями, могучими машинами, с причалами, способными принять сразу целый флот, требует такого жизненного пространства, какого давно уже не осталось в приречной части больших городов.
И еще одно свидетельство изменившихся отношений города и Волги — золотые буквы вывески "Волготанкер".
С тех пор как в прошлом веке по Волге пошла нефть, ее перевозки вершила Астрахань. На астраханском рейде груз из Баку перекачивали в речные баржи, нефтевозы тянули их вверх по реке. И перед войной, и во время войны штаб волжского нефтеналивного флота, пароходство "Волготанкер", находилось в Астрахани.
Но вот из скважин "Второго Баку" хлынул поток своей, волжской нефти. Впервые караваны наливных барж пошли не только вверх, но и вниз по реке. Волжской нефти становилось все больше. Татария, где первый действительно мощный фонтан ударил из скважины лишь в 1946 году, быстро вышла по добыче на первое место в стране.
И "Волготанкер" перебрался на Среднюю Волгу, Куйбышев стал резиденцией крупнейшего в мире пароходства, занятого речными перевозками нефти. У него свой мощный флот. У него танкеры, идущие из реки в моря. Без перегрузки они доставляют нефть, бензин, керосин, мазут волжских промыслов в наши и зарубежные морские порты.
Но довольно о речных делах. Не Волгой одной жив Куйбышев. Город-миллионер, естественно, в бурной стройке. Давно уже не ведут здесь счет на дома. Вели на кварталы, на улицы. Теперь — на микрорайоны. Но какое там "микро", когда, скажем, в новых микрорайонах Куйбышева — девяти- и двенадцатиэтажные дома, большие кинотеатры, рынки, кафе; один "микро" получает высотное здание библиотеки и Дом искусств, временно размещает студентов молодого куйбышевского университета; другой будет иметь свой стадион. И жителей в каждом "микро" больше, чем в прежнем волжском городе не из главных, но и не из заштатных.
Старая Самара уложена теперь в черте всего двух городских районов. Остальные — новые. Два на севере — прирост в довоенные пятилетки. Два на востоке — это военные годы. Здесь широкие проспекты, деревья в парках, успевшие сомкнуть кроны. Район на юге — послевоенный. Микрорайоны на северо-востоке самые молодые, им всего три-четыре года.
Город многолик, сложен. Его новые улицы и проспекты — имени Юрия Гагарина, Победы, Металлургов — не похожи на главную в старой части улицу, носящую имя Куйбышева, где рядом с вещественными доказательствами ранних формалистических увлечений советских архитекторов сохранились здания, построенные самарскими купцами в стиле "подправленной" на свой манер греко-римской классики.
О старой Самаре написано не мало. Но как скупы дореволюционные авторы на похвалу расположению города, его нравам, его общественной жизни.
Тарасу Шевченко Самара решительно не понравилась: издали весьма и весьма не живописна, вблизи — ровный, гладкий, набеленный, нафабренный, до тошноты однообразный город. Поэт зашел в лучший трактир, но не мог там дождаться котлет. "Огромнейшая хлебная пристань на Волге, приволжский Новый Орлеан! И нет порядочного трактира. О, Русь!" — записал он в дневнике.
Охотно и часто цитируется самарский фельетон молодого Горького, на мой взгляд — не из лучших: "Смертный, входящий в Самару с надеждой в ней встретить культуру, вспять возвратися, зане город сей груб и убог. Ценят здесь только скотов, знают цену на сало и шкуру, но не умеют ценить к высшему в жизни дорог".
Имена авторитетны. Но у Шевченко — лишь беглая запись в дневнике, внутренне соотнесенная с ненавистным поэту представлением о городе, типичном для царствования "неудобозабываемого Николая Тормоза", Николая Первого. Отсюда, видимо, образ — нафабренный город.
Да и молодой Иегудиил Хламида вряд ли претендовал в обличающем нравы мещанско-купеческой Самары фельетоне на исчерпывающее обобщение. И вообще о своем тогдашнем настроении Горький говорил: "Я был недоволен губернатором, архиереем, городом, миром, самим собой и еще многими".
Я все это к тому, что одним городам повезло на ставшие крылатыми характеристики, другим — нет. И хотя характеристики крылаты, в них подчас много случайного. Как любим мы повторять: "В глушь, в Саратов". Уж раз сам Грибоедов… Но позвольте, почему Грибоедов? Фамусов! "В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!" То есть по смыслу скорее в глухую деревню под Саратов, в Саратовскую губернию. А мы твердим: в прошлом Саратов был синонимом провинциальной глуши.
Уже широкая популярность фельетонов Горького в Самаре доказывала, что в городе не только "ценят скотов". Здесь была одна из лучших в стране публичных библиотек, театр, два концертных зала, печаталось несколько газет, были интеллигентные семьи, где собирались литераторы и актеры, были взлеты патриотического подъема — ведь отправила же Самара одной из первых в России отряд добровольцев на помощь балканским славянам, а посланное самарцами ополченческое знамя стало болгарской национальной святыней. И, наконец, во времена Иегудиила Хламиды, кроме бросающейся в глаза нечистой жизни хлебных воротил, скотопромышленников, пароходчиков, кипела в Самаре жизнь подпольная, были конспиративные квартиры, собрания кружков — все то, что делало поволжский город сначала крупным центром народничества, а затем одним из штабов марксизма в русской провинции.