В этой хронике нет ничего, поражающего воображение. Но вспомним, с чего приходилось начинать. Ленинский кооперативный план показал крестьянам десятков тысяч деревень путь, который позволил им с честью преодолеть испытания войны, выстоять в годы самых тяжелых засух, не менее жестоких, нежели засуха трагического 1921 года.
И в Куйбышеве, и в Саратове, и в Волгограде я видел одну и ту же схему.
Это схема орошения Поволжья. Она вобрала в себя многое. Может быть, эпиграфом к ней следовало бы взять отрывок из "Что делать?", где Чернышевский рисует картины будущего:
"Бесплодная пустыня превратилась в плодороднейшую землю… У них так много таких сильных машин, — возили глину, она связывала песок, проводили каналы, устраивали орошение, явилась зелень, явилось и больше влаги в воздухе…"
Чернышевский размышлял о будущем не за письменным столом, не у окна в родном саратовском доме, откуда видна была Волга и Заволжье. Эти строки написаны в каземате Петропавловской крепости при тусклом свете, падающем через железную решетку тюремного оконца.
Он хорошо знал родной край. "Хлеба, только не такие, как у нас", не тощие высохшие колосья, а густые, изобильные, виднелись ему именно на орошенной земле.
Огромные оросительные работы, о которых теперь так много говорят на Волге, захватывают все Заволжье от Куйбышева до Волгограда. На схеме линии каналов уходят далеко в глубь степей к реке Урал. Под Волгоградом и к югу от него основные районы орошения — на правом берегу Волги, в Сарпинской низменности, в степях Калмыкии, в Волго-Донском междуречье.
Эти работы дороги и трудоемки. Но они государственно необходимы. Их давно ждали земледельцы.
Число засушливых лет в Поволжье за последние десятилетия не уменьшилось в сравнении с теми временами, когда Лев Толстой ходил по Гавриловке из хаты в хату.
В Заволжье засуха наведывается каждый третий год!
1968 год был сносным. На заволжских полях гектар дал около двадцати центнеров зерна. 1969-й выдался засушливым — и сразу урожаи упали почти вчетверо.
За десятилетие Среднее и Нижнее Поволжье из-за засух и суховеев не добрали от двадцати трех до двадцати семи миллионов тонн зерна.
Поволжье будет нести потери до тех пор, пока мы не приведем в эти края, не поднимем на заволжские возвышенности большую воду. Именно большую! Уже и сейчас сделано не мало. Скажем, куйбышевцы орошают тридцать тысяч гектаров. Но земель, пригодных для орошения, по области примерно в двадцать пять раз больше.
А каждый орошенный гектар даже в благоприятном для посевов 1970 году дал по Заволжью столько же зерна, сколько три, а то и четыре не орошенных.
Нынешним работам придан масштаб и размах завтрашнего дня. У них качественно новая опора — волжские моря плюс волжская энергетика. Одна из сегодняшних строящихся крупных оросительных систем подключена к комплексу Жигулевск — Тольятти: воду Куйбышевского моря в ее артерии гонят электрические насосные станции. Куйбышевский оросительно-обводнительный канал с семью насосными станциями почти на триста километров уйдет в степи от Саратовского моря. Он должен застраховать от засухи около сотни тысяч гектаров. Крупные оросительные системы строятся в Саратовской и Волгоградской областях, в Калмыкии, под Астраханью.
Это системы семидесятых годов. Одна за другой их первые очереди принимают воду. В 1975 году с опорой на моря матушки Волги, на энергию ее гидростанций, от губительных капризов природы будут защищены первые пятьсот-шестьсот тысяч гектаров поволжских земель.
Первые из восьми миллионов, предусмотренных той схемой орошения Поволжья, которую с гордостью показывают сегодня и в Куйбышеве, и в Саратове, и в Волгограде, и в Астрахани и которая изображена на памятной стеле, поставленной там, откуда уходит в степь трасса Куйбышевского канала.
За долгие годы работы на Волге видел я много портов как старых, так и новых, сооруженных на сухом месте к приходу волжских морей. И как должное записал, что там, где теперь в Саратове порт, недавно было болото. Его осушили, намыв землесосами песок, и все получилось в лучшем виде.
Эту обычную историю рассказал мне заместитель начальника порта Виктор Михайлович Кряков, мужчина богатырского сложения. От него, как от многих сильных, крупных людей, веяло добродушием и благожелательностью.
В управлении порта Виктор Михайлович открывал поочередно все двери, здоровался, оборачивался ко мне:
— А вот здесь у нас бухгалтерия. На этой машине зарплату подсчитываем. А здесь радиостанция. Нет, вы посмотрите, какая аппаратура! Можем хоть с Северным полюсом связаться. Ведь правда, можем?
Дежурный подтвердил, добавив, что пока практической надобности в этом нет.
Мы ходили по порту, заглядывали во все уголки, и всюду Виктор Михайлович находил какой-либо повод порадоваться. Он не хвастал, пожалуй, даже не гордился, а именно радовался. Радовался подтянутости дежурного диспетчера, цветам в комнате, хорошим новым машинам. Так было весь день. Он не скрывал недостатки, говорил о плохом, говорил дельно, с горечью, с болью. Но снова расплывался в улыбке, когда можно было рассказать о хороших работниках. Я люблю людей, умеющих радоваться. Унылые хмурики, по-моему, едва ли могут воодушевить тех, кто трудится рядом с ними.
— Зачистные лопаты, — показывал Виктор Михайлович, — наши ребята сделали, золотые руки. Подхватывает такую кран — и с причала опускает прямо в трюм.
К тракторам "Беларусь" портовики прикрепили металлические пластины. Механические дворники быстро очищают от сора трюмы разгрузившихся кораблей. Прежде это делали метлой и лопатой. Но на нынешние суда пришлось бы посылать дворницкие артели!
— Догадываетесь? — тянул меня Виктор Михайлович. — Неужто нет? А ведь по вашей части! Для рулонов бумаги. Раньше их катали, пачкали, рвали. Теперь нежненько так берем рулон этими вот захватами, приподнимаем и везем на склад. А вот горе наше…
Это он о горах ракушечника, загромоздивших причал. Камень привезли еще в прошлом году. Надо перегрузить в вагоны, отправить на стройки. Но железная дорога никак не выкроит порожняк. Ракушечник дождался новой навигации. И так ведь не только в Саратове. "Выдь на Волгу, чей стон раздается над великой русской рекой?" Стенания портовиков: вагоны, дайте вагоны!
Саратовскому порту еще полбеды, он создан на "бросовом" месте, задуман с заглядом, построен с размахом. А там, где тесно, где грузовые участки все еще зажаты городскими кварталами?
— Понтон грузов большой скорости. Он у нас с хитростью. У него балластирующее устройство. Может подниматься и опускаться, приноравливаясь к кораблю. И вон те стропы — тоже с хитростью, Наши товарищи придумали. Я ж говорю: головы!
Кран выгружал контейнеры. Обычно это делалось так: в трюме зацепляли крюки по углам контейнера, кран поднимал его, переносил, ставил, крановщик ослаблял стропы, грузчик отцеплял их, кран тянул стрелу за следующим. А тут — "хитрость": крановщик, поставив контейнер, резко встряхивает особым устройством стропы — и крючья отцепляются сами, без помощи человека. Контейнеров — десятки тысяч, прикиньте общую экономию времени и сил: вместо двух грузчиков — один, вместо двух ручных операций — одна: подцепляй знай…
— В галстуке, — подталкивает меня Виктор Михайлович. — Бригадир грузчиков — и галстук. А?
Он ведет меня к торцевальной машине, заменяющей уже не одного грузчика, а бригаду. Бревна надо укладывать на платформы ровно, так, чтобы ни одно не выступало. С этим изрядно мучились, иногда даже отпиливали высунувшиеся концы. Машина же с двух сторон сжимает пучок бревен, выравнивает торцы, и крану остается только перенести ношу.
— Я на реке полтора десятка лет, здесь — с шестидесятого. Давно ли, кажется? Ой, господи, какие тогда дебаркадеры были по пристаням — избушки, только что не на курьих ножках, на понтонах. А портовый флот? "Нептун" был, колеса вертит, сам ни с места. Или "Джамбул", считался пассажирским, скорость тринадцать километров в час. На острова по воскресеньям народ возили в баржах. Вставали, бывало, в четыре утра, чтобы хоть как-то в человеческий вид их привести. Баржи деревянные, таких теперь нет вовсе, последнюю продали колхозу: разобрал, построил конюшню. А возьмите портовую механизацию. Прежде подходит большая баржа — беда, разгружать нечем, грузчиков не хватает, плати штраф. Теперь, напротив, маленькими не довольны, вон сколько у нас кранов, только давай работу.
Кранов и верно много. Разных конструкций, разной мощности. Самый сильный легко выдергивает из воды, поднимает и ставит на причал для ремонта или осмотра не только "Ракету", "Метеор" или катер пригородного сообщения, но и небольшой буксирный теплоход. А для погрузки песка саратовцы приспособили вместо кранов землесосы: перегоняют его по трубам, вода стекает прочь. Гораздо быстрее, и песок попутно промывается, можно прямо на бетонный завод. А песок всем нужен, Волга строит много.
— На гравий спрос еще больше, — добавляет Виктор Михайлович. — Страшное дело! Распределяют строго, из-за нарядов бой идет.
В порту чисто, как на улице после утренней уборки. Заглянули в склады. Там тоже чистота и порядок отменные: если ящики — один к одному ровными штабелями, каждая партия груза отдельно, каждую можно выдать получателю, ничего не переставляя, не перекладывая.
— Что у нас сегодня? — спрашивает Виктор Михайлович явно специально для меня: он-то знает и без вопроса.
— Ткань, гвозди, консервы, автопокрышки, валенки, — перечисляют ему в ответ. — Еще дрели, зуборезные станки.
— Наши, саратовские?
— А какие же?
Виктор Михайлович победоносно взглядывает на меня.
— В ящиках — обувь? Чья?
— Саратовская. Отгружаем в Куйбышев.
— Что пришло?
— Запасные части. Трикотаж из Ахмата. Еще музыка какая-то.
"Музыка" — в больших ящиках. По форме похоже на арфы.
У меня уже ноги гудят, а Виктор Михайлович боится, что останется незамеченным что-либо интересное, достойное внимания. Он предлагает побывать на теплоходе — плавучем универмаге, посмотреть, как работают в плесе портовые плавучие краны ("ведь у нас в ведении четыреста километров Волги, все мелкие пристани обслуживаем"), поближе ознакомиться с тем, как порт готовится перевозить хлеб нового урожая. И уже под вечер, когда пора прощаться, спрашиваю Виктора Михайловича, какого он роду-племени.