К городу то и дело подходят теплоходы. У причалов тесно. Высадив пассажиров, корабли бросают якорь на рейде и ждут там.
Большая группа поднимается по широкой лестнице с набережной к аллее Героев. Венок — "от уральских туристов и команды теплохода "А. Фадеев". С алыми гвоздиками в руках идут к Вечному огню. Идут медленно, торжественно. Впереди ветераны, грудь в орденских планках. Вчера они терялись в суматохе судовой туристской жизни, где всегда верховодит племя молодое. Сегодня эти люди на две головы выше самых бойких; притихшие судовые "заводилы" идут в хвосте колонны.
У Вечного гоня на посту № 1 — пионеры с автоматами бойцов Сталинградской битвы.
Уходят уральцы, приходят новые группы и одиночки. Сменяется караул на посту № 1: долговязый разводящий с аксельбантом, двое часовых. Один, увы, мало вырос, другой толстоват для пионерского возраста. Идут, стараясь отбивать шаг, однако к строевой службе оба пока не очень приспособлены. Их вид был бы комичен, если бы они шли куда-нибудь в другое место. Но они идут на пост № 1. И никто не улыбается.
Тихая музыка льется из камня. Камень скорбит, и воздух колышет пламя.
Люди, застигнутые музыкой, вытягиваются, застыв почти как часовые. Плачут. Не только те, кто в годах. Плачут молодые, войны не помнящие. Или помнящие ее смутно.
Текут слезы, некрасиво краснеют носы, плывет тушь ресниц. Здесь это все равно.
Последние такты музыки. Пошли, заговорили. Кто-то достал из сумочки зеркало: жизнь идет.
Но минуты светлой скорби запали в память. Они будут оживать при словах "Сталинград", "Волгоград".
Волга несет воды вдоль парадной набережной города. Красивая, работящая Волга с парусами яхт, трехпалубными лайнерами, сумасшедшими росчерками лодок, гонимых сверхмощными моторами. А еще одна Волга — в городском Музее обороны.
Там шашки Ворошилова, Буденного и других героев борьбы за Царицын в годы гражданской войны, бинокли, лупы, пистолеты, простреленные шинели героев Сталинградской битвы, сваленные в кучу знамена плененных в Сталинграде гитлеровских частей, ножницы и лента, попавшие сюда на другой день после открытия Волго-Дона, лента, разрезанная при пуске Волжской гидростанции имени XXII съезда КПСС, факел, от которого был зажжен Вечный огонь на площади Павших борцов и на Мамаевом кургане.
В музее — дыхание сражавшейся Волги.
Большая картина. Не ясно, день или ночь: город горит, может быть, густой дым скрывает солнце или, напротив, пламя освещает клубы дыма в ночном небе. Волгу пересекают три судна. Они отбиваются от самолетов. На переднем плане — речник, суровые лица солдат с бликами пламени; кто нервно затягивается самокруткой, кто молча смотрит на пылающий город.
Тут же, в музее, продырявленная осколками бортовая дверца парохода "Гаситель", работавшего на сталинградских переправах, судовой фонарь, поврежденный взрывной волной, модели превращенных в канонерские лодки волжских судов, портреты героев-капитанов.
Волга воевала и за Царицын. Посередине зала — пушка, поднятая с затонувшего в 1919 году волжского парохода "Советский", который подорвался на мине во время боя с белогвардейцами. В одной из витрин потрепанный белый флажок на деревянной палочке. Такими делали "отмашку", показывали, в какую сторону удобнее расходиться со встречным судном.
Флажок принадлежал когда-то волжскому баркасу со смешным щенячьим именем "Бобик". Выцветшее удостоверение свидетельствовало, что капитан "Бобика" Колшенский П. И. при наступлении белых на Царицын показал себя опытным командиром, преданным Советской власти.
За Волгой, в Краснослободске, несколько лет назад я разыскал домик в три оконца. Павел Иванович Колшенский оказался бодрым сухощавым стариком с голубыми детскими глазами. У него была поговорка: "В шубе палка". Рассказывая, он время от времени доставал коробочку с нюхательным табаком.
— Сейчас мало кто нюхает. А ведь на ночной вахте это первейшее дело: как в сон поклонит, так сейчас возьмешь понюшку, начихаешься до слез — сна-то как и не бывало. Сколько ночей не спал — сосчитай-ка! И столько же табак нюхаю. А если бы курил — давно бы, конечно, помер.
Ну, дело обычное, начал я с матроса, а потом уже хозяин назначил меня капитаном на маленькую посудину. "Генерал Цеймерн" называлась — черт ее знает, что это был за генерал! А тут революция, царя — по шапке. Думаю: людям будет в шубе палка и мне — в шубе палка, людям будет хорошо — и мне хорошо. Стал ходить на митинги, слушать, что к чему. Однажды зовут меня в Совет. Надо, говорят, забрать флот у буржуев. Дали мне револьвер, еще трое со мной пошли. Приходим к моему хозяину, поздоровались, так и так, гражданин Кусакин, отдайте, будьте любезны, честью просим, закон такой вышел. А Кусакин аж побелел: "На благодетеля своего руку поднял? С большевиками сдружился? Смотри, Пашка, не пойдет впрок чужое добро!"
Пошли к другому, к Хряеву — пароходчику. Тот ка-а-к рявкнет: "Ах вы, голь перекатная! Вон отсюда! Шкуру спущу!"
Ну, оробели мы… Докладываем в Совете. Там головой покачали, дали нам моряка. Пошли опять. Моряк — наган из кобуры и вежливенько так Хряеву: "А ну, папаша…"
Так и стали сами хозяевами. Это дело было в феврале восемнадцатого года. А летом того же года сами знаете, что началось, в шубе палка…
Поставили нас на переправу — снаряды возить через Волгу. Шесть катеров работало.
Я на переправе крутился до самого ледостава. А после того завел суденышко в затон и пошел воевать с беляками на суше.
На другую весну дали мне "Бобика". Ничего баркас, подходящий, тридцать сил машина. Броню сделали из железных листов. Но, должен сказать, пули ее пробивали запросто. Под пули-то мы частенько попадали. А раз и бомбу на нас сверху бросил антихрист какой-то. Подобрали мы осколки: бомба круглая, репчатая, английская.
Как я работал в Царицыне на переправах — сами знаете, ведь по бумажке из музея меня разыскали. Там сказано. А напоследок изловили мы атамана Микишку. Был такой кулак, а при нем шесть сынов и пятеро зятьев, да еще всякого сброда человек полсотни. Ну и грабили по селам. Знамя у Микишки было, знакомая попадья шелком вышила: "Долой кадеты, долой советы, да здравствует Микишкин отряд". Пошли мы с канонерской лодкой "Карл Маркс", захватили весь Микишкин отряд и вывели его в расход. Расстреляли, значит.
А после стал я плавать уже на мирных переправах. И плавал так до сорок второго года.
А в сорок втором на своем "Тринадцатом" стал ходить, как все — под бомбами, значит. Ну, тут, в шубе палка, в нас мина попала, мы как раз последний ночной рейс делали, светало уже, он и накрыл. Потонул мой "Тринадцатый", я выплыл кое-как, мне ведь уже и тогда недолго было до пенсии… Ну, выплыл, отдышался, дали мне "Капитана Иванищева". Опять от берега к берегу, когда с людьми, когда с боеприпасами. Только он, вражина, и это мое судно потопил. У самого берега, в воду лезть не пришлось… Мне говорят: "На вас, папаша, флоту не напасешься". Однако дали "Громо-бой". На нем и капитанил до ледостава, а там и немцев в мешке заперли, пришел им в Сталинграде капут. После подсчитали, что "Надежный", да "Абхазец", да еще "Дубовка" и мой "Капитан Иванищев" для Шестьдесят второй армии больше всех перевезли. Ну, нам, конечно, всем ордена, медали…
Наверное, можно пойти по следам любого экспоната Музея обороны — и это будет началом повести о подвигах.
Музей обороны не единственный в городе. Есть еще несколько, и об одном из них, находящемся в стороне от установившегося маршрута знакомства с городом, мне и хочется рассказать.
"Красный Октябрь" — это прежде всего сталь. Высококачественная сталь различных марок. Создание новых марок стали, обладающих теми свойствами, какие нужны заводам-потребителям.
Построило завод в конце прошлого века общество "Урал — Волга", правление которого находилось… в Париже: французский капитал искал в России дешевые рабочие руки и выгодные рынки сбыта.
Завод назывался "Дюмо". Возле него было три поселка: "Большая Франция", "Малая Франция" и "Русская деревня". В первых двух жили французы, служащие и технический персонал. "Русская деревня" для рабочего люда представляла хаос мазанок, бараков, землянок и похожих на кирпичные сараи общежитий, разгороженных на едва заметные в полутьме клетушки.
В 1918 году сталевары завода "Дюмо" дрались за Царицын, построили бронепоезд "Тов. Ленин". Затем завод, который стал называться "Красным Октябрем", полностью перестроили.
В 1942 году через "Красный Октябрь" прошла линия фронта. Здесь держали оборону войска 62-й армии и отряды народного ополчения краснооктябрьцев, где сражалась первая в стране женщина-сталевар Ольга Ковалева.
После битвы от завода осталась земля, изрытая воронками, заваленная битым кирпичом. Это "хозяйство" 2 февраля 1943 года генерал Гурьев торжественно передал директору Матевосяну: участок фронта должен был снова превратиться в завод. Передача запечатлена на снимке. Генерал жмет руку худощавому черноволосому штатскому в полушубке и валенках, который в другой руке держит рукавицы сталевара. Рядом — начальник политотдела дивизии Дубровский.
Свыше четверти века спустя в зале, где висит эта фотография, встретились два грузных седых человека, протянули друг другу руки, слезы побежали по щекам. И весь зал плакал, зал, где собрались ветераны, защищавшие завод. А Матевосян, с войны оставшийся директором завода, и бывший начподив Дубровский (генерал Гурьев не дожил до встречи) все трясли руки, сцепленные в пожатье до белизны в суставах.
Встреча эта произошла в заводском музее, первом в стране музее на общественных началах, существующем несколько лет. Там вся история завода.
Среди экспонатов — чугунный фонарный столб, массивный, литой, стоявший до войны в поселке. Его на высоте человеческого роста снес снаряд. Обломленный, он остался стоять и получил после этого еще более сотни пробоин и вмятин — вот они, посмотрите, потрогайте, ощутите плотность огня.
Здесь же и квадратный метр земли, вырезанный после боев прямо на заводской территории. Это железная земля, которую защищали стальные люди, спекшаяся бурая почва, мертвая, похожая на шлак, с оплавленными патронами и ржавыми осколками.