Ладно, думаю, надо диспетчера искать: каков нам приказ будет? А тут как из-под земли военный комендант:
— Сейчас же на переправу Шестьдесят второй армии!
Пришли мы туда вторыми, до нас старался "Перекат", колесный пароход. Между прочим, утонул мой "Абхазец" тоже вторым, только от зада. Предпоследним. Дольше других держался. И вот что скажи: сейчас огни сигнальные, приборы, а без аварий дело все же не обходится. А ведь тогда и тьма, и бомбы, и немец охальничает, кричит по радио "рус буль-буль" — а ходили, как часы. Конечно, если прямое попадание — это уж другое дело. И тут тебе скажу: гибли больше с непривычки к бою. Если угадаешь в налет или в обстрел на стоянке, то команда норовит в укрытие. Я сначала тоже так, потом вижу — нет, не дело! Первый снаряд недолет, второй — перелет, а третий… И стал маневрировать. Отойду от берега, туда-сюда, то малый, то полный. Важно, чтобы не на одном месте. И кочегары приладились дым густой во всю трубу давать, будто горим уже. Так и действовали. А других, бывало, немец топил в первые же сутки.
У нас на переправе военный комендант был, Язиев — лейтенант. Вызывает раз: "Слушай, Хлынин, снаряды во как нужны. И мигом! Давай не на барже, а прямо на "Абхазце".
Обычно мы баржонку за собой водили, а тут — на палубу. Хорошо, говорю коменданту, вели класть в один ряд. Потом думаю: не ладно поступил, какая разница, сто снарядов взорвутся или пятьсот? Вернулся: извини, говорю, пусть кладут в пять рядов. А Язиев этот: "Хо-хо! Правильно, капитан!" Хороший человек был, мина его потом накрыла…
Сколько рейсов сделали? Кто тогда считал? Зачем? Сколько чего перевезли — это комендант учитывал. А рейсы…
Ну, снесло у нас мачту, потом трубу изрешетило, дым из дыр хлещет, в тюках с шерстью, которыми мы рубку забронировали, осколков, как на собаке репьев. Раз мина попала в бухту троса — в клочья разнесла, рулевого изранила. И еще был случай: осколком трос перебило, на котором мы баржу водили. Понесло ее к немцам. Не дело получается, без баржи — не работа. Надо ловить. Говорю: "Ну, ребята…" А он, немец, не стреляет, ждет, когда мы ближе подойдем и будем с баржой возиться. Мы на тросе петлю сделали, только накинуть. Подходим, а он тут и начал! Да ему пристреляться не дали, рванули с баржой под самый яр, так и ушли.
Под конец работали только по ночам. Раз в темноте взяли баржу на буксир, а "он" — беглый огонь. Пробил борт барже, у самой ватерлинии дыру сделал, только снаряд почему-то не разорвался. В барже товар наинужнейший — бутылки с противотанковой жидкостью, снаряды. "Иван, — говорю рулевому, — утонет баржа-то, давай это дело аннулируем". Мигом сколотили щиток, обернули шинелью, да на пробоину и прибили. А снаряд внутри так и сидел. Ничего, довели баржу, хотя всякое могло быть.
А утонули мы вскорости после того, как Язиева миной убило. Очень к тому времени немец озлился на Волгу, видя, что фронт она, матушка, крепенько поддерживает. Ну и стал за каждым суденышком охотиться. Нас покосили на стоянке: почти сразу три попадания, в корму, в машинное отделение, в левый борт. Мы и затонули.
Ну что еще рассказать? Все не перескажешь. Многое было. Сначала страшно, потом привыкли. Верно, там было понапряженнее, чем сейчас. Но так, чтобы совсем спокойно, на реке никогда не бывает. Видишь, под бомбами уцелел, а тут током чуть не прикончило, в больницу попал.
На Краснопитерской улице, идущей вдоль Волги, в доме № 29 — булочная. Объявление: "Открыта с 7 до 20, перерыв с 13.30 до 14.30". Это слева от двери. А справа мемориальная доска: "В период Великой Сталинградской битвы 1942–1943 гг. здесь находился участок Центральной переправы. Сюда героические речники и моряки Волжской флотилии доставляли с левого берега пополнение и военные грузы в осажденный Сталинград".
Тут не видно экскурсантов. Высоких гостей сюда не возят. Это, в общем, обычный уголок города. Берег высок, но к Волге спускается полого, поднимать грузы было удобно, если, конечно, не принимать во внимание обстрелы и бомбежки.
Но, может, линия обороны была отсюда не близко?
В квартале на Краснопитерской всего три дома. На одном углу булочная, на другом мелкооптовая база по снабжению предприятий бытового обслуживания, а также заочный экономический техникум. Прямо против их дверей — танковая башня на постаменте: "Здесь начинался передний край обороны 13-й Гвардейской стрелковой дивизии генерала Родимцева".
Центральная боевая переправа была у самого переднего края.
Сегодня здесь же главная рабочая переправа Волгограда. В летнюю пору к постоянным пассажирам прибавляются "сезонники", едущие на зеленый остров Крит и вообще в заречье. А зимой — только постоянные.
Зимой? Что поделаешь, в Волгограде пока нет моста. Есть плотина гидростанции, вполне заменяющая мост, но это на городской окраине, Краснослободск же — против центра города.
Летом на переправе благодать, а не работа. Особенно если должность легкая — скажем, билетный контролер.
Анна Акимовна Лухоманова на этой должности дослужилась до пенсии.
Она в ватнике, в платке, из-под которого выбиваются черные волосы. Глаза живые, со смешинкой. Разговаривая, доверительно касается то руки, то плеча собеседника. При этом обычного дела не прерывает.
— У Хлынина на "Абхазце"? Как говорите: Ягупова? Мария? Так вы у самого Хлынина поспрашивайте. В отъезде? Вроде бы я его позавчера видела. Гражданин, а ваш где же билет? Ягупову что-то не знаю, в войну у Хлынина работала Фирсова Раиса, еще Наташа… Вот не помню Наташину фамилию, убей бог! Следующий, гражданин, через двадцать минут. Да, "Совет" пойдет. Ведь с тех пор сколько лет прошло… Минуточку!
Она берется за тяжелый поворотный трап, задвигает перекладину. Матрос отдает конец:
— Поехали!
Это капитану. Теплоход трогается. И в ту же секунду не мальчишка, не девчонка, а грузная тетка преклонных лет бросается к перекладине.
— Куда? Жизнь надоела?!
Анна Акимовна пытается остановить тетку. Но та, с силой оттолкнув контролера, плюхается на палубу теплохода. Успела!
Один теплоход отвалил, другой уже на подходе, но пока у контролера и матроса две-три минуты свободных.
Матрос вовсе не бравый малый в бескозырке, а худенькая и не молодая женщина.
— Маруся, — обращается к ней контролер, — вот этот товарищ Ягуповой интересуется, не слыхала, часом, в сорок втором? На "Абхазце" она будто служила у Хлынина?
— Нет, не припомню. А как ту звали, черненькую, это когда мы с детьми у яра в воду прыгали?
— С детьми в воду? — переспрашиваю я.
— Так ведь мы с детьми плавали, оставить не на кого, а "он" навалился, самолетов шесть…
Опять подходит теплоход. Матрос принимает конец, контролер наводит трап. Это не просто, надо положить точно, устойчиво. Пока пассажиры выходят, у контролера свободная минута.
— А вы про Цыгалева не слыхали? — продолжает Анна Акимовна. — Это мой дядя, Цыгалев, он тоже в сорок втором на переправе работал. Вон березка, видите, других поболе? Так его там и зарыло. В том самом месте. Его и еще троих ребят и полковника. После войны отрыли, перенесли на кладбище. Фугаска туда попала. И мне бы не говорить теперь с вами, да как раз в тот день я за реку к своим на денек наладилась. Он, дядя-то, меня все отговаривал: "Не езди, видишь, что на Волге, убьют, утопят". А судьба, значит, выпала не мне, ему… Я переправилась на Крит, вижу, наших там уже нет, возвращаюсь к переправе, мне кричат: "Слышь, твоего дядю Ваню убило, прямое попадание". Мне, значит, не судьба. Я на лодке с Крита к Красной Слободе, может, думаю, наши там где поховались. Весел не было, гребла доской какой-то. А в Слободе говорят — народ в лес подался. Опять гребу, а "он" — бжж… бжж… Так и свищет вокруг, так и свищет. Собачонка со мной из Слободы увязалась. Уже на берегу ка-а-к жахнет! Колька, был у меня парень знакомый, кричит: "Нюся, Нюся, ты живая?" А меня только песком засыпало, и то не всю. Собачонке, верно, лапу повредило, я ее косынкой перевязала, голубая у меня косынка была, шелковая…
Высадка закончилась, опять подвалил народ. Контролер и матрос — в два голоса:
— Билеты! А у вас?
И, черт возьми, чуть ли не каждый десятый чувствует себя оскорбленным этим вопросом. Парень со смазливым лицом кривит губы, проходит мимо.
— Предъявите!
— Что предъявлять-то?
— Чего, чего! Билет!
— A-а! Билет! Так бы и сказали. Наставили вас тут, дармоедок.
Отваливает "СТ-244", но тотчас швартуется "Совет". И все начинается сначала: трап убирается, швартовы отдаются, швартовы принимаются, трап наводится.
— Двенадцать часов, как на качелях, — улыбается матрос.
Я знаю теперь, что матроса зовут Марией Яковлевной Черновой, на реке она тоже с военных лет. Это летом она матрос, а зимой матрос-кочегар: совмещение профессий. Зимой, правда, судов на переправе меньше, но все же бывает так: за котлом смотреть надо, шуровать надо, а судно как раз подваливает к дебаркадеру.
Зимой дебаркадер нужен прочный, железобетонный. Он не стоит на одном месте, его приходится переставлять, когда сильно забивает льдом. А забивает иную зиму часто.
— Да вы об том начальника нашего спросите, Дулина Виктора Степаныча.
— Ну, начальник… Начальник, поди, все больше в кабинете.
— Это чей начальник в кабинете?! — изумляется Анна Акимовна. — Наш-то? На переправе? Да вы что! Наш начальник — грузчик, а не начальник. Он, бедняга, частенько тут и ночует на дебаркадере, в конторке. У нас начальник с нами цинкачи тянет, цепи. Пиджак долой — и вкалывает.
Вечереет, сменяется матрос. Вахту от Черновой принимает Нина Овчинникова. Она помоложе товарок, но тоже со стажем — четырнадцатый год на переправе.
— С ней так было, — доверительно наклоняется ко мне Анна Акимовна. — Она, значит, на вахте, а пьяный куражится: "Прыгну в воду, спасать будешь?" И прыгнул. Она — за ним…
Пока я у переправы, каждое судно успело уже раза по два, по три обернуться между берегами. Подходит "СТ-250". Капитан, как видно давно приметивший, что какой-то человек мешает контролеру, окликает: