еди городских кварталов. К ней вела улица Фадеева с салоном для новобрачных и девятиэтажной гостиницей.
Город успел далеко шагнуть через канал, который прежде находился за его окраиной. Теперь я приехал сюда в электричке, и станция Заканальная была четырнадцатой от главного волгоградского вокзала. А за ней по другую сторону канала было еще тринадцать, и названия этих станций показывали, чем вызван рост города: Шпалопропитка, Подшипниковая, Синтетическая, Химкомбинат.
— Шагаем в ногу с Единой, — рассказывал Вартан Арсенович. — Когда нас строили, не было наших тезок "Волго-Донов", поднимающих пять тысяч тонн. Пришлось для них наращивать все ворота, приспосабливать механизмы.
"Единая" — это Единая воднотранспортная система европейской части страны: одинаковые габариты, одинаковые глубины магистральных водных путей, связывающих моря.
— Пассажир не должен у нас скучать, — продолжал начальник канала. — Часть судов проходит здесь ночью. Но мы подсвечиваем разными цветами арки, башни, зелень. Пассажир может убедиться и в полночь, что стены башен действительно отделаны искрящейся мраморной крошкой. Пусть не доспит немного, зато почувствуют красоту канала.
Поселки путейцев были скрыты в фруктовых садах. К ним примыкали садовые участки волгоградцев. Сады тянулись на десятки километров. Я спросил об урожаях.
— Приезжайте к осени, у нас по базарам на килограммы не считают, мера одна — ведро.
Вспомнилась фраза инженера во время рейса "Сергея Кирова": приняли степь, сдали канал. Но сдали в оправе той же трудной для жизни степи. И канал переделал ее. Он поделился с ней водой. Произошло известное человеку с глубокой древности чудо, творимое живой силой орошения.
Лишь красноватый холм глины, нагроможденный "большим шагающим", не сдался лесоводам. По-прежнему гол крутой его склон; но у подножья поднимались тополя, подальше виднелись домики садовых участков, по откосам канала кустилась трава. Вартан Арсенович припомнил, что семена засухоустойчивых трав и советы, как ухаживать за газонами в полупустыне, еще в первые годы жизни трассы прислал из Астрахани лесовод, умевший выращивать леса на барханах.
— У нас специальный катер поливает берега. Если год засушливый, посадки надо полить пять-шесть раз в лето. И все же есть участки, где деревья так и не могут ухватиться за землю. А вот в Мариновском и у Штепы…
Я слышал о Штепе еще на "Красном Октябре". На канале его поминают то и дело: "Здесь Варваровский совхоз, а это уже Штепа начинается"; "Вон у Штепы новый канал роют"; "Вы знаете, сколько Штепа городу овощей дает?" И Чмшкян тоже сказал: "Мы Штепе ежегодно сто миллионов кубов водички отваливаем".
Виктор Иванович Штепа — директор совхоза "Волго-Дон". Хозяйство выросло на воде канала. Сам Штепа — не агроном, а заводский механик, конструктор. В совхоз пришел с "Красного Октября".
"Волго-Дон", как говорится, "хозяйство у асфальта": от города близко, от начальства близко, делегацию принять удобно. Бывает, что в подобных хозяйствах показное начинает брать верх над показательным. "Вы обратите внимание, какую себе Штепа контору отгрохал", — не без ехидства посоветовал один из его соседей, к которому мы завернули на перепутье.
И верно: двухэтажное здание с большими окнами, просторные кабинеты, на дверях таблички: "Партбюро", "Директор", "Главный инженер", "Кабинет охраны труда", "Главный агроном", "Планово-экономический отдел" и даже, представьте, "Зал заседаний". А внизу, в маленьком вестибюле, стенды: "НОТ в совхозе", "Экономический экран", "Научно-техническое общество совхоза". Не показуха ли?
Но "Экономический экран" отражает новейшие показатели. Совхоз действительно осуществил научную организацию труда на ремонте, введя поточно-узлов ой метод и покончив с сезонностью. Последние годы здесь устойчиво получают 450 центнеров овощей с гектара, сохраняя первенство по Российской Федерации. Совхоз — главный зеленщик Волгограда, дает городу едва ли не сорок процентов овощей.
Хорош у Штепы поселок! Асфальт, аллеи-улицы. А кафе "Березка"! В районе, где я живу в Москве, несколько кафе, но ни одно не сравню с "Березкой". Здесь тоже стекло и пластмасса, ярко, солнечно расписанные стены, но еще к тому же и зелень. И, что не менее важно, не вычеркнута из меню уха, а щи, суп картофельный, жареное мясо, курица, молоко продаются по цене, о которой посетители московских кафе и не мечтают.
Виктор Иванович Штепа коренаст, русоволос. Белейшая сорочка, со вкусом подобранный галстук.
Хозяйство у него трудное, возле водораздела, на ветрах, на малоплодородных почвах. В пятидесятых годах спорили, рентабельно ли вообще орошать — солончаки да сусличьи норы. Ту землю, которую в иных местах считают бросовой, здесь возят для теплиц за пятнадцать километров.
С завода в сельское хозяйство Штепа попал, как у нас иногда говорят, в добровольно-принудительном порядке. ("Решайте, конечно, сами, но есть мнение…") Однако он не жалеет о повороте судьбы:
— В деревенской жизни так: большие проблемы, крупнейшие перспективы — и тут же бабка Дарья с обидами на тетку Марью. На заводе директор редко думает, каких врачей приглашать в больницу, где учителей подбирать для школы. А здесь — и это твое дело. Хлопотно, но интересно.
Парторг Данильчук говорит, что Штепа принес в совхоз заводской дух, конструкторскую мысль. Директор с этим не согласен: не он принес, это время такое, сельскохозяйственное производство многое берет от индустрии. Другие требования, другие люди. Как раньше было? Хорошо, если у бригадира овощеводов — семилетка. А теперь в совхозе есть бригадир с вузовским дипломом. Кто нынче будет мириться с совхозными бараками? Хорошо работают — должны жить в хороших, благоустроенных поселках, разве не так?
Я спросил, что строит совхоз сейчас.
— Ну, что? Дом культуры на пятьсот мест, бытовой комбинат, универмаг. Тут парнишка один, архитектор способный, чертежик набросал. Сами строим, сами проектируем. Еще коттеджи для специалистов. Центральное отопление, водопровод, замахиваемся на газ. Ну и рядом — гостиница. Школу еще будем строить.
— У вас же и так десятилетка.
— Мала. Дети подрастают. Совхозу образованные люди нужны, Парень из десятилетки за два года догоняет в деле тракториста с пятнадцатилетним стажем. Стараемся молодых приохотить к земле. У нас с жильем туго, но молодоженам — нате ключи! И все-таки многие уходят в город. Знаете почему? Отчасти из-за родителей. У тех старые представления: раз десятилетка — давай в институт. А ведь не всякий на это способен. Иной провалится, назад вернуться совестно, здесь же все друг друга знают. Ну, остается в городе, поступает на работу, женится, сам взрослеет. Он в полях вырос, а попал в химию. Там не везде озон, это известно. Приезжает: примите! Берем! И убеждается человек, что во многих смыслах здесь, в совхозе — как в городе, да плюс преимущества сельской жизни: воздух, огород, сад и вообще приволье.
Может быть, отчасти правы те, кто говорит, что Штепу кое в чем и заносит; наверное, можно было повременить с новой конторой, с универмагом. Но видно, не хочет Штепа откладывать на завтра благоустройство совхозной жизни, строит сразу добротно, красиво, с размахом.
— Помрем, все народу останется, — говорит он. — Надо какую-то борозду оставить.
И тотчас, видно, из опасения, что поймут его не так, заподозрят в позерстве, приглашает приехать "на помидоры":
— Чем другим хвалиться не буду, но помидоры у нас…
Поездку по каналу мы закончили на Цимлянском море. Паводок 1970 года был обильный, не то что некоторые предыдущие, когда море превратилось в "Цимлянское полусухое".
Ростры входного маяка чернели в вечернем небе. Высвеченная невидимыми прожекторами, вдали сияла арка над донским входом в канал. Большой теплоход показался из-за дальнего мыса. В вечернем воздухе было слышно гудение тракторных моторов и короткий сигнал судна, готового к шлюзованию.
По ту сторону нулевой горизонтали
Несхожие миры. — Современник мамонта. — Вододелитель, о котором мало знают. — Астрахань и Каир. — Поистине удивительный, баранец, Корабли-герои. — Дом на косе.
Еще на дальних подходах к Волгограду, возле устья реки Еруслан, Волга ныряет под нулевую горизонталь.
Дальше она течет ниже уровня Мирового океана, спускаясь к лежащему в исполинской глубокой впадине Каспию. До него еще около семисот километров, но левобережные сухие степи и полупустыни на всем этом пути уже ничего не могут дать Волге. Ни одного стоящего притока! И правобережье не расщедрилось. Волга платит здесь солнцу более щедрую дань, чем собирает сама, она не так полноводна, как сразу после встречи с Камой.
За Волгоградом начинается Волго-Ахтубинская пойма, одна из величайших речных долин планеты. Ахтуба, волжский рукав, почти полтысячи километров течет в стороне от основного русла, но не раздельно от него: протоки тут и там пересекают пойму. В паводок общая долина Волги и Ахтубы, полосой в десять, двадцать, даже сорок километров вклинивавшаяся в сухие степи и полупустыни, принимает колоссальные массы вод и удерживает их до середины лета.
Говорят, теперь в пойме "не то": вот раньше были разливы! Я видел их прежде, увидел вновь весной 1970 года. Нет, Волга еще может себя показать!
В полноводный год здесь безбрежье, безбрежье особенное, живое, меняющееся, в отличие от волжских морей, покойно и устойчиво лежащих в своих границах. Здесь вода — временная гостья лугов и рощ.
Пойма — это ил, принесенный рекой, рисовые плантации, сказочное плодородие, помидоры с кулак, капуста с голову при тяжелом тугом кочане, валы, защищающие от чрезмерных разливов, гул насосных станций, радуга у дождевалок, которым со середины лета поручена защита полей от суховеев.
Пристань Каменный Яр. Но где же камень? Дебаркадер у песчаного отмелого берега, опять-таки с полузатопленными деревьями, протоками, заболоченными лугами. Две цапли, синхронно взмахивая крыльями, тянут на лягушиное болото.