Поплыла в голове мелодия – рваная и гармоничная одновременно, болезненно красивая – как танец обкуренной балерины. И фоном: странный шелест. Умоляющий шепот, смысл которого ускользал, но был близок.
Марк кричал по рации, чтобы остановили работы и прислали учёных.
Вместо учёных прилетел хмурый сержант.
Прошло тридцать лет.
Я строил дальние станции и причалы; я мёрз на астероидах и чуть не сдох на Обероне. Дважды разводился, а не влюблялся ни разу.
Я искал, но не находил. Потому что искал не то.
И всегда в моей голове шелестела та мелодия, то невысказанное, но важное.
Когда увидел объявление о продаже на Ганимеде заброшенных корпусов – написал рапорт, забрал все сбережения и рванул первым же почтовиком.
Я опоздал. Участок уже купили.
Гнал глайдер, чтобы уговорить, уломать нового хозяина уступить мне этот кусок силиката с развалинами, под которыми – тайна.
Или – убить его.
Увидел фигуру, выскочил из машины.
– Слышь, Химик, бластер-то убери, – прозвучало в наушниках.
Марк ухмыльнулся и пошёл мне навстречу.
Веточка
Туман крался от озера. Охлаждал распаренную кожу и смешивался с потом.
Раиса приподнялась, упёрлась ладонями. Заревела утробно, как зверь.
Бредущий с верёвкой на шее Петя заметил:
– Вы, мадам, словно иерихонская труба, право слово.
Рая переждала схватку. Буркнула:
– Иди, висельник, не пялься.
Музыкант фыркнул. Полез на знакомую берёзу.
Женщина запрокинула лицо в серый небесный кисель, взвыла. Плод вылетел, плюхнулся в озёрную рябь.
Рая схватила скользкий синий канатик, потащила к себе. Из воды выскочили рыбьи челюсти, запоздало щёлкнули пустотой.
Роженица передохнула. Перегрызла белыми зубами пуповину. Уже без надрыва выдала послед, вырыла ногтями ямку, прикопала. Замотала младенца в оборванный заранее подол, понесла домой.
На крыльце сельсовета дремал председатель Кузьмич. Вздёрнулся, испуганно спросил:
– Что? Ревизия?
– Не, это я, – застенчиво ответила Рая.
– Опять? – Кузьмич осуждающе покачал головой, вытер натёкшую слюну, – чего нищету плодить?
Раиса рожала постоянно. От кого – непонятно. Мужиков в деревне – комар пописал, да и те неспособные. Народ шумел, искал виновника. Уж и Кузьмича свергали за грех, да вновь выбирали – больше некого. Привычно били кирзачами музыканта, рвали на полоски гармонь. Петя плакал светлыми дорожками слёз, брал верёвку, шёл вешаться. Повисев с недельку, возвращался – резал из липы ложки, чтобы играть. В другой раз мастерил из камыша дудочку или гитару из консервной банки и рыболовной лески. Упрямый, сволочь.
Ругались и на лешего, и на домовых. Разве что дурачка Николку не подозревали. Ему с коровами-то не справиться, не то, что с бабой. Убогий пялился на народ небесного цвета глазами, пускал пузыри – как такого бить?
Шептали по углам про Михаила, но в лицо боялись обвинять – чересчур богат. Морда, как медный таз, сияет. И работничков подобрал гладких, сытых, топоры за поясом. Не подступишься.
Столбы телеграфные давно сгнили, попадали. Дорога из райцентра лопухами поросла. Земля рожала всё хуже и, наконец, перестала совсем. Раины ублюдки ползали по деревне, отбирали у тощих крыс объедки и присматривались к коровьим лепёшкам.
Народ собрался перед сельсоветом, помирать красной смертью на миру. Председатель высморкался и заговорил прощальную речь.
Небо вдруг просыпалось манной: люди начали ловить ртом, отпихиваясь локтями. Ту, что не съели, затоптали. Хватило на день. Последний домовой ушёл в лес, унося охапкой полуживых крыс.
Небо снова распахнулось и уронило веточку вербы. Волшебную. За неё дрались в кровь, Михаил работников передушил да сам топор в спину словил. Музыкант, такое видя, заплакал, полез на осину – вешаться.
Николка посмотрел на рвущую друг друга зубами толпу. Поднял веточку из грязи, рукавом вытер. Взмахнул, гугукнул на птичьем своём языке.
Кузьмич стал пчелиной маткой – роем править. Михаил сделался золотым одуванчиком. Дурачок музыканту рояль подарил. А Раисе – таблетки противозачаточные.
Рая хмыкнула и пошла на берег озера.
Рожать.
Финик финик
Он был здоровенный, веснушчатый и белый. Белые щёгольские валенки в бурых пятнах питерского грязного снега; белый свитер с серыми оленями (или лосями?); белые ресницы хлопали над пустыми светло-голубыми, почти белыми зрачками.
Правильно предки называли их «чудь белоглазая». Лучше и не пометишь.
Чухонец опрокинул полстакана водки. Начал судорожно искать на ощупь чего-нибудь закусить, схватил со стойки перечницу. Куснул, скривился. Потом облизал, понюхал – и рухнул на затоптанный пол. По помещению пробежали волны лёгкого землетрясения, на секунду перекрыв грохот музыки и озадачив диджея.
Брюнетка обернулась на звук катастрофы. Сказала:
– Господи, опять. Ахти, бестолочь, поднимайся!
Парень в очках рассмеялся:
– Как у вас это смешно прозвучало. «Ах ти, бестолочь». Моя бабушка так говорила: «тютюнюшка», «тятя», «ах ти, ирод малолетний». Последнее – разумеется, про меня. Кстати, меня зовут Андрей.
Девушка окинула собеседника взглядом черешневых глаз. Хмыкнула.
Парень растерялся:
– Э-э-э. Вы не подумайте, я не хотел вас обидеть. Я бабушку очень любил.
Красотка улыбнулась:
– Ну, сразу видно, что ты больше по бабушкам. Этого субъекта зовут Ахти, я так и сказала. Потому что он – финик.
– Как, простите? – удивился Андрей.
– Ну, попробую тебе объяснить. В мире много разных стран. В России живут чеченцы, башкиры, молдаване, русские встречаются. В Англии – англичане. А в Финляндии – финики. Теперь понятно?
– А! – облегчённо кивнул парень, – то есть гость из страны тысячи озёр, прекрасной Суоми. Проще говоря – финн. Он – ваш парень?
Задавая вопрос, Андрей зачем-то сложил в кармане пальцы крестиком. Наверное, на удачу.
– Ещё чего, – фыркнула брюнетка, – я девушка свободная. Уже двое суток как. Ахти к нам приехал по обмену из Турку, из родственного вуза. Вот, сегодня моя очередь его прогуливать. Скорее бы уж отмучиться, а то он жрёт, как не в себя. Да, ты же представился. А я – Анастасия.
– О, какое прекрасное имя! На древнегреческом означает «возвращённая к жизни», «воскресшая»!
– Спасибо. А то двадцать лет уже с этим именем, типа не в курсе, – хмыкнула девица, – ты откуда такой взялся, ботаник? С какого факультета? Наверняка на бухучёте учишься, они там все такие, прибабахнутые.
– Нет, я вообще не из… Я университет заканчивал, – покраснел Андрей, – аспирантуру вот. Скоро. И вы почти угадали, только я не ботаник, а биолог. Ещё математик. Моя специализация – генетика. Точнее, математическая расшифровка и кодирование генома и…
– А, понятно, – перебила Настя, – подожди, проверю нашего интервента.
Подошла, носком сапожка постучала гостя северной столицы по уху.
– Ахти, ты ещё живой?
Прикорнувший было блондин всхрапнул, распахнул зеньки. Вылупился, протянул поросшую рыжим волосом ручищу к точёной ножке.
– Саираан хююва! Отсюта такой вит, Наастья, очень хорошо!
– Так, кончай пялиться, – разозлилась брюнетка, одёрнула коротенькую пародию на юбку, – не для тебя цвету, засранец. Вставай. И переезжай, вон, на диван. А то скажут, что мы тут иностранцев в грязь втаптываем.
Анастасия махнула – подскочили ребята, видимо, однокурсники. Подхватили Ахти под руки, унесли на диван, придвинутый к стене кафе. Чухонец болтался между студентами, выворачивал голову и кричал:
– Наастья! А кокта пуудет оргия? Мне нужна оргия, Наастья!
Красавица вернулась к стойке, ловко забралась на высокий табурет. Улыбнулась:
– Вот так и живём. А я в финансово – экономическом учусь, как ты понял, наверное. Словом, финики мы.
– Ага, – догадался Андрей, – а теперь «финики» в ваших устах означает «финансисты»?
– Ну да, – улыбнулась девушка.
– Значит, ваш заграничный приятель из родственного учебного заведения – финик финик?
– Точно, – рассмеялась девушка, будто горсть жемчуга высыпала на каменный пол, – а ты ничего, прикольный. Ну, так и будешь тут стоять, как у патера на монашку? Или пойдём, потанцуем?
«Какие смелые у неё метафоры!» – восхищённо подумал генетик, увлекаемый на танцпол.
– Ну что, свобода? Замутим пати? Танцульки, плавно переходящие в оргию?
Мес – самый нахальный. Ручонки распускает, норовит прихватить ближайшую из девчонок за кормовые уплотнения, и они с визгом разбегаются.
Но Фину даже он побаивается. Вот и сейчас остановился, как вкопанный. Царственная осанка девушки, грозный взор, мечущий молнии – всё, как у отца. Мес заканючил:
– Ну чего ты, Финочка? Предки в шестое надолго отправились. Надо же хоть иногда отдыхать.
Тут хулиган прав. Старшие переместились в шестое измерение, на собрание. Наверное, опять будут новую вселенную создавать. Это дело долгое. Пока обсудят, пока всё спланируют, то-сё. А от этой учёбы уже голова пухнет. И качество страдает, усвоение падает, оценки – к абсолютному нулю.
Фина, нагоняя солидности, покашляла. Похлопала в ладоши:
– Так, внимание!
Все обратили взгляды на старосту: Арик перестал втолковывать Гефу про варкрафт и танчики; афрокрасотка Дита отвлеклась от зеркальной туманности, в которой, как обычно, любовалась своим отражением.
– Объявляю игру! Квест. В финале – танцы.
Все обрадовались, зашумели. Мес сразу принялся мастерить из половинки планеты и оторванных кометных хвостов лютню для танцулек. Хозяйственный Геф молча доставал из чёрной дыры упаковки пива.
Финна объясняла правила:
– Мы с девочками отправляемся в первую точку, там прячем послание. Мальчишки через полчаса вслед за нами. Находят и расшифровывают записку, узнают координаты вечеринки. Быстрее сообразите – быстрее начнём. Чур, не подсматривать! И Гончих Псов не использовать. А то неинтересно будет.